Румынские сказки - Крянгэ Ион. Страница 34

Наконец завидел он, вдалеке свет брезжится, и свернул в ту сторону. Прибавил шагу, и вот доходит он до мельницы, какой на всём долгом пути своём не видывал. В быстрой реке черней сажи вода бежит, мельничные колёса гонит, они лётом летают.

То-то обрадовался Ионицэ! Зашёл на мельницу, но людей там не видать, как обычно на мельницах. И не зря говорится: пропащая та мельница, куда народ не захаживает. Посмотрел он направо, посмотрел налево, и попался ему на глаза старик — таких древних лет, что веки себе крючьями поднимал. Старик тот не поспевал ссыпать муку в мешки, так скоро она прибывала.

— Здравствуй, дедушка! — сказал Ионицэ старику.

— Здорово, молодец! — отвечал старик. — А скажи на милость, каким ветром тебя сюда занесло? На эту мельницу нога человечья не ступала.

— Да, знать, уж суждено человеку исходить белый свет, чтобы всё изведать. Прошёл вот и я, да пока никто не сумел мне сказать того, о чём я спрашивал. Может, ты, дедушка, скажешь, ты давно на свете живёшь.

Старик поднял крючьями веки, воззрился на Ионицэ и потом спросил, что ему надобно. Ионицэ ответил:

— Не слыхал ли ты чего про Иляну-Косынзяну?

— Так ведь мельница-то её, на неё одну я и мелю день-деньской. Девять беркутов доставляют на мельницу по четыре мешка зерна каждый, и за день всё надо смолоть.

Отлегло у Ионицэ от сердца, и силы сразу прибавилось. Ну потом, слово за слово, разговорился и подружился со стариком. А под конец выпросил у него позволенье за мукой смотреть и в мешки её ссыпать. Сам старик прилёг на мешки и, конечно, сразу уснул — очень уж он натрудился. Ионицэ только того и дожидался. Живо насыпал муку в мешки, а в один мешок сам влез и зашил его изнутри.

Между тем прибыли беркуты, подняли великий шум, стали кричать, окликать старика:

— Готова ли мука?

Старик еле пробудился от сна, поднял веки, и туда смотрит, и сюда заглядывает, юноши нет как нет. Бился, бился сонный старик, насилу взвалил мешки беркутам на спины, а те помчали домой пуще ветра, быстрее мысли.

Старик, известное дело, остался на мельнице пребывать — видно, там суждено ему было смерти дожидать. И долго, сердечный, ломал голову, куда мог юноша подеваться, в реку ли канул, или опять выбрался на вольный свет, к земным жителям.

Но Ионицэ был в надёжном месте. Беркуты доставили мешки к Иляне-Косынзяне и отдали их повару. Тот вспорол один мешок, как раз тот самый, где Ионицэ был. До смерти напугался повар, когда Ионицэ вылез из мешка.

— Да как же ты, мирской человек, попал сюда, скажи на милость?

— Про то, знай, молчи, — отвечал ему Ионицэ и показал перстень, а на перстне написано: «Иляна-Косынзяна, коса золотая, в косе дивный цвет воспевает, тридевять царств внимают».

Не сказал больше ничего повар и оставил Ионицэ у себя при доме.

Вот в один день понадобилось повару печь хлебы на Иляну-Косынзяну, иного-то хлеба она и в рот не брала. Ионицэ и говорит ему:

— Дай-ка я испеку, увидишь, какой хороший хлеб будет!

— Ладно, — говорит повар.

Тут, как взялся Ионицэ за дело, засучил рукава и давай тесто месить, живо-готово поставил хлебы в печь.

Вынул повар готовый хлеб из печи и никак надивиться не может, до того воздушен тот хлеб получился.

Вот понёс он его Иляне, и только это она взяла хлеб в руки, сразу спрашивает:

— Кто испёк такой славный воздушный хлеб?

— Кто же ещё испечёт? Я испёк, — отвечает повар.

После того как вышел весь хлеб, повар сызнова печь собирается. Взялся Ионицэ за стряпню и сготовил хлеб вдвое лучше прежнего. Долго удивлялась Иляна, что хлеб раз от разу всё лучше. А хлеб-то убывал скорее, чем прежде, — конечно, разве хороший хлеб залежится?

Понадобилось повару печь в третий раз. У Ионицэ сердце так и запрыгало от радости. Наготовил он третью печь хлеба, однако, на этот раз недолго думая взял да и запёк в один каравай перстень Косынзяны.

Повар опять понёс хлеб Иляне-Косынзяне. Разломила она каравай пополам, перстень-то и выпал. Иляна подняла его, признала, а потом и спрашивает повара:

— Кто испёк хлеб?

Повар мнётся, юлит, вертит, ну да под конец пришлось ему сказать что хлеб-то Ионицэ испёк.

Немедля послала Иляна повара за Ионицэ, привели его к ней в дом, и как увидела она суженого, поцеловала, потом велела дать ему платье, золотом шитое, — его-то прежнее немытое было.

Спустя две недели обручилась Иляна с Фэт-Фрумосом и задала такой славный пир, что весть о нём разнеслась за тридевять земель.

После свадьбы Ионицэ получил от Иляны все ключи. Стал он теперь полным хозяином всех её покоев. Только от одного подвала не дала ему Иляна ключа. Через несколько дней захотел Ионицэ узнать, что же такое в том подвале. Вот просит он ключ; Иляна даёт ему и тот ключ. Пришёл к подвалу, отпер его Ионицэ и заглянул внутрь, да вдруг слышит, из бочки зычный голос раздаётся, велит открыть дверь пошире. Только Ионицэ успел отворить дверь, сорвались с бочки все обручи один за другим, да как вымахнет оттуда змей, словно гора великая, и прямиком к Иляне-Косынзяне. Подхватил её и унёс за тридевять земель.

Ионицэ давай слёзы проливать, а что толку после пожара да по воду? Теперь сызнова надо искать Иляну-Косынзяну. Опять обул он свои железные постолы, взял стальную клюку и пошёл Куда глаза глядят. Идёт это наш молодец, идёт, остановится и пригорюнится, да ведь сам виноват, пенять не на кого. После долгих мытарств приходит Ионицэ к святой Пятнице и стучится в дверь. Говорит ему святая Пятница:

— Коли ты добрый человек, заходи, коли недобрый, так чтоб духу твоего тут не было, у меня на то псица есть со стальными зубами, всё равно загрызёт тебя.

— Добрый я человек, — отвечал Ионицэ.

Впустила его святая Пятница и потом спросила, что ему надобно. Ионицэ рассказал ей, как и что случилось. Долго смотрела на него святая Пятница, выслушав его рассказ, словно хотела сказать: «За глупой головою и ногам нет покою». Да промолчала, а потом и говорит:

— Ну да ничего, не теряй надежду, на вот лук, со временем он тебе пригодится.

Ионицэ взял этот лук и пустился в путь. Шёл он, шёл по разным землям, дальним сторонам, не приведи бог нам, и добрался до избушки, над ней вороны каркают, кругом волки воют, — край света, да и только.

Заходит туда Ионицэ, а навстречу ему бабка, как есть ведьма — ноги у ней лошадиные, зубы стальные, руки как грабли. Увидала его и спрашивает, зачем это он явился. Так и так, говорит Ионицэ, хочу в работники наняться.

— Что ж, ладно, — говорит старуха. — Мне как раз нужен работник, возьму тебя, только всего и дела — всякий вечер угонять да пригонять кобылу с пастбища.

На том и поладили. А год в те поры был три дня, и прикинул тут Ионицэ, что год — не век. Под вечер велела ему старуха отвести кобылу на пастбище, да строго-настрого наказала хорошенько стеречь её, а не укараулит, так голова долой. Ионицэ сел верхом на кобылу и — на пастбище, однако, не забыл и лук с собой прихватить.

Едет Ионицэ, а навстречу ему птица с перебитой ножкой. Как увидел он её, натянул лук, подстрелить хотел, а птица ему и говорит:

— Не тронь меня, а лучше перевяжи мне ножку, когда-нибудь я тебе пригожусь.

Смиловался Ионицэ над пичужкой, перевязал ей ножку и поехал дальше. Вот приехал он на пастбище, подумал-подумал, да и не стал слезать с кобылы, чтобы не упустить её.

Чудодейная кобыла знай себе пасётся, а Ионицэ дремлет у неё на спине. Потом вдруг ссадила она Ионицэ на камушек, сама же обернулась птицей, полетела в лес вместе с другими птицами и принялась там распевать.

Под утро просыпается Ионицэ, глядь — сидит уж он не на кобыле, а на камушке, и в руке у него уздечка. Начал он плакать, да так жалобно, что даже птицы петь перестали.

Как вдруг явилась перед ним та самая пичужка, которой он ножку перевязывал, и говорит ему:

— Нечего тебе бояться, кобыла сама к тебе придёт.

Приказала тогда пташка всем прочим птицам петь да искать, не сыщется ли среди них залётная птица, — тогда изгнать её и к Ионицэ доставить. Как запели все птицы, так по пенью узналась залётная птица. Немедля изгнали её и к Ионицэ доставили. Увидел он её, стегнул уздечкой по голове и проговорил: