Пурга над «Карточным домиком» - Ефимов Игорь Маркович. Страница 11

— Не будем сбивать Этери, — мягко вмешался капитан. — Итак, вам дали помещение в «Карточном домике»…

— …И тогда все пошло гораздо быстрее. Мы добились нужной чистоты и научились возвращать память еще быстрее, чем отнимали ее. Поворот переключателя на растормаживание, лента прокручивается обратно, и животное снова «помнит» свой рефлекс — подпрыгивает от малейшего звоночка.

— А вы — от радости?

— Бывало и так. Но недолго. Стоило нам перейти к следующей серии опытов — к полному затормаживанию мозга, — как животные начали погибать. Мы не могли понять, что происходит. Нам казалось, что должен наступить целебный сон, после которого можно будет вернуть память, записанную на ленте. Полностью или чуть урезанной — как захотим. А они погибали.

— Да, я припоминаю, — вставил директор. — Сильвестров докладывал об этом. Надо отдать ему должное — рассказывал он не об одних успехах, трудностей не скрывал.

— Потом мы, наконец, догадались. Дело в том, что «Мнемозина» затормаживала клетки мозга без разбору. Покончив с клетками памяти, она принималась за другие — за те, которые управляют дыханием и сердцебиением. И отключала их. Наступала смерть.

— Что же вы придумали? Отключали машину после того, как животное заснет?

— Нет, этого было недостаточно. Вернее, момент был слишком неуловим. Иногда смерть наступала раньше полного засыпания. Поэтому пришлось вводить в машину новый блок: ДЖЦ. Дублер жизненных центров.

— Что же он из себя представляет?

— Приемно-передаточное устройство и еще одну магнитофонную ленту. Потоньше первой, но подлиннее. На ней записываются только биочастоты жизненных центров, которые сразу передаются обратно в нервную систему животного. Так что даже полная заторможенность мозга не приводит к смерти. Тонкая магнитофонная лента как бы принимает на себя управление дыханием и сердцебиением.

— И животное спокойно может спать, пока тонкая лента не кончится или не оборвется?

— Да.

— Оказывается, все очень просто.

— Ну, что вы. Знаете, сколько мы провозились с этой «простотой»? Два года.

— Но пока сон не наступил, тонкая лента не нужна?

— В общем-то нет. Но в следующих опытах мы ее все-таки каждый раз включали. Для страховки. Даже вмонтировали автоматическое включение — одновременно с основной лентой, с широкой.

— Следующие опыты — это какие? Ощенячивание собак и оцыплячивание кур?

— Что здесь смешного?

— Извините. Я просто не знал, как назвать их поточнее.

— Как раз на этом этапе мы обнаружили очень интересный феномен. «Мнемозина» довольно легко и быстро стирала свежие воспоминания, но чем дальше она продвигалась в глубь памяти, тем ей становилось труднее. Справиться с воспоминаниями детства — на это иногда уходило часа два. И лишь потом наступал сон.

— Поддерживаемый тонкой лентой?

— Непременно. Но до сна мы старались больше не доводить. Оставляли, как вы выражаетесь, в щенячьем и цыплячьем возрасте. Вот Андрей Львович, наверно, помнит наш дек-лад, который мы делали весной.

— Еще бы. Впечатление на всех произвел. Огромное. Целый месяц потом только о вас и говорили. Вы, видно, так зазнались, что даже не дали статьи для нашего научного сборника. А ведь обещали.

— Просто мы считали, что еще рано публиковать какие-то результаты. Правда, сам Сильвер… простите — доктор Сильвестров…

— Вы зовете его Сильвером?

— Да. Он сам про себя часто так говорит третьем лице: «Старина Сильвер считает…», «Старина Сильвер вами недоволен…», «Не советую вам сегодня спорить со старым добрым Сильвером…». Добрым — вот уж не сказала бы. О нет, не подумайте, что я жалуюсь. Мне очень нравилось с ним работать. Почти каждый день — новая задача, и всегда приходится чуть переходить за грань известного, отработанного. И лично ко мне он всегда относился очень хорошо. Но все равно «добрый» не то слово. Не идет к нему совершенно.

— Вы сказали «нравилось». Почему в прошедшем времени?

Этери растерянно посмотрела на него, потом вдруг потупилась и умолкла. Но капитан сделал вид, будто не замечает ее смущения, и продолжал расспросы:

— Вы прилетели из «Карточного домика» позавчера, тридцатого декабря, верно? Вас послали по какому-нибудь делу?

— Нет, я сама. У меня накопились свободные дни, и я решила их использовать.

— Скажите, а не заметили вы чего-нибудь странного перед вылетом? Все было нормально? Никаких признаков тревоги, никаких аварий?

— Тревоги? Наоборот, все очень радовались. Елку украшали, рисовали плакаты, знаете — шаржи, послания в стихах и все такое. Репетировали шуточные номера. У нас там развлечений мало, так что к праздникам готовятся всерьез. И всегда бывает очень весело.

— Бывает так весело, а вы вдруг уехали. Почему?

— Мне было нужно, — тихо сказала Этери и, поежившись, снова ушла в свою шубку, как в раковину.

Капитан переглянулся с директором, потом посмотрел на часы и покачал головой.

— Послушайте, Этери, — начал директор. — Я вижу, что вы чего-то недоговариваете. И поверьте — в другой раз я бы не стал тянуть из вас клещами. Ведь вы меня знаете. Я хитрый. Дождался бы, когда вам самой захочется рассказать, дотерпел бы. Но теперь не могу. Дело слишком серьезное и срочное. Вы должны рассказать все, что знаете. Почему вы вдруг оставили «Карточный домик»? Что там произошло? Вы испугались чего-нибудь? Поссорились с Сильвестровым? Он вас обидел?

— Я испугалась… Да… Испугалась… — прошептала Этери.

— Но чего?

— Что он сам… Что он не послушается меня и сам начнет этот опыт… Без меня, в одиночку…

— Какой опыт? Что он задумал?

— Но я обещала никому не говорить.

— Он запугивал вас? Грозил?

— Нет, конечно, нет. Но если узнают у нас в Академии… Его могут совсем снять с этой работы, запретить всякие опыты.

— Этери, там в «Карточном домике» что-то случилось. Что-то очень скверное. Речь идет о жизни людей. В том числе и о жизни Сильвестрова. Поэтому говорите все, что знаете. У нас очень мало времени — поймите!

— Хорошо… Я расскажу… Понимаете, он спешил. Он очень спешил. Еще пять лет назад, когда он только начинал свою работу — он уже тогда страшно спешил. Потому что… про это мало кто знает, но мне он рассказал. У него погиб ребенок. Мальчик. В автомобильной катастрофе. Они собирались провести отпуск на Кавказе. Сам Сильвестров прилетел самолетом, а жена с сыном должны были приехать на машине. Жена очень хорошо умела водить. Но на повороте лопнула шина. А там сразу обрыв и камни. В больнице, когда она пришла в себя, ей долго не хотели говорить про мальчика. Уверяли, что он в соседней палате, что еще есть надежда. На самом деле он погиб сразу.

— Остаться жить и чувствовать себя виноватой в смерти собственного ребенка! — Тамара Евгеньевна всплеснула руками, будто отгоняла от себя что-то невидимое. — Даже услышать о таком, и то сердце сжимается.

— Сильвестров рассказывал, что с тех пор она изменилась неузнаваемо. То плачет часами по любому поводу. То начинает заговариваться и уверять его, что мальчик до сих пор в больнице, просит позвонить, узнать, когда его выпишут. Потом приходит в себя и вскрикивает, как от удара. Она говорит, что почти физически ощущает в мозгу то место, где засело страшное воспоминание. Не помогали никакие таблетки, никакие лечения. У него не было сил смотреть, как мучается любимый человек. Он чувствовал, что должен, обязан что-то предпринять.

— И придумал «Мнемозину»?

— Да. Сама идея появлялась у него и раньше, но среди многих других. Это не человек, а настоящая фабрика по производству идей. Тогда же, пять лет назад, он решил забросить все остальные проекты и заниматься одной «Мнемозиной». На новом месте работы, в Академии он никому не рассказывал о своем горе. Боялся, что его сочтут эгоистом, хлопочущем только о том, чтобы обеспечить покой в своей семье. Как будто мало на свете других людей, мечтающих освободиться от тяжелых воспоминаний.

— Но неужели время не вылечило ее? Ведь пять лет.