Грот афалины (илл. В. Барибы) - Мисько Павел Андреевич. Страница 22

Шныряют в толпе, попадают под ноги облезлые, шелудивые собаки. Бродит, как пьяная, мешает людскому потоку худая корова. Священное животное, никто не осмеливался ее прогнать.

По обе стороны дороги сидят на солнце голые и черные, как головешки, святые — садху. Кое-кто подходит к ним, бросает в жестяную банку монетку: святые тоже живут не одним святым духом. Янг слышит шепот людей, уважительный и завистливый: «О, вон тот был в Бенаресе, в Индии… Пил воду из священного Ганга… А тот — в Ришикеши… А тот — в Хардваре…» Где та Индия, где город Бенарес? Янг имел об этом слабое представление. Может, это вообще легенда, сказка, в которую можно верить, а можно и не верить.

Должно быть, ветер немного повернул, потому что дым от огромных костров, пылавших вблизи храма, начало крутить и гнать прямо на поток людей. Люди кашляли, плакали от дыма — едкого, удушливого от горелого мяса. Где-то надрывно и страшно ревела корова. На кострах сжигали покойников. Быть сожженным во время такого храмового праздника — большая честь, заплатить за такую честь могли только богатые люди. Обо всем этом Янг тоже услышал в толпе.

Отец Янга, должно быть, потерял уже сознание. Голова его повисла на грудь, ноги волочились по камням, точно неживые. Но ему не давали упасть, не снимали кавади с его плеч. Помогали нести и отца, и кавади незнакомые мужчины, не биргусовцы: жертва должна быть донесена до Вишну, иначе все старания будут напрасны, молитв и просьб бог может и не услышать.

Площадь возле самого храма всюду заставлена не то колоколами, не то маленькими храмиками, вокруг них в чашах с песком горят сандаловые палочки, тлеют фитили в плошках с маслом. Теснота и толкотня неимоверные… Монахи пытаются придать людскому хаосу некий порядок, делят поток людей на ручьи — к главному входу и к боковому, пытаются даже сдерживать напор толпы, притормозить. Кто был в обуви, сворачивали к стене, разувались, сбрасывали с себя все, что было из натуральной кожи, и снова торопились ко входу. Каждый стремился попасть к Вишну пораньше, пока тот не устал выслушивать людские просьбы и жалобы.

По сторонам у главного входа стояли огромные скульптуры коровы и льва. Монах показал Янгу на боковой вход, пойти вдоль стены. Бросился туда, чтоб поскорей догнать своих, но натыкался лишь на чужие спины. «Мам! — какой-то страх проник в душу. — Папа-а! — лез все глубже в храм, обливаясь потом, пробирался то вправо, то влево, хотя в храме было холодней, чем снаружи. — Дядя Амат! Дед Амос!» Биргусовцев в густой толпе не было, они, наверное, вошли через главный вход и протискивались к алтарю в другом потоке. Туда, где над головами людей возвышается шестирукий бронзовый Вишну с кроткой, детско-ласковой улыбкой на лице. Он сидит в позе лотоса, а так возвышается над всеми… Грохот и плеск доносятся оттуда, от Вишну — это люди разбивают кокосовые орехи, выливают молоко, высыпают рис. И уже не гул голосов слышится, а будто бы шелест листьев в джунглях — люди спешат прошептать самое главное, высказать самое наболевшее…

— Дядечка, поднимите меня, я погляжу! Дядечка, поднимите! — дергал Янг за рукава, за рубашки мужчин. Но они словно оглохли или были в трансе, ничего не хотели слышать, ничего не видели, кроме Вишну. Наконец один из них как бы проснулся, подхватил Янга под мышки: «Гляди!.. И молись, молись!..» Янг вертел головой во все стороны, искал своих, искал отца. Возле самого Вишну в это время произошла какая-то заварушка, мелькнуло знакомое кавади. Но Янг ни одного биргусовца не увидел, там суетились люди в желтых длинных хитонах с блестящими черными головами. Кого они выносят оттуда ногами вперед? Почему склоняется над тем, поверженным, женщина в белом халате и белой косынке?

— Ну, нагляделся? — мужчина опустил его на землю.

— Спасибо… — Янг выскользнул из его рук, стал пробираться к Вишну, к тем монахам, что скользили на мокром, проталкиваясь к выходу, неся кого-то на руках. Янг опустился на землю, попробовал проползти под ногами, но оттаптывали руки, и пришлось выпрямиться, встать… Вон уже те монахи у самого выхода — другого бокового входа. Осатанело лез туда, хотел увидеть — кого они несут?! Такое знакомое до каждой царапинки, кровоподтека тело, такие знакомые разодранные язвы…

— Папа!!! — вырвался у мальчика крик нечеловеческой боли.

У отца безжизненно болтались руки, качалась откинутая назад голова. Глаза были прищурены и словно из мутного стекла. Не откликнулся отец, ни одним словом не отозвались монахи. Вот уже двор, тут немного свободней. Янг забегал то с одной, то с другой стороны отца, подхватывал его руки: «Обдерет о камни… Ему же больно!..» И чувствовал, что руки холодные.

Отца отнесли в сарай, сбитый из свежих досок. Там уже лежало несколько длинных и коротких тел, прикрытых простынями. Отца положили рядом с ними.

— Иди, мальчик, отсюда… Ты его сын? Все равно уходи. На вот, понюхай — и иди… — Женщина в белой косынке с красным крестом на ней вынула из брезентовой сумки бутылочку, открыла ее и сунула Янгу под нос пробку.

У него перехватило дыхание, из глаз покатились слезы…

— Вот… Поплачь — и уходи. У твоего отца хорошая смерть. Ты гордись им — он не пожалел жизни для Вишну. Его сожгут на самом главном жертвеннике — как знатного человека. Ты гордись им… Ну — иди! — поспешно подталкивала она мальчика к выходу. У нее сегодня хватало работы.

Не видя из-за слез света, Янг брел вниз к ручью вместе с другими паломниками. А поток тех, кто поднимался к храму, все еще не редел.

Никто из биргусовцев его не искал. Кому он был нужен?

В двух шагах сзади хромала за ним, мотая длинным языком, бездомная рыжая собака.

В центре столицы репродукторы напряженно хрипели:

Янгу казалось, что репродукторы-висюльки на столбах, похожие на гигантские, сплющенные, с решеточкой снизу, неведомые и несъедобные плоды, дрожат и качаются, что они вот-вот полопаются от напряжения и жары и упадут на землю звонкими осколками. Слушать эту бесконечную железную песню было невыносимо, голова звенела и от недосыпания, и от жары, и от того, что пережил тут, в столице. Янг уже несколько дней слонялся по городу, не понимая, куда идет-бредет, кого или что ищет. Хотел сначала вернуться на Горный, где были люди из их общины, потом понял, что возвращаться не к кому. Есть, правда, несколько человек друзей — Амара, Натача, Тун. Но на месте ли они сейчас? А если сегодня на месте, то где окажутся завтра? И разве заменят они отца, мать, у них своих забот — не отбиться. Жаль, конечно, друзей: может, больше никогда не придется встретиться. Но ведь ему надо думать, как перебраться на Рай, а не на Горный. На Рае брат Радж, возле него и найдет приют.

Океанские теплоходы не ходят на Рай, там и порта нет такого, чтоб принять их, они разгружаются тут, в Свийттауне. Пассажиров сразу направляют в длинный одноэтажный дом с короткой надписью — «Таможня», после этого тем, кто приехал, можно свободно бродить по городу, селиться в отелях. Некоторые из них в город не хотят идти, хотят поехать сразу на Рай. И представители туристического бюро листом стелются — всем надо угодить, всех удовлетворить. Морскими трамваями или катерами на подводных крыльях гостей отправляют на Рай. Янг узнал об этом от ребятишек-лоточников, они толклись возле теплохода, как комары, а более пробивные забирались даже на теплоход. Один китаец-торговец с лотком на животе несколько раз попадался на глаза.

На борту теплохода косо висят два длинных трапа, по их ступенькам идут и идут десятки и сотни ног. Потоку пассажиров и носильщиков, похоже, не будет конца.