Козявкин сын - Голубев Павел Арсеньевич. Страница 2

— Ах, ты... трусит?! думаешь, как ты?

— А много у вас напрятано? — продолжал свой допрос Митька.

— Чего?

— Ну, муки, там сахару, конфет, товару разного...

— Ничего не напрятано... Мы и чай без сахару пьем...

— Ври, ври, — не удержался Пашка.

— Да что мне врать-то, что я не знаю, что ли, все отобрали, твой же отец кладовку разбивал...

— Разбивал? А ты видал? — озлился Пашка.

— А где у вас запрятано все? Закопано, верно, в подвале?

— Где, где... чего пристали?.. уйду, когда так. Сейчас дядя Иван придет — прогонит.

— Нет, не уйдешь, пока не скажешь.

— Как не уйду, вот сейчас возьму, да и уйду.

Сенька встал и хотел бежать.

Митька ударил его по поджилкам.

— Садись!

Сенька так и грохнулся на пол, заплакал:

— Я папаше скажу.

— Говори хоть мамаше. Пашка, пойдем, пусть он с чортом поговорит, чорт вот в этой дыре живет, по ночам вылезает, — указал Митька на закопченую отдушину в стене.

Выскочили за дверь и захлопнули ее перед носом Сеньки. Сенька заорал во всю мочь и забарабанил в дверь.

— Отворите! Караул! О, о, о! Митька, отопри — скажу!

Митька открыл дверь.

— Ну, говори же.

— Пусти сначала, потом скажу.

— Нет, сначала скажи, — и Митька силой толкнул Сеньку назад и захлопнул дверь.

Сенька упал навзничь и закричал пуще:

— Митька-а! скажу, ей богу, скажу!

Митька открыл.

— Ну?

Внизу скрипнула дверь.

— Дядя Иван! — громко крикнул Сенька и с разбега бросился на Митьку.

Получив сильный удар в грудь, Митька упал, а Сенька, выскочив за дверь, зацепился за Пашкину ногу и кубарем полетел с лестницы.

— О, о, о! — застонал внизу Сенька.

— Кто тебя, кто? — кричал в темноте Иван.

— Ах, вольница проклятая! Эй, вы! слезайте, что ль! Вот я вас палкой, черти!

Иван зажег светец и с палкой полез наверх.

У третьей площадки Митька хлопнул мешком по руке Ивана, светец вылетел и погас.

— А, так, озоровать тут собрались, — уж не на шутку рассердился Иван.

Быстро слез, захватив с собой стонущего Сеньку, — ушел из сушилки.

Митька сбежал вниз — дверь приперта, пробовал в отдушину — голова пролезает, а плечи нет.

— Изобьют теперь нас, Пашка.

Как мыши в мышеловке, бегали ребята от одной отдушины к другой.

— Давай в окно!

Хвать Митька за раму — крепко прибита к косякам.

— А, чорт! — выругался Митька, обмотал мешком руку и с сердцем ударил в крестовину рамы.

Зазвенели стекла, вылетела крестовина на улицу. Митька выскочил в окно и пропал в темноте. Пашка был много меньше Митьки, насилу достал до окна, подтянулся на руках — глянул в темноту, — сердце так и замерло, а уж внизу слышны мужичьи голоса.

— С мельницы бегут, — подумал Пашка и забился в угол под пустые мешки.

II. В КАТАЛАЖКЕ

Утром по деревне передавалось из дома в дом: Козихинского Сеньку убили и ограбили мельницу, заготконторский хлеб украли.

— Украли... Знаем мы этих воров, — подмигивали мужики. — Зачем только парнишку-то своего пихал.

Проснулся Пашка от какого-то шума, мужичьих голосов. Открыл глаза и удивился: рядом с ним лежит чернобородый цыган, а подальше молодой цыган. Вчера ночью, когда его втолкнули в каталажку, он никого не заметил: было темно.

Темно и обидно. Обидно на Митьку: сам выскочил, а Пашка попался.

Бить его хоть и не били, но Козихин потаскал Пашку за волосы, и сейчас голова-то точно ошпарена, дотронуться больно.

Пашка подошел к окошечку. Козихин сидит за столом, красный, с сердцем говорит мужикам:

— Так оставлять нельзя... Скоро среди бела дня будут разбойничать... Нет, в Советском государстве этого не должно быть. Свистуну одна дорога — в тюрьму, а этого сопляка — в колонию.

— Выпороть надо — закаются, — сказал дядя Василий: — вольны больно стали.

— Оно, конечно, поучить надо бы, как по-старому.

— Нельзя бить, граждане, — вмешался милиционер: — на то есть закон... По глупости больше, а не со зла.

— За глупости-то вот и учат.

Допрашивали Пашку — куда делся Митька, кто изувечил Сеньку, где свинину брали. Но от Пашки много не узнали. Долго шумели мужики и присудили — отдать Пашку Силантию, мужику бездетному.

— Мужик он строгий, поблажки не даст.

— Пойдем, — сказал Силантий Пашке, — только смотри — у меня не шкодить!

Тетка Марфа, жена Силантия, встретила ворчанием появление Пашки, но дядя Силантий резко оборвал ее:

— Буде... привел, значит надо... Помощником тебе будет по хозяйству.

III. В ЧУЖИХ ЛЮДЯХ

У Силантия ладно было бы жить, только тетка Марфа никакого отдыха не давала Пашке.

Лишь петухи пропоют, где самый бы сон, а уж Пашка чувствует — голова его по подушке болтается, как шарик на колотушке. Через силу открывает глаза — никого не видно, только кто-то за плечо трясет, а из темноты голос Марфы:

— Чего дрыхнешь, не к теще приехал. Иди, подбрось соломы коровам.

Ах, как не хотелось с теплых полатей на холодный двор!

Когда Пашка заходил к корове с охапкой соломы и пинал ее ногой, корова мычала, не хотела вставать.

— Мне тоже не хотелось, да будят... «цыля»! — толкал он ногой сильнее.

Корова неохотно поднималась и с мычанием переходила на другое место.

Заперев стойку, Пашка зарывался в солому и засыпал.

Уж утром, совсем светло, дядя Силантий, заметив торчащую из соломы ногу, вытаскивал Пашку:

— Иди скорее, тетка Марфа тебя ищет — картошку есть.

Только Пашка в дверь, а уж тетка Марфа встречает:

— Только бы дрыхнуть... дармоедов корми вас тут... На, чисти картошку!

Пашка садился к чугуну, дул на горячую картошку и, сковыривая ногтями кожуру, обжигал пальцы,

— Тетка Марфа, так бы есть, горячую-то и неочищенную хорошо.

— Чисти, знай, лодырь. Наказанье мне с тобой. А корыто свиное где?

Пашка бежал за корытом и, пока тетка Марфа сыпала отруби, бросала куски, очистки, Пашка ждал и думал: «сбежать бы, не люблю эту муторню».

— Никак дядя Силантий зовет? — хитрит Пашка.

— Никто не зовет, мешай, знай!

— Пашка! — кричит Силантий со двора.

Как бомба вылетает Пашка во двор, а там уж Карька готов — по воду на Симан.

Вот это его работа — мужичья.

Проезжая мимо своей заколоченной избы, Пашка каждый раз думал: «Развалится изба-то, пока расту. А и пусть... новую выстрою, лучше этой, лучше Силантьевой, ох, лопнет со злости тогда тетка Марфа, ей бо...».

Пашка не особенно сердился на Марфу даже и тогда, когда она его и в шею толкнет или в зубы.

«Ладно, — думал он, — побольше вырасту — сдачи буду давать, отстанет».

Пашке казалось, что он растет с каждым днем и что уж скоро будет большой, наплевать ростом мал. Есть которые совсем не растут.

IV. ИЗ-ЗА ПРАЗДНИКА

Приближался годовой праздник. У ребят забота — где достать денег на гостинцы? Изворачивались всяко, а на подсолнухи, пряники раздобывали. Накануне праздника уж хвастались:

— У меня 100 рублей, а у меня 250, — и показывали друг другу серые, как бутылочные ярлычки, «дензнаки».

Пашке похвастать было нечем — ни ярлычка!

— У меня дома и на папиросы хватит, — хвастал Пашка.

— Вре?! Покурить дашь? — приставали ребята.

— Дам, только тетке Марфе ни слова, за табак прибьет.

Тетка Марфа скребла пол, суетилась, убиралась, дядя Силантий на сходке.

После обеда собралась она в кооператив — чайку к празднику захотелось купить, да сахару, может, привезли.

Заглянула на чердак, где были яйца приготовлены для обмена, да так и ахнула: ни яиц, ни корзинки.

«Не иначе Пашка, — подумала Марфа, — больше некому: — вот ворина-то! Ну, постой же, проучу его, негодяя».

Пришел Пашка из паскотины, уставший.