Хрустальное счастье - Бурден Франсуаза. Страница 8

Через полчаса он вышел из метро на острове Сите, прямо напротив Дворца правосудия. Он остановился на несколько секунд, чтобы взглянуть на фасад, решетки, каменные ступени. Он обожал это место, чувствовал себя здесь как дома. Почему он должен был отказаться он будущего, которое ждало его за этими стенами? Отец открыл ему королевский путь, от которого он не мог отказаться, но также не мог пожертвовать женой и детьми ради своих амбиций. Он уже долго избегал правды, настало время принять решение по поводу Магали.

Дожив до пятидесяти лет, Жан-Реми был в расцвете славы. Никогда еще его картины так не продавались по всему миру. Его популярность достигла головокружительной высоты, его всюду приглашали, чествовали, лелеяли. Но вся эта суматоха вокруг его имени, его творений не давала полного удовлетворения. Большую проблему в его существовании создавал Ален. Жан-Реми в ярости бросил тряпку, пропитанную скипидаром. Света стало слишком мало, чтобы писать, и к тому же у него пропало всякое желание. Взглянув на часы, он еще больше разозлился. Ален мог целыми днями не подавать признаков жизни, как если они были просто знакомыми. Иногда Жан-Реми от злости шел искать молодого человека среди оливок. Но он никогда не приближался ни к дому ни к овчарне. Ален дорожил своей независимостью и требовал полного молчания, на каждую попытку Жана-Реми изменить ситуацию он отвечал отказом.

– Это длится уже пятнадцать лет! – громко выкрикнул он.

Ему не следовало привязываться к Алену, это была самая большая ошибка в его жизни. Ему бы следовало убежать, уехать жить куда-нибудь в другое место, в Венецию или Севилью, цвета которых он так любил, вместо того чтобы оставаться в этой долине Боде-Прованс, где все напоминало ему об Алене.

Он критически посмотрел на картину, которую начал неделю назад. Как узнать, лишал ли его вдохновения постоянный обман, который он чувствовал? Конечно, он был несчастлив, но как только он подписывал картину, весь мир рукоплескал гению.

– Я тебе не мешаю? – спросил его Ален из-за спины.

– Ты прекрасно знаешь, что нет.

– Ты мне всегда отвечаешь одно и то же.

– На один и тот же вопрос, да.

– Но ты работал?

– Я закончил на сегодня, уже слишком темно.

Жан-Реми повернулся к Алену и стал молча внимательно рассматривать его: казалось, что время никак на нем не отразилось, он сохранял ту же юношескую фигуру, тот же золотистый взгляд, то же лицо цыгана, что и в двадцать лет.

– Ты поужинаешь со мной?

– Да…

Будучи не в состоянии скрыть радость, Жан-Реми широко улыбнулся. Он обожал готовить при условии, что будет есть не один.

– Хочешь, позовем Магали поужинать с нами? – любезно предложил он.

– Ее надо сначала найти! Она всегда исчезает после обеда, и я слышу, как она возвращается только ночью…

После того, как Винсен увез Хелен и детей, он спал в доме, пытаясь следить за Магали, состояние которой ухудшалось с каждым днем.

– Когда дети были здесь, они были своего рода защитой для нее, – объяснил он. – Я спрашиваю себя, не захочет ли Винсен, в конце концов, забрать у нее детей.

– Его нельзя винить, – сказал Жан-Реми с нежностью.

Ален чуть было не ответил, но передумал, лишь пожал плечами. Но через мгновение все-таки добавил:

– Я понимаю, что она чувствует.

– Ты? Ты существо, менее всего подверженное депрессии из всех тех, кого я знаю! Магали позволяет себе слабости, в то время как ты кусок гранита!

– Она реагирует как женщина.

– Не обобщай, сила характера – это не вопрос пола, подумай о твоей бабушке…

Разница между Кларой и Магали была настолько огромной, что Ален невольно улыбнулся.

– Тебе тоже не хватает детей, да? – спросил Жан-Реми.

– Безумно.

– А что ты хочешь от Винсена, который их увез. Ах! Твоя семья умеет все усложнять! В принципе, ты выступаешь отцом для детей Магали, в то время как Винсен исполняет ту же роль для детей Мари в Париже. Настоящая чехарда, где никто не знает своего места. Дети, еще может быть…

– Ты смотришь и судишь со стороны, Жан… Он всегда спорил, когда они говорили о Морванах, как будто речь шла о секретной территории, касающейся его одного. Но Жан-Реми со временем узнал или догадался о многом, что касалось их. После смерти Шарля Ален ушел в себя на многие месяцы. Потом он неохотно сделал несколько признаний, постоянно повторяя фразу: «Этот мерзавец хладнокровно убил моего отца». Шарль стал мишенью для его ярости, которая помогала не думать об Эдуарде, как о чудовище. История с Юдифью потрясла бы кого угодно, и Ален не мог вынести, что приходится сыном тому, кто спровоцировал драму. Пока он мог думать, что Шарль несправедливо ненавидел его, он чувствовал себя правым, сильным в своих протестах, но узнав правду, он был вынужден невольно проявить снисходительность.

Жан-Реми положил руку ему на плечо, вызвав у него дрожь.

– Пойду приготовлю чай, ты будешь?

Рука поднялась к затылку, потрепала волосы. Прикосновение, которому он едва мог сопротивляться. Голубые глаза Жана-Реми, светящиеся и полные нежности, были прикованы к его глазам, в то время как пальцы путались в темных прядях. Ален часто пробовал избегать этой физической близости – бесполезно. Его опыт с женщинами оставлял его неудовлетворенным. Он изменял Жану-Реми не скрывая этого, отказывался расценивать их отношения, как любовь, и, тем не менее, всегда приходил к нему за тем, чего не мог найти у других. С самого начала, с самой первой ночи, проведенной на мельнице, когда он был еще несовершеннолетним, он хотел сохранять дистанцию между ними. В то время у него была безнадежная необходимость любить, но он остерегался самого себя. Жан-Реми до дрожи очаровывал его, к тому же его привлекало все запретное, как будто таким образом он бросал вызов Морванам. Он думал, что все устроил, в то время как попал в свою же ловушку.

Звонок телефона заставил обоих подскочить. Очень недовольный, что его прервали, Жан-Реми пересек большую комнату, чтобы снять трубку.

– Да? А, здравствуй! Он здесь… Хочешь с ним поговорить?

Он прикрыл трубку, чтобы прошептать:

– Это Магали. Она кажется взволнованной.

Пока Ален говорил по телефону, он пошел на кухню приготовить чай. Ожидая, пока закипит чайник, он открыл холодильник и, изучив содержимое, нахмурил брови. Если они сядут есть прямо сейчас, он мог бы приготовить барабульки по новому рецепту.

– Жан, я еду в Авиньон, думаю, у нее проблемы.

Голос Алена был натянутым, беспокойным. Жан-Реми резко обернулся.

– Серьезные? Хочешь, я поеду с тобой?

– Да нет, не надо. Я, может быть, вернусь, не знаю. Я тебе позвоню.

Он поспешил на улицу, и машина резко сорвалась с места.

Магали только что растерянно вышла из бара, откуда она звонила. Посетители проводили ее удивленными взглядами. Несмотря на двойной виски, выпитый одним глотком за барной стойкой, ей не удалось почувствовать себя лучше. Она находилась в предместье города, в квартале, который она отлично знала. Аптека, где работал Рене, была недалеко отсюда, так же как и квартира, где она была у него после обеда.

Она поправила свои черные очки, нелепые в столь поздний час. Уличные фонари только зажигались, начиная с дальнего конца улицы, и редкие прохожие спешили, надеясь скорее вернуться домой. Когда машина Алена остановилась рядом с ней у тротуара, она почувствовала себя немного увереннее. Он был единственным мужчиной, на которого она могла рассчитывать, она это знала и, тем не менее, усевшись на переднее сидение, разразилась судорожными рыданиями.

Вместо того чтобы тронуться, он заглушил мотор и повернулся к ней. Мягким жестом он снял с нее очки, потом включил свет и молча на нее посмотрел.

– Давай, рассказывай, – сказал он спокойным голосом.

– Отвези меня сначала домой. Пожалуйста…

– Нет.

Он притянул ее к себе, чтобы она смогла плакать у него на плече.

– Мне нужно успокаивающее, – она начала икать. – Или стакан…