Чужого поля ягодка - "Карри". Страница 33
— Это… что? — Джей растерянно хлопал глазами и хватал ртом воздух, который стал вдруг будто очень разрежен. — Ты… чего?
— Прости. Это всего лишь непроизвольный блок. От смущения. Я… мы и не подозревали, что нас… слушают…
— Ничего себе — блок… И я не подслушивал… — в мыслях у Джея была такая кутерьма — он и не знал, извиняться ему теперь или обвинять, защищаясь. — Я не виноват!! От вас просто разило счастьем! Наповал! И не меня одного!
— Тихо, тихо, — оглянувшись на усадьбу, успокаивал его Бен. — Никто тебя не в чём и не обвиняет. Конечно же, ты не виноват. Но и нас пойми тоже…
И с интересом спросил:
— А… на что это похоже?
Джей всё же покраснел, хотя в закатных лучах это было и не очевидно.
— Если честно — было здорово. Просто вышибало мозги, так здорово… Как будто мне вкатили умопомрачительную дозу эйфориака… А я же на работе… Боюсь, что меня из-за этих «доз» к психологу и направили… а тот Лицензию выписал…
Да, скорее всего, так оно и было… Бен задумчиво улыбнулся, обнаружив, что мысленно он опять рядом с ней…
…Он всё время на неё смотрел. Ловил себя на том, что смотрит и смотрит на неё — и ничего не мог с собой поделать: отворачивался и… смотрел снова, как она спит, как ест, как проходит — а чаще пробегает — по дому, как смеётся, как причёсывается — это ему нравилось особенно — как умывается и, игнорируя полотенце, позволяет капелькам стекать по коже и медленно высыхать… Как рисует, прикусывая нижнюю губу и наклоняясь носом иногда почти к самому листку, или порхает пальчиками по клавишам… Как просвечивает её кожа на солнце, как играет оно в её волосах, всякий раз светясь в них по-разному… и как бликует искрой, отражаясь в прозрачной зеленовато-серой глубине её глаз… Постоянно спохватываясь, что транслирует ей своё восхищение, тем самым немало смущая её, он пытался контролировать себя, отводя взгляд… но и тогда всё равно смотрел — на её тень, танцующую на стенах и полу, на её отражения в любой гладкой поверхности… И всё равно вскоре оказывалось, что он опять без слов повторяет ей, как она красива… обволакивает, обнимает мысленно, не касаясь…
Его сводил с ума запах её кожи — Миль пахла травами и солнцем, на котором проводила много времени… свежим ветром и летом… неописуемый запах её волос — он так любил зарыться носом в её макушку и дышать, дышать… или уткнуться ей в шею — но от этого ей становилось щёкотно и она начинала пищать и брыкаться…
— Сдаюсь! — заявлял он. — Расписываюсь в бессилии! Ты мне нравишься и изволь с этим мириться!
«А я разве возражаю? — удивлялась она. — Повинуюсь, мой повелитель. Я и сама грешна…»
Её взгляды находили и настигали его, когда он не ждал, и смотрела она иногда почему-то с тоской, жадно и недоверчиво… Ей мало было того, что они постоянно оставались на связи, чувствовали, дышали и жили в унисон — она старалась как можно чаще оказываться рядом, прижаться, прильнуть, дотронуться рукой… Он, само собой, и не противился… На вопросы же она отвечала странно:
«Я тоскую о тебе, даже когда ты рядом. Мне тебя не хватает, даже когда я обнимаю тебя. Вечно мне кажется, что вот сейчас ты растаешь, исчезнешь прямо из моих рук… что не бывает так хорошо — и чтоб навсегда! — и судорожно вжималась в него лицом… — Не оставляй меня! Никогда не оставляй!»
— Я — растаю?! — с болезненной нежностью обхватывая её худенькое тельце, весело возмущался он. — Вот такой здоровенный бугай — и исчезну? Как утренний туман, да? Я похож на сон? Бредишь, госпожа моя… А вот так — я более материален?… Или вот так?… — он щекотал её или принимался покусывать и бродить губами по самым нежным местечкам, и она вскоре забывала о своих невнятных опасениях и страхах… Но от её страхов у него самого где-то глубоко-глубоко в груди всё-таки поселился нетающий холодок, который ему пока удавалось надёжно от неё прятать… И который так хорошо сочетался с его «сторожем».
В общем, неудивительно, что Джея накрывало даже на таком удалении…
Три дня?… На Джея накатило гораздо раньше.
Тем же вечером он жалобно протянул:
— Ребята… а вы меня ещё долго игнорировать намерены?
— Мм…? Ты о чём? — посмотрел на него Бен. Потом взглянул в небо, на восходящую луну. И тут же понял: Джей «оглох». — Эх, бедолага… значит, всё-таки не миновало тебя. Однако это не мы тебя игнорируем — мы не настолько жестоки. Это просто ты нас не слышишь. Пройдёт, пройдёт… Только держись поблизости, так будет полегче.
Держаться поблизости Джей согласился сразу и выполнял это предложение буквально: разве что руками за Бена не хватался. Хотя и очень хотелось.
Бен «запер» его в доме, где передал под опеку Миль. Прекрасно понимая, насколько Джею сейчас не по себе, Миль подавила свою нелюбовь к прикосновениям и устроилась с рисованием к нему поближе, чтобы то и дело касаться его руки, встрёпывать и поглаживать его волосы, приносить что-нибудь вкусное, просто сидеть рядом и с улыбкой смотреть в глаза… В общем, не давать ему почувствовать себя оторванным и покинутым.
И против воли вспоминалось, как это состояние впервые настигло её саму…
…Луна от ночи к ночи исправно толстела, и однажды под вечер всплыла над горизонтом идеально круглая и оранжевая, как гигантский диковинный фрукт. Миль посмотрела на неё и покачала головой: всё-таки она тут у них ненормально здоровенная, и выглядит не плоской, а выпуклой и тяжёлой… И настолько близкой, что мнилось — протяни руку и достанешь… Зыбкая дорожка, протянувшаяся от неё до самого берега, маня и играя бликами, звала ступить на свою бликующую лёгкую поверхность и устремиться вдаль, неведомо куда… обещая, что выдержит, не раздастся под ногами, и приведёт… обязательно приведёт… неважно, куда — куда угодно душе, а душа-то знает, куда ей надо… И хотелось поверить этим обещаниям и уступить этому зову… лишь бы унялась эта крупная, до ломоты, дрожь в суставах… угасла бы эта потребность двигаться, бежать в неведомые пределы…
…Нет, не следовало всё-таки вспоминать, как это было в первый раз — даже сейчас стоило заметного труда не заметаться, не поддаться зову, унять мучительную жажду движения… Тем более мучительную, что непонятно было — а куда, собственно, надо двинуться-то, зачем, что такое там тебя ждёт и зовёт…
Хорошо, что теперь она уже умеет с этой бедой управляться. Но как же трудно было поначалу! До сих пор жуть берёт: сразу после ментоглухоты, тяги к движению и изматывающей дрожи отказало зрение. Всё стало видеться в невероятных спектрах и радугах, поплыли перед глазами цветные призраки, бесформенные и сияющие, потом всё раздробилось на миллионы слепяще-ярких искр, агрессивно колющих взор и переливавшихся красиво и очень утомительно для бедных глаз — которые, как оказалось, бесполезно закрывать: всё становилось ещё ярче… И едва эти пятна только ещё стали угасать, как голова завибрировала от оглушающего множественного эха — всевозможные голоса, всевозможные отзвуки заполонили её бедную головушку, раня и разрывая черепную коробку и вспахивая мозг — пело, гремело, дребезжало, шелестело, шипело, журчало, выло, мявкало, одновременно, перекрикивая, пробиваясь, перекрывая, заглушая и затухая, чтобы снова ворваться и болезненно метаться внутри неё… А когда она решила, что больше не может — стало стихать и ещё через несколько минут прошло вовсе, только слегка позванивало в ушах, как будто ломались тонкие льдинки, да всё тело покалывало, как бывает когда отсидишь или отлежишь ногу-руку… Но тут нахлынули и принялись травить всё, что оставалось в мире нетронутым — запахи: вонь, ароматы, благовония… Лёгкий приятный аромат, нарастая, усиливался, и становился удушающим зловонием, даже зажатый нос не спасал: всё забивала мыслимая и немыслимая муть, сладость, гниль, пленительная свежесть, удушающая гарь, выворачивающая тухлятина….
С ужасом понимая, что этой, с каждым мигом усиливающейся, волны она может уже и не перенести, безуспешно сражаясь с выворачивавшимся желудком, на непрочной грани подступающей паники и безумия Миль напряглась всем телом, всем существом своим, собрала остатки сил — а чего их беречь, ведь иначе они уже и не пригодятся! — и стала яростно глушить в себе все эти слепые наплывы разносящего её на части хаоса, отторгать, выдавливать из себя, сопротивляться, отчаянно защищаясь от неведомой, слепой, беспощадно терзающей силы…