Механизм чуда - Усачева Елена Александровна. Страница 19
Эти мысли заставили взбодриться и захромать веселее. Звонок слизал с этажей шум и топот. Охранник долго, слишком долго смотрел на вползающую Еву. Она успела перешагнуть порог, в голове успела родиться шальная надежда, что удастся попасть в класс без проблем.
Представила, как скребется по лестнице – если ногу не сгибать, не так и больно. Вот она оказывается на пороге, вот все на нее смотрят…
Все, больше ничего не успела представить, потому что охранник перестал изображать декорацию.
Перекись и зеленку искали по всей школе. Медсестры на месте не оказалось, ваты ни у кого не было. Суетилась учительница ГПД началки. Подходили еще люди.
– Кому звоним? – назойливо спрашивал охранник. Ответа не было. Пищали кнопки мобильника.
– Дома никого, да? Сотовый матери давай!
– Ой, лучше никому, – выла Ева.
Перекись была злая, щипала немилосердно. Красные пузырики стекали с колена. На ободранное бедро хотелось что-нибудь положить, очень уж горело. Холодную тряпочку, например. Или листок.
– Да что же ты размазываешь! – орала учительница.
– Маме или папе? – Охранник уперся ногтем в журнальную строчку.
– Я сама. Я папе, – извивалась под очередным натиском перекиси Ева. Вот и телефон у нее в кулаке.
Конечно, папа не побежит с работы ее спасать, он непременно ругать будет:
– Ева! Ну, сколько тебе лет, что ты падаешь?
– Он велел идти домой! – соврала Ева, пряча телефон. – Я дойду, вы не думайте. Дойду.
Взрослые переглянулись. Ева успела спустить ногу с банкетки, боль как будто утихла.
Каждый учитель посчитал своим долгом спросить, не вызвать ли ей такси. Ева мотала головой, думая о сумке, о зеркальце, о ручках, о ключах от квартиры.
– Может, тебя проводить? – нашелся охранник, но глянул на свою конторку, и стало ясно, что никуда он не пойдет.
– Я тут рядом. – Ева натянула куртку, сунула ноги в сапоги. Колготки порваны в клочья, но так даже лучше: любое прикосновение к коленке вызывает неприятный жар, мурашки прокатываются по спине. Опять стало холодно. Умирает. Это она умирает. Папа! Где ты?
Сумку принесла Ксю. Она вынырнула из-за спин преподавателей. Растерянная. Испуганная.
– Там только учебники и тетради. Остальное уже как-то раскатилось. – Она совала в онемевшую руку Евы ремень портфеля. – Все спрашивают, что случилось. А что случилось?
Ева подобрала длинную лямку, прижала к себе сумку. Зеркало разбилось. Жаль. Плохая примета. Или уже неважно? Конечно, неважно, она же умирает!
Ковыляла домой, пряча глаза от сочувственных взглядов прохожих. Что они о ней думают? Какую-нибудь глупость. Вот ужас-то!
Неплотная куртка, на груди покачивается жук. А все из-за него… Сунула руку за пазуху. Жук смотрел на нее шестеренками брюшка. Часы, сложный непонятный организм. Отсчитывают время жизни. От злобы на себя и на весь мир умирать передумала. До дома бы дойти.
Больше или равно.
Папа пришел пораньше. Милый, добрый папа. Наорал, повез в поликлинику. Врач оказался пожилым мужчиной с морщинистым лицом, уши у него были слегка оттопырены, как ручки у древнегреческой вазы. Наверное, по этим морщинам, как по рисунку на вазе, можно было прочитать его жизнь. И по ушам тоже.
– Сколько тебе лет? – не отрываясь от заполнения бланка, устало спросил хирург.
– Шестнадцать.
– Как же ты ухитрилась так разбиться?
– Я шла. Шла. – Вспомнились кусты, как жук зацепился за ветку. – Шла. А потом споткнулась. И упала.
– Споткнулась, – недоверчиво кивал врач. – Никто не толкал?
Жук толкал. Но этого не скажешь. Взрослые. Они вечно ничего не понимают.
– Что это у тебя там играет? Выключи сотовый.
– Это не у меня.
Музыка… Что-то негромкое, как будто птица поет.
– А у кого? – Хирург исподлобья глянул на свою толстую медсестру. Темные короткие волосы, круглое улыбчивое лицо, ярко подведенные глаза. Вздернутые вверх плечи, словно она все время была удивлена.
Она и была удивлена, потому что сотовый звонил из-под Евиной кофты, наброшенной на сумку.
Музыка умерла и тут же возродилась.
– Вон, в сумке, – хохотнула медсестра.
Ева дотянулась до молнии. По сумке шла вибрация. Это и правда звонил ее телефон. Кто бы мог подумать!
– Выключайте мобильные, входя в кабинет, – обреченно произнес хирург, а у самого что-то мелькнуло во взгляде. Лукавое. Как будто он все понимал, но все равно брюзжал. Для проформы. – Садись ровно, сейчас лангету наложим.
Сотовый замолчал, испугавшись незнакомого слова.
Когда Ева выползла в коридор с перебинтованной ногой, папа закатил глаза.
– Что тебе спокойно не живется! – ворчал он всю дорогу домой. – Земля не держит?
Ева открыла рот, чтобы сказать: с землей у нее как раз все отлично, во всем виноваты жук, командарм Че, Пушкин и отец Антона. Но папа был раздражен, папа зло покусывал губы и покрикивал на не вовремя перестраивающиеся перед ним машины. Не услышит. Будет опять и опять бранить ее, весь свет и заодно погоду. Промозгло на улице, холодно. Но теперь Ева не умирала. Передумала. Звонки ее интересовали больше. Она полезла в сумку. Кто мог ей звонить в поликлинике? И что опять творится с настройками?
Номер телефона не знаком. В настройках какие-то «Песни птичек». В сердцах Ева постирала весь плей-лист, оставив обыкновенные гудки на все входящие.
Кто и зачем вбивает ей в телефон новую музыку? Или она подцепила вирус, и мобильник теперь сам решает, какая мелодия будет у нее на дозвоне? Ничего не понятно. Как говорили египетские боги: надо возвращаться к истокам, к паровым машинам, когда все было разумно и доступно. Уже давно техника начала править человеком, и человек это зачем-то допускает…
– Ева! Ты взрослый человек, – выговаривал папа дома. – Что за детские шалости с беготней наперегонки?
– Но она у меня телефон отняла!
– Ева! При чем здесь телефон? Ты себе чуть ногу не оторвала! Ты когда-нибудь собираешься головой думать?
– Это случайность!
– Почему же я случайно не разбиваю коленки?
– Потому что ты взрослый и с тобой ничего не может произойти!
– Ева! Это несерьезно! Твои увлечения, твои игры! Эти жуткие украшения. Теперь ты во всем будешь упрекать жука.
– Буду!
Она бы ушла, хлопнув дверью, но для этого надо снимать ногу с табуретки, ползти, держась за столешницы и спинки стульев… Нет, так не пойдет. Остается закрыть глаза и представить, что она это сделала: встала, пошла и, может быть, даже дверью хлопнула.
– Я ничего не понимаю, – папа рубил воздух ладонью. – Ничего! Мракобесие какое-то! Вокруг все просто и понятно. Солнце встает, земля вертится. Законы физики, в конце концов. Зачем усложнять? Ты учишься, потом поступишь в институт – это правильно. Ты встречаешься с друзьями – нормально. Тебе нравится Антон – отлично. Но все остальное – лишнее. Эти букеты, встречи случайные, жуки на цепочках, машины времени! Ева! Остановись!
– А раньше понимал? – Она все-таки сползла с табуретки и повисла на столешнице.
– Наверное, и раньше не понимал. Но сейчас ты летишь в пропасть. И не надо мне говорить про переходный возраст. Если у человека нет мозгов, они не появятся после двадцати. Думать надо сейчас!
Она думала. Так крепко думала, что мозги закипали. Если бы она хоть что-нибудь понимала! И никакая там была не пропасть. Только старая загнутая труба, о которую она споткнулась. А споткнулась она, потому что запуталась. Окончательно запуталась.
Как же хотелось, чтобы ее поддержали, сказали доброе слово. Отец? Нет, он сейчас будет только ворчать. С мамой вообще говорить не стоило. У нее были свои представления о прекрасном. Зачем лишний шум?
А поговорить надо. Жизненно необходимо. Кто у нее оставался? Не с Ксю же все это обсуждать.
Она взяла телефонную трубку, дохромала до своей комнаты, набрала номер Антона. После первого же звонка на соединении щелкнуло, гудок изменился – определитель номера. Теперь Антон знает, кто звонит. И может взять трубку, а может и не взять. Если до сих пор сердится, то не возьмет. Особенно после письма. Но они уже больше недели не разговаривали, и ей так хотелось услышать голос.