Тайны географических названий - Узин Семен Владимирович. Страница 8
— Спрашивайте, милостивый государь, с охотой буду вам полезен, — церемонно отвечал Крашенинников чуть наклонив голову в напудренном парике.
— Видите ли, — взволнованно продолжал я, ободренный приветливостью знаменитого академика, — меня, собственно, интересует только вопрос о происхождении названия Камчатка. Я просмотрел множество самых разнообразных книг, но пока не уяснил себе, какой из версий, изложенных в них, отдать предпочтение. В одних высказывается предположение, что название полуострова и его жителей произошло от имени отважного воина Кончата, прославившегося среди своих соплеменников-камчадалов силой и доблестью; другие пишут, что коряки будто бы называли жителей Камчатки кончачал, означавшее на их языке «люди на крайнем конце», а русские впоследствии переиначили это слово в камчадал и весь полуостров стали называть Камчатка. Не сможете ли вы разъяснить, что более соответствует истине?
— О происхождении звания камчадал и Камчатки по одним токмо догадкам судить можно, — последовал ответ. — Некоторые пишут, аки бы помянутой народ камчадалами от россиан прозван по реке Камчатке, которая до их еще приходу называлась Камчаткою, по имени славного воина Кончата, и аки бы россиане от тамошних язычников чрез знаки приметя, что великая оная река Кончатка по их именуется, всех тамошних жителей прозвали камчадалами. — Мой собеседник сделал паузу и значительно посмотрел на меня. — Но сие есть искусный вымысел и предрассуждение: для того, что россианам с камчадалами чрез знаки говорить не было нужды, ибо при них довольно было толмачей из сидячих коряк, которые камчатский язык совершенно знают; что имя Кончат камчадалам неведомо, а хотя бы того имени и был у них человек, то река не могла прозваться его именем, ибо камчадалы ни рек, ни озер, ни гор, ни островов именем людей не называют, но дают им имена по некоим свойственным им качествам или по сходству с другими вещами.
А Камчатка-река не Кончаткою, но Уйкуал, то есть большею рекою называется. А с чего коряки камчадалов зовут хончало или кончало, о том, хотя за подлинно объявить и нельзя, для того, что коряки и сами причины тому не ведают, однако не без основания думать можно, что хончало есть испорченное слово из коочь-ай, что значит жители по реке Еловке, которая течет в Камчатку и Коочь называется.
Которые же Кончата славным воином тамошних мест называют, те в одном том ошиблись, что храбрость оную одному человеку приписали, которую надлежало приписать всем еловским жителям, из которых каждый коочь-ай или, по-ихнему, кончат называется. Ибо сие самая правда, что еловские жители издревле почитались храбрыми и славны были перед прочими, чего ради и корякам как по соседству, так и по той знати под именем коочь-ай, которым они и от других камчадалов называются, были ведомы.
О перемене коочь-ай на хончала и хончала на камчадала, в рассуждении нарочитого сходства имен, немногие, чаю, сумневаться имеют, особливо которым известно, коим образом и в самых европейских языках чужестранные слова портятся, а по тамошним местам тысячи оному примеров показать можно.
А от людей, то есть камчадалов, имя и к реке и к полуострову пристало, который прямее Ханчаткою называться может.
Что же касается до слова кончачал, аки бы люди на крайнем конце у коряков именуемое, о том мне неведомо.
На этом закончилась моя воображаемая беседа со Степаном Петровичем Крашенинниковым. Я бережно закрыл старинный фолиант и задумался.
Рассуждения исследователя Камчатки были логичны и убедительны, и все же… И все же оставалось какое-то чувство неудовлетворенности. Смущали слова, с которых начал он свои объяснения: «О происхождении звания камчадал и Камчатки по одним токмо догадкам судить можно». «Как досадно, что это только догадки, — думалось мне, — а ведь я мечтал сообщить читателю нечто совершенно определенное».
Однако что же тут поделаешь. Пока придется довольствоваться тем, что есть, и принять объяснение Крашенинникова за более вероятное.
Памяти капитана-командора
Пакетбот «Св. Петр» блуждал в беспредельном пустынном пространстве неприветливого осеннего океана. Дождь сменялся градом, град — снегом, снег — снова дождем.
И так днем и ночью, неделя за неделей.
Ни луча солнца, ни кусочка чистого ночного неба с мерцающими звездами. Низкие свинцовые облака и ветер, ледяной, порывистый, не прекращающийся ни на мгновение.
О, этот ветер! Он чувствовал себя полноправным хозяином среди ветхих полуистлевших парусов, управлять которыми было некому.
Сломленные цингой, изнуренные голодом, люди настолько ослабели, что едва передвигались. На вахту к штурвалу шли по двое, поддерживая друг друга.
Больны были все, начиная с командира судна капитана-командора Беринга. Чуть ли не каждый день кого-нибудь недосчитывались — смерть неумолимо уносила свою добычу.
Вспоминая впоследствии об этих исполненных страданий днях, лейтенант Ваксель, участник плавания, рассказывал: «Наш корабль плыл, как кусок мертвого дерева, почти без всякого управления и шел по воле волн и ветра, куда им только вздумалось его погнать».
В довершение ко всему мореплавателей страшила мысль, что в любой момент почти неуправляемый корабль может наткнуться на прибрежные скалы, — ведь никто из них не мог сказать, где они находятся.
И все же, несмотря на, казалось бы, полную обреченность, в сердце каждого, даже самого тяжелобольного, теплилась надежда на благополучный исход.
Как бы в подтверждение чаяний измученных людей, 4 ноября впереди по ходу судна показалась земля. Заснеженные горы бесформенно громоздились над горизонтом.
Весть об этом мгновенно разнеслась по всем закоулкам корабля. «Камчатка! Камчатка!» — слышались отовсюду счастливые голоса. Все собрались на палубе, не исключая и самых тяжелобольных, которые выползли наверх с помощью своих более крепких товарищей. Каждый хотел лично удостовериться в том, что показался берег, увидеть землю обетованную.
Больной, павший духом капитан-командор Беринг, не покидавший последние дни койки, изменил своему затворничеству и тоже с трудом поднялся на палубу. Возбуждение экипажа передалось и ему. Еще бы, разве это не великое счастье вернуться на Камчатку, избавиться от проклятой цинги, почувствовать себя возрожденным к жизни? Но Камчатка ли это?
Нетерпение и страстное ожидание команды возрастало. Все до боли в глазах всматривались в очертания приближающегося берега. Одним казалось, что они узнают характерные контуры камчатских сопок, другие клялись, что вот этот мыс, выдающийся с правой стороны, как две капли воды схож с мысом, лежащим при входе в Петропавловскую гавань.
Беринг внимательно наблюдал за землей, недоверчиво прислушиваясь к ликующим возгласам. Он не разделял восторгов своих подчиненных и сколько ни всматривался, не находил знакомых черт в береговой линии. Лишенный леса, дикий берег ничем не напоминал оставленных шесть месяцев назад мест.
По мере того как судно приближалось к земле, начинали понимать свою ошибку и все остальные. Лица вытягивались, глаза тускнели, умолкли разговоры. Воцарилась гнетущая тишина. Люди угрюмо расходились, не глядя друг на друга.
Переход от надежды к жестокому разочарованию усугубил и без того тяжелое состояние мореплавателей. Больные чувствовали себя хуже, потеряв всякую надежду на спасение. Капитан-командор, вернувшись в свою каюту, предался горьким размышлениям.
«Как быть? Продолжать ли плавание или высадиться на этом берегу?» Сознавая ответственность за доверенных ему людей, Беринг не знал, на что решиться. О себе он не думал, понимая, что доживает последние дни.
Впрочем, выход оставался только один — надо было покинуть корабль. Дальнейшее пребывание на нем не имело никакого смысла. Продовольствие и пресная вода подошли к концу, да и управлять судном по существу было некому. А земля, хоть и пустынная, вселяла какую-то надежду. Да и пустынна ли она?