Некрасивая - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 26

Но увы, в эту ночь я долго не могла уснуть. Все пережитое за день слишком переполняло все мое существо собой, чтобы дать место благодетельному сну и успокоению. Я лежала с широко раскрытыми глазами, устремленными на мягкие лунные блики, играющие на полу, и на душе моей становилось постепенно все тише, умиротвореннее и спокойнее.

— А все-таки, Ло, тебе удалось сделать доброе дело! Ты не выдала двух злых, враждебных тебе девчонок и великодушием отплатила за причиненное ими зло! — говорил мне внутренний голос и сердце мое наполнялось тихой и сладкой грустью и жалостью и к самой себе и к целому миру и к моей горькой одинокой судьбе.

«Папа, милый, ради тебя все это. Ты спас меня от нехорошего поступка, папа! Ты научил меня быть великодушной, мой дорогой!» — выстукивало мое бедное сердце, а душа разгоралась все сильнее и сильнее от сознания принесенного добра. И опять моя мысль устремлялась к своей излюбленной теме: «ах, если бы мне увидеть тебя хоть на миг, мой папа, если бы почувствовать хоть на секунду твою руку на моей голове, твою милую добрую благословляющую руку» — думалось мне в эти минуты. Господи, как была бы я счастлива тогда.

Постепенно легкая призрачная дрема коснулась меня своей крылатой лаской. Сон легкой кошачьей поступью незаметно подкрался ко мне, мой мозг затуманился, глаза сомкнулись. Я незаметно уснула…

Мой сон был прекрасен как давнишняя несбыточная греза… Я спала и видела во сне моего отца. Он сходил ко мне по воздушной лестнице, протянутой с неба, к нам, в нашу неуютную темную спальню… Лучи месяца освещали его, пока он шел, простирая ко мне руки и улыбаясь мне своей милой задумчивой улыбкой… Вот он ближе, ближе, весь сияющий, светлый, в белом хитоне, какие обыкновенно рисуются на плечах у святых, в белой мантии, пронизанной лунными лучами… Его поступь легка и воздушна… Ему остается еще сойти несколько ступеней и он здесь, со мной… Еще два шага только, мягких, неслышных и призрак моего отца стоит улыбающийся и ясный четко выделяясь на темной шторе окна.

— Папа, мой ангел! — вскрикиваю я, протягивая вперед руки и… Просыпаюсь.

По-прежнему ночь… Тишина… Лунные блики на полу, стенах и кроватях, а там на окне… Великий Боже! Что это делается со мной? Я сплю и грежу, или… Холодный пот выступил у меня на лбу. Волосы приподнялись на голове и слегка зашевелились… Руки и ноги похолодели и сердце забилось, как подстреленная птица в груди…

Прямо передо мной, на широком выступе подоконника, четко рисуясь на темном фоне шторы, вся пронизанная светом месяца стояла белая тонкая фигура… Это не была фигура моего отца… Это была девочка, худенькая, белая, точно серебряная, в одной длинной ночной сорочке… Я не решалась взглянуть в ее лицо. Страх, панический ужас, охвативший все мое существо разом, мешал мне сделать это… Но я чувствовала всем моим трепетным «я», что лицо это обращено ко мне и глаза смотрят прямо в мои, не мигая…

Фигура стояла неподвижно, точно из мрамора изваянная, с протянутыми вперед руками… Ее босые ноги, казалось впились в выступ окна…

Страшным усилием воли я принудила себя поднять глаза в уровень с ее головой и… Чуть не вскрикнула от того, что представилось моим взорам. В пяти шагах от меня было неподвижное как маска и белое как известь, точно мертвое лицо… Лицо, странно, знакомое и чужое в одно и тоже время… Два огромные без малейшего блеска, тусклые, точно пустые глаза смотрели прямо на меня тем леденящим душу оловянным взором, каким смотрят мертвецы и лунатики.

Губы, слипшиеся в одну тонкую полоску не шевелились и только руки, одни руки протянутые так, точно белая девочка хотела схватить кого-то, слабо шевелились, хватая пустое пространство. И еще раз, вся обливаясь холодным потом, я отважилась взглянуть в странно знакомое — незнакомое видение.

«Незабудка!» — чуть было громким криком не вырвалось у меня из груди.

Незабудка! Это она! Я узнала ее! Бедняжка, она — лунатик! — вихрем пронеслось в моей голове и весь страх, весь ужас мигом отхлынул, оставив какое-то легкое неприятное ощущение жуткости в моей душе. Я поняла, что это не призрак и не видение, а бедная больная девочка, страдающая болезней сомнамбулизма. О том, что эта бедная больная девочка не далее как сегодня уничтожила, разорвав в клочья мою работу, и что из-за гадкого поступка её — этой девочки, я была так позорно наказана перед всем институтом, я менее всего думала сейчас. Мне было просто бесконечно жаль больную, бродившую по ночам от действие на нее лунного света Незабудку и хотелось, во что бы то ни стало, помочь ей. Но чем помочь? Разбудить ее, назвав по имени было слишком опасно. Я много раз слышала о том, как разбуженные сомнамбулы нервно заболевали, и даже умирали от испуга, если их будили внезапно и неумело во время их припадка сна. А оловянные глаза все впивались в меня, ничего не видя пустым мертвым взглядом. И вдруг, легко и беззвучно спящая Зверева спрыгнула с подоконника и с теми же простертыми в пространство руками медленно направилась прямо ко мне. Колючие холодные иглы страха мурашками забегали по моему телу. Липкий пот снова выступил на лбу. Я чувствовала, что сейчас должно было свершиться что-то ужасное роковое, в ожидании чего волосы мои отделились от кожи и зубы застучали дробным звуком во рту. Незабудка шла, шла прямо к моей постели, вся белая, вся точно неживая, как призрак, неподвижная, с простертыми вперед руками, которыми она хватала пустоту. Вот она ближе… Ближе… Бесшумно скользит… к моей кровати… Ко мне… Вот уже стоит подле, в промежутке между моей и Муркиной постелями, вот наклоняется надо мной… Оловянные глаза впиваются, смотрят не мигая, страшным, ничего не видящим взором… Какой ужас!.. Еще немного и ее руки обвивают мою шею цепким холодным кольцом… Оловянные глаза теперь уже находятся на четверть расстояния от моих вытаращенных от страха глаз. Не больше…

Я слышу её шепот, тихий, чуть слышный.

— Я одна… Я виновата… Я подговаривала Римму… Порвать… Она бы не решилась… Я рвала, она смотрела… Меня мучит это… Прости… Прости.

И прежде чем я успела отмахнуться, холодные как лед губы прижались к моей щеке.

Сомнамбула во сне поцеловала меня.

Мои глаза сомкнулись от ужаса, а когда я раскрыла их снова, белой фигуры уже не было надомной. Только легкие шаги слышались в умывальной, потом скрипнула коридорная дверь… Очевидно, припадок лунатизма бедной девочки продолжался и Незабудка пошла «бродить». Вдруг смутное опасение промелькнуло в моей голове. Что, если больная девочка забредет на лестницу… В чертов грот?.. К сломанным перилам… Не видя ничего, она может оступиться и…

И опять леденящий душу ужас пронизал меня всю с головы до ног… Медлить было нельзя ни минуты… Я хорошо поняла это. Надо было помешать лунатику проникнуть на лестницу… Надо было водворить, во что бы то ни стало Звереву назад в дортуар. И с лихорадочной поспешностью я набрасывала на себя юбку, туфли, платок… С теми же стучащими дробно зубами, дрожащая, трепещущая я быстро проскользнула в умывальную, оттуда в коридор, взглянула на стеклянную дверь, ведущую на черную лестницу и… Обомлела…

Луна, врываясь матовыми лучами в окно, заливала серебром и площадку «чертова грота» и ступени лестницы, сломанные перила и темную дверь, ведущую на чердак. Незабудка стояла, облокотясь на перила, как раз у того места, где отсутствующие столбики образовали пустое пространство над пролетом. Вся облитая мягким серебристым светом луны, она еще более, чем там в спальне походила на призрак, явившийся из загробного мира.

Вдруг, внезапно на моих глазах, она наклонилась, подсунула голову под перила и прежде нежели я успела влететь к ней, через десяток ступеней наверх, она цепко ухватясь обеими руками за перила, всем своим худеньким телом вытянувшись, как струна, повисла над пролетом. Не знаю, какая сила удержала меня от раздирающего душу крика ужаса, готовившегося было сорваться с моих губ в эту минуту. Но Бог Всесильный, Сам вмешался в это дело и я во время удержалась от него. Малейший звук мог погубить Незабудку. Ей нельзя было просыпаться сейчас… Иначе она рухнет туда вниз с четвертого этажа и разобьется вдребезги насмерть.