Легион - Блэтти Уильям Питер. Страница 4

Аткинс снова натянул фуражку. _ Женщина еще там, – повторил он.

– Кто – там?

– Ну, та самая старушка.

Труп обнаружил на пристани воскресным утром 13 марта Джозеф Манникс, владелец лодочной станции. Он спозаранку приехал в тот день на работу: надо было приготовить закуски, снасти и различное снаряжение, а также и сами лодки для туристов: обычные двухвесельные, каяки и каноэ. Заявление Манникса отличалось краткостью. Вот оно:

Меня зовут Джо Манникс и что дальше? (В этом месте его перебил полицейский.) Да. Да, я вас понял, я все понимаю. Меня зовут Джозеф Фрэнсис Манникс, я проживаю по адресу: 3618 Проспект-стрит, Джорджтаун, Вашингтон, округ Колумбия. Я владею лодочной станцией на Потомаке, и сам здесь управляюсь со всем хозяйством. Я приехал сюда утром, около половины шестого. Обычно я так и приезжаю на станцию. Надо приготовить закуску и сварить кофе. Посетители являются не раньше шести, иногда им приходится даже чуточку подождать меня. Сегодня, правда, никого не было в это время. Я поднял газету, которую мне обычно оставляют на пороге, и – о Боже мой! Боже!

(Небольшое замешательство, свидетель пытается успокоиться.)

Я открыл дверь, вошел внутрь и поставил кофе. Потом отправился на пристань, чтобы пересчитать лодки. Иногда их отвязывают. А бывает, пускают в ход и кусачки, тогда хана цепям. Поэтому я их всегда пересчитываю. Сегодня все лодки оказались целехоньки. Когда я поворачиваюсь, чтобы вернуться в домик, и вдруг вижу тележку этого мальчугана и пачку газет, а потом вижу... я вижу...

(Свидетель жестом указывает на тело жертвы; он не в состоянии продолжать рассказ. Полицейский вынужден отложить дальнейший допрос.)

Жертвой оказался Томас Джошуа Кинтри, двенадцатилетний темнокожий, сын Лойс Аннабель Кинтри, тридцативосьмилетней вдовы, преподавательницы иностранных языков в Джорджтаунском университете. Томас Кинтри развозил номера газет «Вашингтон Пост». Предполагалось, что газету он должен был доставить на пристань примерно в пять часов утра. Манникс позвонил в полицейский участок в 5 часов 38 минут. Труп был опознан сразу же, поскольку на зеленой клетчатой ветровке, принадлежавшей жертве, обнаружили нашивку с его именем, адресом и телефоном: Томас Кинтри был немым от рождения. А на этом участке он работал всего тринадцать дней, поэтому-то Манникс его и не узнал. Зато Киндерман с ходу опознал жертву. Этого мальчугана он встречал в полиции.

– Старушка... – печальным эхом отозвался Киндерман. Затем его брови изумленно поползли вверх, и он снова уставился на реку.

– Она в сторожке на пристани, лейтенант. Киндерман обернулся и в упор глянул на Аткинса.

– Ей там тепло? – забеспокоился он. – Вы уж пошустрите там, чтобы она не замерзла.

– Мы ее закутали в одеяло и, кроме того, раскочегарили камин.

– Ее надо покормить. Дайте ей супчику, горячего супчику.

– Она уже попила бульон.

– Бульон тоже хорошо, лишь бы он был горячим. Ее заметили ярдах в пятидесяти от сторожки. Она стояла на берегу пересохшего канала «Си-энд-Оу». Канал этот нынче не судоходен, а случались времена, когда по нему плавали баржи, запряженные лошадьми, и перевозили пассажиров на расстояние в пятьдесят миль. Сейчас же его использовали под свои ежедневные моционы местные жители – любители утренних пробежек трусцой. Старушке на вид было лет семьдесят, а то и больше. Ее подобрала поисковая бригада. Старая женщина дрожала как осиновый лист; нелепо подбоченившись, она испуганно озиралась по сторонам, чуть не плача, словно потерялась и не знала, куда теперь идти. Она не отвечала на вопросы. Очевидно, старушка была либо чем-то потрясена, либо находилась просто в старческом маразме. Никто так и не смог выдвинуть мало-мальски толковое предположение, что могла здесь делать старая женщина в столь ранний час. Ни одного жилого дома поблизости. Старушка была одета в хлопчатобумажную пижаму, голубой шерстяной халат с поясом, на котором кто-то вышил цветочки, и бледно-розовые домашние тапочки. А на улице стоял холод.

Подошел Стедман.

– Вы уже закончили с телом, лейтенант? Киндерман взглянул вниз на запятнанную кровью простыню.

– По Томасу Кинтри уже все выяснили? – осведомился он.

И опять донеслись до него всхлипывания. Киндерман покачал головой.

– Аткинс, отведи миссис Кинтри домой, – попросил он и глубоко вздохнул. – И прихвати медсестру. Пусть она подежурит у нее весь день сегодня. Я сам оплачу ей сверхурочные, не беспокойся. Отвези ее домой.

Аткинс хотел было что-то сказать, но Киндерман продолжал:

– Ах да, я помню. Старушка. Я сейчас как раз иду к ней.

Аткинсу ничего не оставалось, как выполнить просьбу Киндермана. А тот, тяжело опустившись на одно колено, чуть не застонал от напряжения.

– Прости меня, Томас Кинтри, – еле слышно пробормотал следователь, а затем, бережно приподняв краешек простыни, вновь осмотрел руки, ноги и грудь мальчонки. «Какой же тоненький и хрупкий, точь-в-точь крошечный воробушек», – подумал Киндерман. Мальчик был сиротой и переболел пеллагрой [1]. Лойс Кинтри усыновила мальчонку, когда тому исполнилось три годика. У Томаса началась новая жизнь. А теперь она оборвалась. Мальчика распяли, прибив запястья и щиколотки к двум веслам, сколоченным в виде креста. И такими же трехдюймовыми болванками раскроили ему голову: сначала размозжили череп, а потом вбили их в мозг, кровь извилистыми струйками стекала около глаз, все еще раскрытых и отражавших последний в жизни мальчика ужас. Открытый рот его застыл в беззвучном вопле, в диком немом крике от невыносимой боли и кошмара.

Киндерман внимательно осмотрел порезы на левой ладони Кинтри. Да, действительно, они смахивали на символ Близнецов. Затем следователь взглянул на другую руку мальчика и обнаружил, что на ней не хватает указательного пальца. Его отрезали. Киндерман почувствовал вдруг, как по спине пробежали мурашки.

Он осторожно опустил простыню и с трудом поднялся. Киндерман не мог отвести взгляд от этого тела, и вдруг он ощутил в душе непреклонную решимость. «Я найду твоего убийцу, Томас Кинтри», – мысленно пообещал он.

Даже если это преступление совершил сам Господь Бог.

– Ну хорошо, Стедман, действуй, – сказал он вслух. – Бери тело и исчезни, наконец, с глаз моих долой. От тебя за версту несет формалином и смертью.

Стедман направился к «скорой помощи».

– Хотя нет, подожди еще чуток, – вслед ему прокричал Киндерман.

Стедман обернулся. Следователь подошел к нему вплотную и тихо пояснил:

– Погоди, пусть сначала уйдет его мать.

Стедман кивнул.

К пристани пришвартовывалась драга. Тотчас с нее спрыгнул полицейский сержант в черной кожаной куртке на меху и подошел к Киндерману. В руках он нес какой-то предмет, завернутый в тряпку. Сержант собрался было заговорить, но Киндерман жестом остановил его.

Сержант непонимающе уставился на следователя, а затем проследил за его взглядом. Киндерман смотрел туда, где Аткинс беседовал с медсестрой и миссис Кинтри. Вот миссис Кинтри кивнула, и обе женщины встали. Киндерман отвел глаза, когда заметил, как мать на мгновение задержала взгляд на прикрытом холстом теле своего сына. Подождав немного, следователь спросил:

– Ну как, они уже ушли?

– Да, садятся в машину, – сообщил Стедман.

– Хорошо. Ну, сержант, – начал Киндерман, – валяйте, показывайте.

Сержант молча развернул коричневую ткань и показал то, что в ней находилось: деревянный молоток для отбивания мяса. Сержант держал его очень осторожно, чтобы случайно не коснуться пальцами.

Киндерман взглянул на молоток и объявил:

– У моей жены почти такой же. Для шницелей. Только чуть поменьше.

– Таким пользуются в ресторанах, – заметил Стедман. – Или в столовых на предприятиях. Я сам видел такие на кухне в армии.

Киндерман поднял глаза.

– И такой штуковиной можно все это проделать? Стедман кивнул.

– Пусть его возьмет Делира, – проинструктировал сержанта Киндерман. – А я пойду взгляну на старушку.