Утренний иней - Ширяева Галина Даниловна. Страница 25

А Вовка уже не был похож на Тома Сойера. Оттого, наверно, что вырос за лето, укоротил свои кудрявые волосы и соломенной шляпы на нем теперь уже не было. Ветка мучилась и страдала еще и из-за того, что никак не могла припомнить, на кого же теперь из книжных героев он похож. Мучилась и страдала она все время, пока сидела за кулисами маленькой школьной сцены, дожидаясь своего выхода…

В зале, окна которого были занавешены плотными синими шторами, стоял синеватый полуночный полумрак, а сцена была освещена ярким солнечным светом. Большое окно, которое пришлось на долю сцены, занавешено не было. У этого солнечного и такого по-праздничному светлого окна и сидела Ветка, страдая и урывками, в перерывах между страданиями, повторяя шепотом свою коротенькую роль:

Вовка избегал ее. Она смутно догадывалась, что виноват здесь ее бедный мотылек. Не надо было заставлять его ходить за ней и размахивать сачком. «Разольюсь, прольюсь по свету…» Если бы не было этого несчастного мотылька! И если бы не было этой длинноногой Таньки Кривошеевой! «Я пройдусь по белу свету и найду я Таньку эту… А я Вовку не люблю, а я Вовку затоплю…»

— Распутица! В чем дело? Где Распутица?

— Петрова!

От неожиданности Ветка не сразу сообразила, что ей надо делать и что говорить.

Она остановилась посреди сцены и не сразу пришла в себя после страданий. Во всяком случае, когда она открыла рог, чтобы произнести первую фразу своей роли, она мысленно была все еще там, за кулисами, и все еще страдала.

— Я пройдусь по белу свету!..

— Тихо-тихо! — перекрыла своим звонким, почти мальчишеским голосом общий хохоток Тамара Ивановна. — Послушай, Распутица! Почему ты еле выползла на сцену? Так нам не интересно, нам скучно. Войди в роль! Ты — коварная и злая. И пока, кстати, не очень известная нам личность. И тебя никто не ждал, а ты сваливаешься как снег на голову.

«Ишь ты! — подумала уже пришедшая в себя Ветка. — Своим опытом хочет поделиться».

— Кстати, почему ты, дорогая моя, не выучила роль? Ах, маленькая для тебя? Ты бы хотела сыграть Снежную Королеву?

— Хотела бы! — сказала Ветка с вызовом, кажется уже входя в роль Распутицы. — Я не хочу сваливаться как снег на голову. Мне это не нравится.

— Не нравится — дадим роль Лужи, будешь в хоре. А ну, давайте все заново. Выход!

Лучше бы уж сидеть сугробом вместе с Нинулей и брать в окружение Вовку.

Она выходила на сцену и во второй, и в третий, и в четвертый раз, а Тамара Ивановна все была недовольна. Когда она была кем-нибудь недовольна, она всегда очень остроумно шутила, и все хихикали. Сегодня хихикали особенно весело, хотя ничего остроумного в шутках Тамары Ивановны Ветка не находила.

— Дорогая! Ты же нас всех уже давно затопила своими угрозами, а мы все никак не утонем. В чем дело?

— Разольюсь, прольюсь по свету! — в который уже раз начала Ветка и украдкой глянула в зал.

Где-то там, в полутемном зале, дожидаясь своего выхода на сцену, должен был сидеть Вовка. Неужто и ему тоже не нравится? Ведь не мотылек же теперь!

Взгляд ее, не сразу нашедший Вовку, скользнул по задним пустым рядам, и она замерла, остановившись посреди сцены с поднятыми руками.

Там, в самом последнем ряду, с краю, в синем полуночном полумраке, сидела по-тревожному, по-странному знакомая фигурка в зеленой курточке и в пестром платке. Словно кто-то невидимый и неведомый перенес ее сюда с того пенька над глубоким оврагом…

Ветка похолодела и растерянно опустила руки. Неужто мерещится?..

Нет, сидит! Сидит в полумраке. Как живая… сидит, не шевелится и смотрит.

— Васильева! Сойди со сцены и ступай домой. Выучишь роль или ее не получишь. Будешь обыкновенной лужей, тогда не очень разольешься. Времени у нас в обрез. Копейкина! Начали!

Когда Ветка, оправившись от потрясения, спустилась по крутой лесенке в зрительный зал, никакой фигуры в зеленой курточке и пестром платке там не оказалось. Ветка прошла к двери, потом вернулась обратно, потом снова пошла по проходу к двери.

— Кто там топает? Распутица! Не разливайся, пожалуйста, так шумно!

— Я не разливаюсь! — по-глупому отозвалась Ветка. Отозвалась шепотом. Почему-то страшно было произнести что-либо вслух в этом таинственном полуночном зале.

Из зала она выбралась не сразу, две двери из трех были закрыты на ключ, и, когда она наконец-то попала в коридор, он был совсем пустой. Только что отгремела первая перемена второй смены.

Она остановилась в пустом тихом коридоре, боясь в светлом, залитом солнечным светом конце его увидеть снова фигурку в зеленой курточке и пестром платке.

Наверно, так бывает со всеми предателями. Наверно, призраки преданных ими людей преследуют их всю жизнь.

Осенний Каменск встретил ее совсем не так, как в тот интересный, полный приключений летний дождливый вечер. Оголенные деревья на печально знакомой ей Астраханской улице не закрывали теперь перспективы. Улица была видна вся, вся до прозрачного красно-желтого лесопарка, которому уже почти нечем было шуметь над Веткиной головой. Он шумел теперь под ногами облетевшей листвой — словно грустно приветствуя ее, лег ей под ноги. Даже не шумел, а шелестел, шептал что-то тихо и жалобно. И что-то было в этом такое грустное, что Ветке хотелось плакать. Отчего? Не оттого ли, что тот зеленый, густой летний лесопарк, полный дождя и солнца, и само лето — все это было уже в прошлом? Нет, просто и этот, приготовившийся теперь к зиме, лесопарк, и этот старинный дом с башенками хранили в себе какую-то непонятную печаль, так больно задевшую Ветку еще в ту дождливую ночь… «Нивы печальные, снегом покрытые…» Что за грусть передавалась здесь, в этих краях, Ветке? Чья?

Она пошла через лесопарк напрямик. И он, словно нарочно, так легко вывел ее к знакомому оврагу, возле которого она оставила когда-то Настю. Пенек был на старом месте, только вокруг все изменилось.

Деревья, потерявшие листву, были грустными и тихими, траву под ногами прикрыли мокрые листья. Они скользили под подошвами легких Веткиных туфель, хлюпали, и Ветка сразу промочила ноги. Совсем другим был овраг. Кусты на его склонах уже не скрывали своими оголенными ветками его глубины. Словно кто-то сорвал с него маскировочную одежду, и он предстал перед ней таким, каким был на самом деле, — обрывистым и глубоким.

Она остановилась над оврагом у пенька, словно надеялась именно здесь встретить Настю. Именно здесь — где она оставила ее месяц назад. Это было не очень-то умно, но Ветка все-таки с полчаса ходила по тропинке вдоль оврага, туда и обратно, в непонятном ожидании.

Первый раз в жизни она не пошла в школу тайком от родителей и от Ирины. И не ради того, чтобы пойти в кино или в Детский парк есть мороженое, как это иногда делали все ее нормальные одноклассники в обеих школах, а ради того, чтобы поехать в другой город отыскать совсем незнакомую девчонку и хоть чем-то помочь ее неизвестной беде. Что-то было в этом серьезное и очень ответственное. Ветка это хорошо понимала. Какой-то рубеж переходила она, приехав теперь в Каменск самостоятельно, без ведома взрослых. До этого все ее поступки, даже вроде бы самые несерьезные, контролировались. А теперь ей предстояло что-то делать, что-то предпринимать, что-то важное решать самой. Это не очередной побег из пионерского лагеря, поступок довольно легкомысленный, но касавшийся всегда только Ветки и ее ответственности перед предупрежденными ею родителями и Ириной. Теперь же было что-то совсем другое…

Обыкновенный, такой привычный школьный звонок донесся до нее издали — кончился урок. И она заторопилась к интернату, чтобы успеть разузнать что-нибудь о Насте, прежде чем следующий звонок загонит обитателей интерната в классы или в столовую.