Чучело-2, или Игра мотыльков - Железников Владимир Карпович. Страница 34
— Это невозможно, — заметил Глебов.
Он легко мог загнать Костю в угол, сказав, что его привезут в суд с помощью милиции, но ему не хотелось его пугать, и он замолчал, наблюдая за Костей, точно ощущая, что этот разговор еще не окончен. Глебов понял, что в этой истории что-то нечисто: слишком он волнуется, слишком он боится суда; но и сам этого же боялся. Глебов не торопил события, ждал, сидя в кресле и размышляя о том, что его счастье оказалось быстротечным. Потом он подумал о Лизе, она вспыхнула в нем как пламя, но он даже и не вспомнил, что только что с таким нетерпением ждал ее звонка.
— Не понимаю, — выкрикнул Костя, — почему я должен волноваться из-за какого-то шофера? В гробу я его видел в белых тапочках! Пусть сам выкручивается!
— Ему будет нелегко, — ответил Глебов. — Ни один человек не сможет показать в его пользу. В лучшем случае Судакову придется отдать кругленькую сумму за разбитую машину.
Теперь Глебов говорил в пространство, не глядя на Костю.
— А ты не бойся, — едко заметил Костя. — Отстегнет. Он же левак. Теперь на автобусе ездит, так тоже левачит. Сам видел, он сбрасывал мешочников возле базара. Заколачивает будь здоров!
— Не говори того, чего не знаешь. — Глебов поймал себя на том, что рассердился на Костю. — Нехорошо это.
— Я не знаю? Может быть, ты еще скажешь, что есть шоферы, которые не колымят? Ну ты допотопный наивняк!
— Почему столько шума? Дело-то простое… Судаков нуждается в твоей помощи, а ты что-то придумываешь, чтобы ему в этом отказать. Странно, ей-богу, странно. Неужели у тебя нет простой потребности помочь человеку в беде?
— А я не работаю в бюро добрых услуг! — Костя рассмеялся: ему понравилась собственная острота.
По мере того как Костя выкрикивал свои слова, Глебов все больше и больше мрачнел.
— Все только для себя, милого и любимого… — с горечью произнес он.
— А как надо? — усмехнулся Костя. — Для других?… Старая песня. Тоска и вранье.
— Только для других — тоже не надо.
— Ну хоть за это спасибо! — Костя, паясничая, размахивал руками, корчил рожи, кланялся Глебову. — Не совсем вранье, а только наполовину.
— Попробуй меня понять, — серьезно заметил Глебов. — Жить надо со всеми и для всех, включая самого себя.
— И ты… так живешь? — недоверчиво спросил Костя.
— Да, — твердо ответил Глебов. — Не всегда выходит, но я стараюсь.
Костя внимательно посмотрел на Глебова. Его слова были необычными, раньше ему никто так не говорил: «Жить надо со всеми и для всех, включая самого себя». «И похоже, он не врет, как прочие, — подумал Костя, — похоже, что он на самом деле так живет. Уникум!»
— Если так… Если ты так живешь, то помоги мне!
В этот момент Костя готов был признаться Глебову, но испугался, отступил в угол, забился, стараясь занять поменьше места. Ему вообще захотелось исчезнуть. Он почувствовал острую неуверенность, нестойкость собственного существования.
«Вот бы умереть! — подумал он. — И ничего не надо и не страшно».
— Ну, что же ты замолчал? — спросил Глебов. — Продолжай. — Он увидел, как Костя обмяк, соскользнул по стене на пол, словно его не держали ноги. В одно мгновение он обо всем догадался. «Беда… — подумал он. — Беда». Хотя по инерции спросил: — Что же все-таки случилось, Костя?
— А то, — ответил Костя, — эту машину угнал я.
Глебов уже давно понял: в этой истории что-то нечисто, но сам себе в этом не признавался. Обманывал себя, растворяясь в счастье. А на что он надеялся? У него не было на это ответа. В голове крутились Костины слова, но он отталкивал их, не зная, что с этим делать, и как вести себя дальше, и что сказать Лизе. Только тут он вспомнил про Лизу и про то, что он ждал от нее звонка, который должен был перевернуть его жизнь. Теперь ему показалось, что это было все не с ним. Так иногда мгновенное несчастье растягивает время, и то, что было рядом, оказывается в недосягаемом отдалении. Глебов понял, что между ним и Лизой пролегла пропасть.
— Ты что молчишь? — не выдержал Костя.
Ему неприятно было, что Глебов молчал и что он робел от этого, и страх легким ознобом бежал по спине. Он уже забыл о том, что собирался умереть, и теперь мечтал только об одном: чтобы Глебов его спас. «Самое трудное, — думал он, — осталось позади. А теперь Глебов должен его спасти! В конце концов, он же его отец! Всегда, во все времена отцы спасали своих детей!» Он стал прежним, презрительно улыбнулся и сказал, ехидно выталкивая из себя слова:
— Ну, скажи свое слово… Пригвозди! — И высокомерно уставился на Глебова.
Тот медленно проговорил, преодолевая спазм в горле:
— Так… это… все-таки… был ты!
— Ну и что? Подумаешь… Угнал машину. — Костя продолжал себя взбадривать. — Не я первый, не я последний… — Он махнул рукой. — Да вам все равно нас не понять… Вы все рабы. Этого нельзя, того нельзя… Подыхай и надейся — вот что вы предлагаете.
— Ты чуть не убил человека, — сказал Глебов.
— «Чуть» не считается!
— Украл машину и разбил ее.
— Ну ты даешь!.. Я же не вор! Ты-то понимаешь, что это просто несчастный случай? Сделай так, чтобы не было виноватых.
— Так не бывает, Костя.
— Не бывает?… Вчера по телику передавали: по стране за день угнали двести сорок машин… И никого не поймали. Ну а я буду в этом списке двести сорок первым… Только и всего.
Костя увидел выражение лица Глебова, прочел на нем приговор и замер.
Перед Глебовым промелькнула Лиза, будто прошла мимо, лицо близко-близко, обдала его своим дыханием, свежим и сладким.
«Что теперь с нею будет? — думал Глебов. — А с Костей?… Как он мог на это пойти? Но и то не важно, как мог, важно, что смог! Что же делать, как спасти его?…»
Глебов подошел к Косте, обнял, усадил на кровать. Так они сидели долго и молчали. Костя не видел лица Глебова, не видел, как у него на глаза набегали слезы.
— Ты что же, и сейчас не собираешься мне помочь? — спросил Костя, едва владея своим голосом.
— Я пойду с тобою… в суд. Вместе пойдем… и я все сам расскажу. А потом начнем за тебя бороться…
— Нет! Нет! Нет! — Костя рывком сбросил с плеча руку Глебова, вскочил как ужаленный, закричал тонким, срывающимся голосом, губы и глаза у него побелели. — Не пойду! Не хочу! Лучше сдохну, чем туда! Ты предатель! Пре-да-тель!
— Зачем ты так? — с беспредельной скорбью спросил Глебов.
— Предатель! — кричал в истерике Костя. — Отец — предатель! Вот мать обрадуется! Одарил ты ее накануне свадьбы! Подарок — высший класс! Заложил собственного сына.
Глебов схватил Костю за плечи и сильно тряхнул. Он хотел привести его в чувство, хотел остановить поток его слов:
— Костя, успокойся и пойми! Что сделал — не воротишь. Но теперь тебе надо жить храбро.
— Ах, я еще, по-твоему, и трус! Спасибо за откровенность! — Костя был в исступлении. Нет, он не даст себя в обиду, он не будет ползать перед ним на коленях, умоляя спасти. Он лучше откажется от отца — жил без него и дальше проживет, но не унизится. — Я ничего не боюсь! — кричал Костя. — Только не хочу за так пропадать!.. Я угонял машины уже три раза. Слышишь — три раза! И дальше буду угонять, пока не куплю своей… Мне нравится лететь вперед, обгоняя таких, как ты!
Костя выскочил из комнаты, но тут же вернулся. Ему показалось, что он еще не все высказал Глебову.
— Мне не нужны твои подарки! — Он сорвал с себя куртку, которую ему подарил Глебов, и швырнул под ноги на пол. — Меня тошнит от них!
В безумии метнулся к выходу, хлопнул дверью так, что задрожали оконные стекла в квартире, и убежал, оставив позади себя поверженного Глебова.
Тот постоял, совсем не зная, что делать, потом сел на стул, закрыв лицо руками. Затем встал, погасил свет и пропал в поглотившей его тьме.
Костя вылетел на улицу, сразу оглянулся: не преследует ли его Глебов? Нет, никого не было. Костя глубоко вздохнул, наполнив легкие до отказа горьковатым воздухом, и бросился через улицу под самым носом у трамвая. Вожатый оглушительно зазвонил ему, ослепляя круглыми фарами. И Костя подумал: «Вот бы попасть под трамвай! Тогда бы „он“ поплакал — убийца собственного сына!» Спрятался в сквере, глядя на освещенные окна глебовской квартиры.