Чужие ветры. Копье черного принца - Прозоровский Лев Владимирович. Страница 34

— Ясно, как в графине, что так называемая русская культура — дым!.. Это — выдумка, миф, облачко, сотканное из чужих частиц!.. Но есть один гигантский русский — вот он! — Бруно потряс книгой и продолжал: — Я люблю Достоевского за то, что он создал Раскольникова! Послушайте, что говорит великий устами своего героя!

Тут он раскрыл книжку и начал читать по-актерски выразительно. — «По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствие каких-нибудь комбинаций, никоим образом не могли бы стать известными людям иначе, как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших этому открытию или ставших на пути, как препятствие, то Ньютон имел бы право и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству!» Жаль, — закрывая книгу, закончил Бруно, — что Достоевский не мог до конца преодолеть свою нерешительную, двойственную русскую натуру: Раскольников, начатый, как один из тех пророков, что, не задумываясь, льют кровь водопадами, под конец распускает слюни над Евангелием.

Слушатели не вполне уяснили смысл этой пылкой тирады. По крайней мере большеголовый Щипсна. Он спросил из своего угла, приподнявшись на койке и хлопая подслеповатыми глазками:

— Тебе нравятся водопады крови?

Бруно в ответ, серьезно:

— Сами по себе мне они не нужны… Но у меня есть великая цель, ради которой я, не задумываясь, убью человека, а если надо будет, то двух, трех или даже больше!

— Что же это за цель? — скорей машинально, чем из любопытства, продолжал спрашивать Щипсна. Он уже трусил. Непривычно расходившийся командор его пугал.

— Эта цель — освобождение Латвии! — Струпс уперся вызывающим взглядом в задымленный темный угол, где, поджав под себя ноги в грязных ботинках, лежал еле заметный Щипсна.

— От кого же? — пропищал Щипсна.

— От русских!

Эта словесная перепалка не понравилась Витольду. С непривычки у него заболела голова. Ясно, что Бруно энергичен, начитан, образован, хотя неизвестно, где он учился. Но какая практическая польза от всего этого?

— Пора спать, — сказал Белевич примирительно. — Прекратите болтовню… Бруно — смелый парень, однако нельзя забывать, что мы — малый народ!

— Чушь! — вскипел Струпс. — Малых народов нет! Есть пигмеи-вожди, не умеющие поднять свой народ на большие дела… Чем был Рим вначале? Худым, заштатным городишком. Этот так называемый вечный город весь без остатка умещался на одном из склонов Капитолийского холма, где теперь волчица кормит Ромула и Рема… [19] Я не случайно вспомнил о Риме. Это наш великий предок! Наш — и ничей больше! В языке макаронников, оскверняющих своим присутствием нынешний Рим, меньше латинских слов, чем у нас, живущих от великого города за тысячи километров… Латинское «вир» — муж равно нашему «вире». Из глубины веков римские мужи протягивают руку мужам нашей страны… Будем же достойны своей исторической задачи!.. Это кто еще чихает некстати? — вдруг свирепо крикнул Бруно, круто повернувшись и свирепо взглянув в другой угол, где до сих пор царило молчание. Там заскрипела койка и послышался легкий смешок.

— Это я наложил резолюцию на твою болтовню, — насмешливо ответил из угла длинный Ояр, прозванный товарищами «Жердью». — Не забудь, что в Латвии сейчас всеми делами заворачивают латыши… Правда, не те, что тебе нравятся, но, тем не менее, самые чистокровные латыши… А русские? Я о них ничего не могу сказать, но думаю, что при них не повторится того, что было при старых хозяевах.

— Что-о? — грозно спросил Бруно.

— Об этом сказано в том же романе, который ты держишь в руках, там один из героев прямо заявляет, что идти в латыши к остзейскому немцу — несладкая доля.

Бруно прыжком сорвался с кровати.

— Красная сволочь! — прохрипел он, подбежав к Ояру и замахиваясь на него тяжелой книгой. Ояр спокойно отвел руку Струпса.

— Если б я был красной сволочью, я бы остался на месте, когда наступали советские войска… Однако, как видишь, я предпочел твое общество.

Невозмутимый Ояр понравился Витольду. Но сильный Бруно, — тот просто восхищал. Захотелось принять участие в этом разговоре настоящих мужчин.

— Ты молодец, Бруно, — стараясь, как все тайные трусы, придать речи покровительственный тон, начал Белевич. — Только не забывай, что на территории одной русской области могут уместиться пять таких государств, как наше… Россия и мы — это слон и моська.

Струпс успел тем временем вернуться к своей койке. Отбросил книгу, грузно сел. Брезгливо покосился на Витольда.

— Вон ты о чем? А знаешь ли, кто самый страшный враг слона? Мышь! Это ясно, как в графине! Она вгрызается слону в ногти. Своими остренькими зубками она проделывает там ход, добирается до мяса, мясо начинает гнить, и слон — великан, громада! — падает… Да здравствует мышь! — снова впадая в патетический тон, гаркнул Бруно. — Если бы у меня был родовой герб, я бы нарисовал на нем этого могучего серого зверя!.. Словом, я собираюсь точить зубы на слона, а вы — слизняки, медузы — поступайте, как знаете. Вижу, что из таких ослов, как вы, героев не получится!.. А ну вас к черту! Я устал… Давайте лучше споем нашу лагерную песню.

И затянул первым:

К концу песню уже орали хором. Но Витольд Белевич молчал.

Глава вторая

Витольд Белевич молчал. Он с ужасом смотрел на Андрея.

— Я… я ничего не понимаю, — наконец тихо произнес он, размазывая по лицу внезапно выступивший крупный пот.

— Вы арестованы! Я майор государственной безопасности Александров, — жестко сказал Андрей.

Счетовод продолжал тереть лоб, пытаясь разобраться во всем происшедшем.

В комнату вошел Лаймон.

— Товарищ майор, лейтенант Грива прибыл по вашему приказанию, — вытянувшись, доложил он. Белевич посмотрел на лейтенанта, потом опять перевел взгляд на Андрея, встал. Пошатываясь, пошел к двери. Лаймон посторонился, пропуская арестованного. Сразу двинулся следом. Но в дверях Белевич вдруг остановился. Повернул к Андрею испуганное лицо, по которому от страха пошли белые пятна. Однако спросил довольно спокойно:

— Я должен знать, за что меня арестовали!

Андрей, прищурив глаза, посмотрел на Белевича:

— А вы не догадываетесь?

Витольд заносчиво поднял голову. Он картинно возмутился:

— Нет! Я не чувствую себя виноватым ни в чем!

— Ах вот как! — с легкой улыбкой сказал Андрей. — Ну что ж! Тогда слушайте: вы арестованы по обвинению в умышленном убийстве хорошо знакомого вам человека, который скрывался под фамилией Эгле!

Удар попал в цель. Белевич согнулся и побрел к машине. Возле машины Лаймон обыскал арестованного. Андрей приготовился уже было сесть рядом с шофером, но вдруг вспомнил: «Я же не простился с Алиной Карловной!»

— Ждите на шоссе, — сказал он Лаймону. — Буду через десять минут…

Рабочий день кончился. Алина была дома. Она еще не знала о последних событиях.

Курсанты объяснили Андрею, как пройти к квартире директора. Алина жила на первом этаже учебного здания. Андрею указали на самую дальнюю дверь в левом крыле. Подойдя к этой двери, Андрей остановился в нерешительности. Ему, за всю его следственную практику, изобилующую самыми необычными стечениями обстоятельств, ни разу еще не приходилось попадать в положение вроде этого… Самому идти на квартиру, прощаться с одной из свидетельниц… Свидетельниц? Да. А кто же Алина для него еще?