Румынские сказки - Крянгэ Ион. Страница 28

В тот самый вечер, когда должны были опять налететь кобылицы, является к царю Шперлэ и просит отпустить его поле стеречь. Как закричит на него царь:

— Тьфу ты, чёрт! Прочь с глаз моих!

— Дозволь, батюшка, ради бога, дозволь!

— Пошёл прочь, дьявол, не то смертоубийство случится!

— Ей-богу, батюшка, дозволь ты мне, а коли завтра по-утру золотая пшеница не будет у тебя цела до последнего зёрнышка, можешь меня больше и по имени не называть.

— Эх, чтоб ты сгорел, Шперлэ, будь ты неладен! Это ты-то пшеницу убережёшь?

— Я.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся царь, хоть и было ему вовсе не до смеху.

И не то чтобы дал он Шперлэ своё благословение, но попросту никого другого не нашлось, чтобы идти в дозор. А так как никто не явился, Шперлэ в сумерках прокрался один-одинёшенек в поле и стал столбом посерёдке его, как раз возле того кустарника, где сторожили два старших дурня.

Через часок, после того как совсем стемнело, слышит он — «хруст-хруст»!

Огляделся Шперлэ и видит мышонка; только заметил его, сунул руку в карман и вытащил крошки от мамалыги; вытащил и протянул на ладони мышонку.

— На, маленький, кушай. Ну, не будь дурачком, иди ко мне, угостись маленько.

Мышонок, думая, что Шперлэ такой же, как и те двое, что в прошлом и позапрошлом году сторожили поле, собрался бежать.

— Ну, бери же, не бойся. Иди сюда, я тебя и капелькой винца угощу; потом мы с тобой потолкуем, а то мне одному скучно.

По-первоначалу мышонок только усами шевелил, но после стольких уговоров, свернул хвост крендельком и подошёл к витязю.

— Здравствуй!

— Здравствуй!

— Как поживаешь?

— Слава богу, ничего.

Взял мышонок крошку с ладони Шперлэ и облизнулся. Видно, не был он избалован домашними лакомствами, и показалась ему мамалыга вкуснее осыпавшихся на поле зёрен.

Угостил Шперлэ-хитрец его мамалыгой, потом налил себе на ладонь из фляжки три капельки вина и протянул мышонку. Зверёк язычок высунул и «раз-раз» вылакал все три капельки.

— Хорошо винцо, братишка?

— Хорошо, коли ещё есть, — отвечает мышонок.

— Как не быть!

И снова мышонок слизнул язычком три капли, и ещё три, и ещё три, и ещё тридцать три, пока совсем не нализался! Прямо как человек!

Развеселился мышонок, стал рожи корчить, облизал себе усы и мордочку, опёрся на хвост, стал на задние лапки, потом перевернулся через голову и запел:

— О винограднике не думай, — говорит ему Шперлэ, — это не твоя забота. На ещё, пей себе на здоровье. Но только не егози, я у тебя хочу кое-что спросить. Послушай, знаешь ты, что это здесь за чудеса на отцовском поле творятся?

— Знаю.

— А что делать, как присоветуешь?

— Что я присоветую? Это дело лёгкое; дай мне ещё одну ложечку из фляжки, тогда я тебе всё и растолкую.

Шперлэ-богатырь не поскупился — попотчевал, а зато мышонок его научил, что ему надо делать. Выпил мышонок последнюю каплю за здоровье Шперлэ и говорит:

— Теперь ты знаешь, что тебе делать надобно, смотри во все глаза, а я пошёл спать. У меня вроде голова немножко кружится и петь хочется. Так я ушёл, смотри в оба. Доброй ночи!

— Доброй ночи! И вот что ещё, если выйдет всё по-хорошему, заходи ко мне в гости, так, попросту, когда угодно!

А теперь уж осталось рассказать совсем немножко. Около полуночи подул сладкий ветерок. Парень спрятался в колючие кусты и ждёт. Как только начнут у него глаза от сна слипаться, а голова вниз клониться, колючки в него и вопьются, и опять он голову поднимет и глаза протрёт. И снова, и снова… Так и не смог сон его одолеть, и прободрствовал Шперлэ до полуночи, когда спустился с неба волшебный конь и двенадцать диких кобылиц. Тут Шперлэ недолго думая хвать жеребца за узду.

— Стой, убью!

— Не убивай меня. Возьми себе уздечку, а меня отпусти; я уведу кобылиц, и поле твоё цело останется. А как будет тебе что-нибудь надобно, встряхни уздечку, сослужу я тебе службу верную.

Согласился Шперлэ, взял уздечку и отправился домой. А там завалился себе на печь и заснул как убитый. Проснулся он поздно, только когда есть ему захотелось.

Весь двор радовался радости царской.

— Вставай, Шперлэ, сынок, дорогой мой богатырь, поднимайся с печи, садись обедать за праздничный стол, он в твою честь накрыт. Вот — красивые одежды я тебе в подарок приготовил и место оставил от себя по правую руку. Иди!

А Шперлэ не шевелится, — видно, лень вперёд него родилась.

Потянулся он что было силы, зевнул так, что чуть скулу не свернул, и сел за праздничный стол; пил, ел, веселился да послушивал, как все его расхваливают.

Вот прошло немного времени, и повадилась в царском саду петь птица с золотыми перьями. Никто не знал, что это означает, один только Шперлэ как посмотрел на неё да услышал её пение, понял, нарядился в красивые одежды, вынул из сундука уздечку и встряхнул её. Только встряхнул уздечку, сразу встал перед ним конь. Шперлэ на коня сел, пришпорил его, и в тот же миг чудесная птица оказалась в его руках. И не птица вовсе, а, слышь, девица прекрасная, такая красавица что ни вздумать, ни сказать, ни пером описать. На подобную красоту и смотреть-то больно. Слышал я, будто ума у неё была палата, но правда то, или нет, сказать не могу.

Говорят, полюбилась она Шперлэ, а Шперлэ ей тоже. Иначе, чего бы ей делать в царском саду, ведь не Шперлэ прилетел к ней, а она к нему.

Сын царский и знать не хотел, откуда эта девица, ни сколько ей лет, о приданом тоже ни словечка не молвил, а спросил у неё только:

— Пойдёшь за меня?

— Пойду, — говорит.

— Матушка с батюшкой, благословите!

— Вот вам божье благословение.

Поженились они. Владыка их обвенчал, я с женой свечи держал, а потом сыграли расчудесную свадьбу. А на свадьбе — стол праздничный, на одном конце стола — я, на другом — царь, жених с невестой — посредине, а напротив них мышонок из сказки.

Можете мне поверить, что всё так и было. Ведь если бы я всего этого не слыхал и не видал, как бы я мог наплести вам такого?

Вы не смотрите, что я бедняк. Я, да будет вам известно, царский крестник, и сохрани вас господь меня как-нибудь обидеть: отрезать у меня хоть одну борозду земли или украсть цыплёнка; не жить вам тогда на белом свете!

На этих днях жду я Шперлэ к себе. Он приедет, как у нас заведено, с калачами и дарами. Как приедет, я вас тоже к себе позову, чтобы и вы на него посмотрели. А потом расскажу, что ещё узнаю о богатыре Шперлэ — сыне царском, который и сам не сегодня-завтра станет царём.

Окаменевший

Перевод З. Потаповой

Жили-были однажды царь с царицей, оба молодые и красивые, да только детей у них не было.

Раз пришёл к царю толстогубый арап и говорит ему:

— Здравствуй, пресветлый царь! Прослышал я, что царица бездетна, и принёс для неё травы: коли женщина навара из них выпьет, сразу затяжелеет.

Царь взял траву у арапа и приказал наградить его конём из царских конюшен и золотой одеждой ослепительной красоты. Потом позвал царь царицу и отдал ей травы с наказом сделать навар и выпить. Царица же отдала травы поварихе и велела их сварить, а для какой надобности — не сказала. Повариха, не зная силы тех трав, отведала навара, и потом отнесла царице; та выпила. Прошло немного времени, и затяжелели обе — и царица и повариха. И когда настал срок, родили обе по пригожему мальчику, распрекрасней всех, на белом свете, и назвали их: одного Дафин, а другого Афин.

Вот однажды пошёл царь на войну, а сына вместе себя оставил, дал ему связку ключей и сказал:

— Сын мой, можешь входить во все комнаты, отдаю тебе все ключи; не входи лишь в ту, какая отмыкается золотым ключом, не то быть беде.

Когда выступил царь из города, сын его открыл все комнаты и увидел там великое множество драгоценных камней, да только ни один не прельстил его. Наконец дошёл он и до комнаты, что открывалась золотым ключом, постоял немного на пороге и вспомнил отцовский наказ. Но потом одолело его любопытство, отомкнул он дверь и вошёл в ту комнату. В ней лежала подзорная труба. Царский сын посмотрел в неё и увидел дворец, весь золотой, блиставший ярче солнца. А во дворце сидела царевна Киралина, красивая как картина, цветок из сада, души услада.