Витязь с двумя мечами - Татаи Шандор. Страница 6
III. У пастушьего костра
Во времена короля Матьяша путешествия совершались медленно-медленно. Если человек, скажем, из самого сердца Трансильвании отправлялся в Буду, хотел он того или нет, а должен был вдоль и поперёк исколесить всё обширное королевство. Путник шёл по лугам и дремучим лесам, брёл по грязным и пыльным дорогам, в непогоду и зной, спал под открытым небом и повсюду встречался с людскою бедой и злосчастьем. Так и должно было быть, потому что от селенья к селенью, от жилья к жилью, от человека к человеку вела путника дальняя дорога. По мере того как сокращался путь и пустела дорожная сумка, сердце путника наполнялось горечью и заботой. И радость порой бывала, да только совсем редко. Пал прошёл ещё только половину пути, а уж столько всего нагляделся да наслышался, что забыл думать о собственных невзгодах. Весь люд казался ему одной семьёй, все старики — родителями, все молодые — братьями-сёстрами.
В одном месте жаловались на турок-разбойников, в другом — на жестокость тиранов-господ. Там — на паводок, здесь на засуху. Побывал Пал и в таком краю, где косила людей страшная хворь. Изредка доходили до него и добрые вести. Рассказывали, как король Матьяш усмирил властителей Верхней Венгрии, которые, забыв и совесть и стыд, будто варвары, мучили бедных пахарей. Говорили, что скоро-скоро король окончательно усмирит господ, что собрал он для этого несметное воинство и называется оно «Чёрное войско». Весть о том непобедимом воинстве нагнала страху на императора и султана.
Лишь в одном-единственном месте этого печального государства довелось Палу услышать весёлый смех.
Была ночь. Вышел Пал из чащи на лесную опушку. Неподалёку от края опушки ярко горел костёр. Вокруг костра, завернувшись в тулупы, сидели пастухи с длинными посохами в руках. Они-то и смеялись — смеялись до упаду, так, что даже пополам сгибались. И Пал тоже невольно улыбнулся, хотя из того, о чём рассказывалось у костра, не слышал ни единого слова. Как известно, усталого путника бодрит не только прохладный родник, но и весёлое настроение, потому-то и потянуло его к пастухам, словно к живительному источнику в безводной пустыне.
Развеселившиеся пастухи не заметили, что кто-то к ним приближается. Пал дошёл уже до громадного тополя, откуда до костра оставалось не больше двадцати шагов. Остановившись под деревом, он увидел такую картину: пастухи сидели на корточках, окружив молодого свинопаса, пришедшего, как видно, издалека и потчевавшего их всевозможными россказнями. Когда Пал подошёл к тополю, свинопас приступил к очередному рассказу. То была история о короле Матьяше, и Пал замер на месте, сгорая от желания поскорее услышать рассказ и не пропустить из него ни единого слова.
— Пригнали мы, стало быть, своё стадо в Буду и отправились восвояси. Тогда-то и услышал я эту историю от людей из Дебрецена, — начал рассказ свинопас. — Говорил я вам, что великую победу одержал наш король над владетельным князем. Ну и вот, по пути домой в честь победы устроили в Кoложваре пир на весь мир. Так на пиру том гуляли, что всё воинство с ног повалилось, утомившись куда сильнее, чем после самой тяжёлой битвы. Наутро после пира король, по обыкновению, поднялся чуть свет. Ходил-ходил по залам дворцовым, да попусту: в целом дворце ни одной души на ногах — все спят как сурки. Скучно сделалось королю, и решил он от скуки прогуляться. Захотелось ему вдобавок на дом поглядеть, где он родился. Вы же, конечно, знаете, что король наш в Коложваре родился. А тут загвоздка: нельзя королю, как всякому другому, по улицам вразвалочку шастать. Люди-то невесть что скажут. Думал он, думал, наконец придумал: потихонечку да украдочкой, пока лакей храпел, стащил он его лакейскую одёжку. А попалась ему самая что ни на есть завалящая. Взял он её, одни сапоги оставил, а в сапоги вложил за одёжку плату. Ну, скажу я вам, повезло тому парню, которого король обокрал. За этакие-то деньги, что король оставил, можно бы не одну, а целый десяток одёжек справить, какую король у него стащил.
Стало быть, надел на себя король лакейскую одёжку, засунул руки в карманы, засвистел и пошёл за ворота. Погулял вокруг замка, сходил на рыночную площадь, обошёл весь город. Потом к дому пошёл, в котором родился. Долго-долго стоял перед этим домом. Тут выходит дворецкий, в пух и прах разодетый, и давай его гнать:
«А ну, мотай отсюда, малый! Или не знаешь, что тут знатные господа живут!»
Прогнали короля, и потопал он дальше. Вышел на главную городскую площадь, чувствует: засосало у него под ложечкой — стало быть, надо червячка заморить. Зашёл в колбасную лавку, а там такие колбасы жарят, что у кого хочешь слюнки потекут. Купил себе король цыганского жаркoго, хлебец, пристроился в сторонке на толстой колоде, весело ногами болтает и за обе щеки уписывает.
Вдруг видит через ворота напротив: во дворе у городского головы кучка голодранцев огромные кряжи колет. Захотелось королю узнать, сколько платит голова за ту тяжеленную работу, и пошёл в ворота. Подходит, а из ворот скок верзила-гайдук и хвать короля за шиворот!
«Входи, входи, приятель, нечего зря бельмы таращить!»
И втолкнул короля во двор. А во дворе толстопузый голова стоит. Король у него и спрашивает:
«Сколько платишь, господин голова, за полдня дровосецкой работы?»
Голова от злости багровый стал.
«Ах ты мерзавец, такой-сякой, денег тебе захотелось! А ну, берись за поленья да тащи в кучу, не то палкой тебе заплачу, да ещё вперёд!»
Голова в руке плеть держал — ну и вытянул короля по спине. Что оставалось королю-бедняге — подчинился безропотно: стал складывать в клетку тяжеленные поленья и работал на совесть целых полдня. Пока таскал, улучил минуту и на трёх поленьях написал своё имя. А потом изловчился, перемахнул через ограду и был таков, а то бы, глядишь, и проработал до поздней ноченьки.
В тот же день, уже после обеда, окружённый блестящей свитой прибывает король Матьяш на главную городскую площадь.
Голова кидается вперёд, чтобы первым приветствовать в городе высочайшего гостя.
«Эй, голова, — подзывает его к себе король Матьяш, — выкладывай, как на духу, знаешь ли ты в этом городе человека, который измывается над простыми людьми?»
Голова сгибается, будто стебель от ветра, и, нюхом чуя беду, с подобострастием отвечает:
«Помилуй, государь, у нас о таких и слыхом не слыхано, чтоб во зло употребляли власть, твоей королевской милостью данную».
«Значит, говоришь ты, нет таких, кто принуждает городских бедняков колоть ему даром дрова на зиму?»
У головы от страха язык будто отнялся. А король скачет к нему во двор, велит раскидать поленницу и находит поленья, на которых имя его написано.
«Погляди, голова, — говорит король. — Тот, кто эти три полена в поленницу положил, таскал для тебя дрова даром. А ну, посмей сказать мне в глаза, что ты тому человеку заплатил! Разве что хватит у тебя совести платой назвать, что ты плетью огрел его по спине».
Ну, люди добрые, сами понимаете, как в лице изменился, аж позеленел голова, да и было отчего. А король Матьяш в долгий ящик откладывать не стал: велел отвести голову на рыночную площадь и бить плетьми. И каждый, кто ходил с синяками, гайдуцкими плётками наставленными, возвращал голове их с лихвой, так что в воздухе от розог свист стоял.
Как тут Палу удержаться от смеха! А когда Пал Кинижи хохотал, казалось, что гром громыхал средь пустынной ночи.
Пастухи разом вскочили на ноги, подняли дубинки и повернулись в ту сторону, откуда шёл голос. Да только Пал Кинижи был не из пугливых: продолжая смеяться и вертя в руке свою дубинку, он направился к пастухам.
В это время сильные языки пламени взметнулись вверх, и в ярком свете костра пастухи хорошо разглядели подходившего человека. Не укрылось от них, какое славное лицо у молодого богатыря. Пал уже не смеялся, а лишь спокойно, приветливо улыбался. В его движениях не было и тени враждебности, весь он будто светился добротой и расположением к людям. И вот пастухи протянули ему руки. А немного погодя Пал жарил над огнём насаженное на длинный вертел сало.