Мороженое в вафельных стаканчиках - Ботева Мария Алексеевна. Страница 14

— Не хотел, не хотел! А отломил! Ты гвоздь ей заколачивал, что ли?

Мы с Викой посмотрели друг на друга и разом легли в траву. Мимо нас прошли двое. Таких, забулдыг. Первый сказал:

— И куда ее теперь, без башки? Обратно в кусты? А это деньги.

И он выкинул что-то. Рядом со мной приземлилась пивная бутылка без горлышка.

Домой мы добрались, когда было совсем поздно и темно. Папа дежурил на работе, поэтому отвезти Вику было некому, мама вызвала такси.

— Откуда вы? — спросила она меня, когда Вика уехала.

— Мы закрасили Онегина на трубах.

По-моему, мама ничего не поняла. Я бы тоже не поняла, если бы ночью мне кто-то сказал про трубы и Онегина. Пришлось объяснять про надписи, краску, овраг, пивную бутылку без горлышка… Мама выслушала все и ни разу не перебила. А потом спросила:

— Нет, я все понимаю. Но не все. Немножечко я не понимаю. Зачем?

— Ну… А чего?

Я и сама толком не знаю, так ли уж надо было туда забираться, в этот овраг, со своими кисточками и краской. Может, Онегин как-нибудь потерпел бы?

Потолок

Потолок большой, я маленькая. Мне казалось, я большая — а я маленькая. Мама, мама. Я так лежала, смотрела в потолок и думала только об этом — о том, какой большой потолок и какая маленькая я. Какой он высокий, а я низкая. Это странно, как будто больше не о чем было подумать. На уроке было шумно, как всегда на физре, но, когда я упала, все хором затихли, у меня в глазах потемнело, и я увидела прямо над собой черный потолок. Еще удивилась, какой он большой. Потом потолок посветлел и стал еще больше, и я уже не слышала, не понимала, кричит кто-то в зале или молчит. Мне было все равно. Вдруг часть потолка закрыл Борискузьмич, точнее, его лицо. Я увидела, что он о чем-то говорит, кричит, машет руками. Это мне мешало, закрывало обзор. Он взял меня за руку, вокруг столпились все, весь наш класс, он им что-то сказал или крикнул, я не слышала, и ребята отошли. Я все отводила глаза от его взгляда, старалась, чтобы учителя не было видно, мне почему-то хотелось смотреть только на потолок. Как хорошо, что он не черный, а белый. Как хорошо, что он такой большой, как спортзал. И хорошо быть маленькой под таким большим потолком. Так бы смотрела и смотрела. Вдруг лицо Борискузьмича приблизилось ко мне, и потолок почти пропал. Я закрыла глаза и сразу же уснула.

А проснулась оттого, что кто-то стоял рядом и плакал. Я немного приоткрыла глаза, чтобы посмотреть, кто это, но увидела над собой что-то белое. Это был потолок, но на этот раз гораздо меньше и ниже. Я открыла глаза пошире, и плач смолк. И снова мне не дали толком посмотреть вверх. На этот раз я увидела заплаканного Гошу. Он глянул мне в глаза, вскрикнул и куда-то делся. Тут же прибежали Борискузьмич и Елена Николаевна, школьная медсестра.

Она схватила меня за руку, зашевелила губами. Смотрела на меня и как-то виновато улыбалась. Может быть, поняла, что мне сейчас интереснее смотреть не на нее, а просто вверх.

— Пульс нормальный, — сказал она и выпустила мою руку.

— Потолок большой, — сказала я, — а я маленькая.

— Ты пока полежи просто, не двигайся. Потом поговоришь, — снова улыбнулась мне Елена Николаевна. Я стала оглядываться, хотела понять, на чем лежу. Но она сказала, чтобы я не двигалась.

— Это кушетка, — объяснила она, — ты в моем кабинете. Все хорошо. Сейчас тебя заберет папа. Ты лежи.

И она куда-то ушла, а я опять уставилась в потолок. Я ненавижу прыгать через козла. В этой школе стоит такой старый-старый козел, лежат протертые маты, дурацкие мостики, от которых надо сильно отталкиваться, чтобы прыгнуть. Но дело не в этом. В каждой школе маты протертые, козлы старые, а мостики не лучше наших. Просто я ненавижу прыгать через козла, не знаю, как это объяснить. С детства не люблю. Бежишь при всех, как не знаю кто, как дед Пихто, толкаешься от мостика и перелетаешь через этот снаряд. Терпеть не могу. А если еще ноги путаются, так вообще выглядишь глупее некуда. Обычно мне все равно, но просто я не люблю вот именно это упражнение. Забираться по канату под потолок и то гораздо лучше, чем прыгать через козла, хоть и футболка задирается, и руки можно ободрать, когда спускаешься вниз. Вот о чем я думала, пока папа ехал за мной. Унылые мысли, ничего не скажешь. От них в животе становится как-то кисло. Но мне было бы еще хуже, если бы я думала о папе. Конечно, я понимала, что, когда он приедет, будет скандал. Как всегда. Бедный Борискузьмич, бедная Елена Николаевна, бедная наша классная Зина Ивановна. Когда папа увидит меня, он точно начнет так кричать, что мало никому не покажется. Он майор, у него командирский голос. Какой там урок? Третий? Можно смело распускать всю школу по домам, в скандале примут участие все учителя. Как мне это надоело! Только перешла в новую школу, а уже началось. Поэтому я старательно думала не о нем, а о том, как я не люблю эти прыжки через снаряд. Лучше не становилось.

Конечно, я сама была виновата, что так грохнулась. Но папе же этого не объяснишь. Каждый раз, когда он видит меня в таком или похожем состоянии, он думает, что во всем виноваты учителя, что они недоглядели, недовоспитали и вообще находятся не на своем месте, работают не по призванию — это если мягко говорить. Каждый раз.

И вот он приехал. Первым делом бросился ко мне, потрогал лоб, посмотрел в глаза. Я начала тихонько плакать, потому что вспомнила этот взгляд и поняла, что мирная жизнь кончилась. Слезы катились из глаз, и все, а я не вытирала. Сейчас начнется.

И началось. Но в этот раз ему не удалось так уж сильно накричать на учителей, потому что они со всем соглашались, удивительно.

— Кто это сделал? Что с моей дочерью? — спросил папа.

— Папа, я ненавижу прыгать через козла, — сказала я.

— Я спрашиваю, кто это сделал? — папа спросил уже громче.

— Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Это просто ушиб, — подошла к нему Зина Ивановна, — очень сильный ушиб.

— Да, ушиб, — подтвердила Елена Николаевна, — сотрясения нет.

— С этим мы разберемся. В госпитале решат, — это снова папа.

— Госпиталь? — как будто немного насторожилась Зина Ивановна.

— Да, госпиталь. Вы думали, я это так оставлю? Вы будете калечить мою дочь, а я закрою на все глаза? Конечно, госпиталь!

— Конечно-конечно. Вам виднее, — тут же согласилась Елена Николаевна, — сейчас я позвоню, — и она вышла из кабинета.

— О вас все узнают! — кипятился папа. — Я до суда дойду! До прокуратуры! Вы ответите!

— Конечно. Делайте, как считаете нужным, — согласилась Зина Ивановна, — мы как раз детям говорим, что нужно отстаивать свою правоту. Прокуратура тут недалеко, кстати, один квартал.

— Вы ответите. За все ответите, — как-то потише уже сказал папа.

— Разумеется, — подошел к нему поближе Борискузьмич и протянул руку: — Борис Кузьмич Соленый, учитель физкультуры, — представился он. Папа посмотрел на него, на его руку.

— Вениамин Сергеевич Зуев, майор, внутренние войска. Я этого так не оставлю. — Папа все же пожал ему руку. — Где директор?

— Василий Михалыч с утра в департаменте, — сообщила Зина Ивановна, — но мы ему все сообщим, вы не беспокойтесь.

— Знаю я вас, — сказал папа, но в его голосе уже не было той злости, — я сам сообщу.

У меня даже высохли слезы — я-то ждала, что сейчас будет скандалище, шум, гам, размахивание руками, пыль столбом. Приготовилась.

— Я позвонила в травмбольницу, там сегодня Сан Саныч, однокурсник моего мужа, очень хороший специалист, — вошла в кабинет Елена Николаевна. — Вы на машине? Тогда я с вами.

Борискузьмич взял меня на руки и отнес в машину. Из машины в больницу я шла уже сама. Чувствовала себя нормально. Елена Николаевна провела нас без очереди, сказала, что дело не терпит отлагательства. Врач подтвердил, что никакого сотрясения у меня нет. Мы довезли Елену Николаевну до дома, оказывается, она живет почти рядом с нами. На прощание она сказала, чтобы я отдохнула несколько дней дома, не ходила в школу. Как раз то, что мне сейчас нужно, — немножко посидеть дома. Или полежать.