По законам войны - Титаренко Евгений Максимович. Страница 18

Помолчали несколько минут.

— А куда мы, дядя Шавырин? — шепотом спросил Тимка.

— Здоров! То сам тянул меня на какие-то острова, а то спрашивает — куда?

— Так ведь сразу туда не попадешь! — объяснил Тимка.

— Значит, надо попасть хотя бы в город! — ответил Шавырин. — Ты не вертись и помолчи, ради бога! А то влипну с тобой, как этот…

Тимка помолчал.

— А папу вы видели, как убили?

Шавырин дернул его за руку. Тимка обиделся и больше ни о чем не спрашивал. На выходе из леса остановились. Выждали, чтобы удостовериться, что на опушке и впереди никого нет. Близился, а может, уже настал час пересмены в землянке.

Когда лунный серп надолго зарылся в облака, быстрым шагом двинулись через поле. Тимка почти бежал рядом с Шавыриным, представляя, что сейчас творится в землянках, на первом посту, если Нехода пришел и обнаружил его исчезновение.

Двигались перпендикулярно шоссе. И почти выбрались на него, когда из-за поворота вылетел автомобиль. Ударили в лицо яркие фары.

Беглецы разом упали в траву. Но тут же коротко взревел автомобильный мотор, и машина остановилась где-то рядом.

ПЛЕН

— Ауфштэйн! — скомандовали над самыми их головами.

Яркий свет фар слепил обоих, когда они поднимались.

Привстав на колено, Тимка неожиданно бросился в сторону от машины. Но за одну руку его держал Шавырин, за другую — больно ухватил немец.

— Убьют! — прикрикнул на него Шавырин.

Один из гитлеровцев ткнул Шавырина в бок автоматом: «Хенде хох!»

— Дяденьки! Отпустите меня, дяденьки! — заканючил Тимка.

Что сказал немец — Тимка не понял. Но тот при этом встряхнул его за плечо так, что Тимка прикусил язык, сплюнул и замолчал.

— Мы с мальцом по своим делам… Мы не военные… — бормотал Шавырин, подняв над головой руки.

Немец пощупал его под мышками, хлопнул по груди, проверяя, нет ли чего за пазухой, тронул карманы брюк и подтолкнул прикладом к машине.

Тимку втолкнули на заднее сиденье, рядом с ним, так что по бокам у них оказались два солдата. А с переднего сиденья, что было рядом с шоферским, уставился на обоих еще один автомат.

— Я не военный, камрады… — несколько раз еще прогнусавил Шавырин.

— Дяденьки… — опять начал Тимка.

— Замолчать! — судя по тону, прикрикнул на обоих автоматчик.

Машина круто развернулась на обочине шоссе и понеслась в деревню.

— Вот ведь как бывает… — грустно сказал Шавырин.

Тимка всхлипнул. На них опять прикрикнули, и вплоть до деревни больше никто не проронил ни слова.

Замелькали в свете фар поваленные изгороди, черные пальцы труб над пепелищами сожженных изб, темные, будто неживые окошки уцелевших домов.

У здания бывшей деревенской школы машина остановилась. Автоматчик что-то сказал остальным и вышел, оставив пленников между конвоирами дожидаться решения своей судьбы.

Все гитлеровцы — может, из-за формы, из-за манеры нахально держать себя, из-за надвинутых на глаза касок — казались Тимке похожими друг на друга. На всякий случай поскулил еще немного:

— Дяденьки… Отпустите меня…

Но Шавырин подтолкнул его в бок локтем, что могло означать лишь: «Молчи! Не зли их!» И Тимка замолчал.

Автоматчик отсутствовал всего несколько минут. И вернулся не один, а с кем-то — видимо, старше себя по чину. Тот заглянул в машину, посветил на Тимку и Шавырина фонариком, что-то приказал, махнув рукой вдоль шоссе. Автоматчик опять влез на свое место, шофер дал газ, и в молчании понеслись на большой скорости, почти не притормаживая на поворотах, в сторону темного города, — по дороге, которой не один и не два, а много раз Тимка проезжал вместе с отцом.

Фары теперь не включали. И желтый свет подфарников освещал лишь небольшой пятачок в непосредственной близости от машины.

Тимка скорее чувствовал, нежели видел, как проехали сады, что находились в двадцати километрах от города. Потом начало заметно светлеть. И первые городские окраины уже без труда можно было видеть через ветровое стекло.

Проехали ипподром, стадион…

Город уже не горел. Но пепелища тянулись иногда чуть ли не по всей длине улиц. Тимка невольно съежился, подумав, что нет у него теперь в этом городе ни матери, ни отца… И чувство одиночества удесятерилось, когда он подумал, что Аси здесь тоже нет…

Ася ждала его у Летучих скал с тремя банками консервов на двоих, без капли пресной воды под рукой… А у него впереди была неизвестность.

И, когда остановились у здания тюрьмы, Тимку охватила апатия.

Он больше не просил отпустить его. Насупившись, мрачно молчал, всем своим видом подчеркивая, что если захочет — из него нельзя будет выдавить ни слова. «Выходи!» — жестом скомандовал один из автоматчиков.

Вышли. Первым Шавырин, за ним — Тимка.

Так, друг за другом, прошли под охраной автоматчиков через ворота, потом по крутой лестнице на второй этаж, потом по узкому коридору без окон….. Тюрьма была, пожалуй, единственным местом в городе, где Тимка ни разу не бывал до войны.

Перед железной дверью с круглым смотровым окошком их остановили.

Немец без оружия, надзиратель или кто там еще, громадным ключом открыл замок и втолкнул за дверь сначала Тимку, потом Шавырина.

Свет в камеру проникал через высокое окошко под потолком. Справа и слева были привинчены к полу две железные кровати без матрасов. Никакой другой мебели в камере не было…

УЗНИКИ

Дверь недолго оставалась закрытой. Но минут десять они пробыли в камере наедине. Тимка попытался дотянуться до решетки. Это ему не удалось. Шавырин лег на одну из железных коек и мрачно напомнил:

— Второй этаж…

Тимка зло поглядел на дверь и, отойдя от стены, под потолком которой светилось наружное окошко, сел напротив Шавырина.

— Все равно убегу!

— Отсюда не убегают… — вздохнул Шавырин.

Тимка обозлился:

— Говорил вам: надо переодеть форму!

— А где бы я взял одежду? — в тон ему ответил Шавырин.

— Лучше бы совсем без одежды… — проворчал Тимка, понимая, что довод Шавырина справедлив. — Или отсидеться в лесу! А теперь — хуже землянки!

— Да ты не спеши. Везде есть люди…

— «Люди»! — хмыкнул Тимка. — За папой моим не они охотились?!

— Война есть война… — возразил Шавырин. — Они ж не из-за спины, как те?

— Для меня теперь все одинаковы! — яростно отрубил Тимка, считая разговор на эту тему оконченным.

— Но ты не зли их на допросе… — попросил Шавырин. — Мало ли…

— Бить будут — перекусаю всех гадов! — пообещал Тимка.

— Ну, зачем бить… Себе только хуже сделаешь… Ты и в лесу бы раньше сбежал — не начни скандалить…

— Если хоть раз тронут, — пообещал Тимка, — язык проглочу, а говорить не буду! Я упрямый.

— Это я знаю, — кивнул Шавырин.

— А вы что — пыток боитесь? — вдруг спросил Тимка.

— Это ты брось! — негодующе ответил Шавырин. — Одно дело тебе, мальцу, другое дело мне, краснофлотцу!

Договорить они не успели. Загремел замок, дверь открылась, и надзиратель что-то коротко приказал, ткнув пальцем в Шавырина, потом прямо перед собой, вдоль коридора. Этот был не в каске и толстый, а все же чем-то очень походил на остальных гитлеровцев.

Глянув на Тимку, Шавырин медленно побрел к двери. Тимка пристроился было следом, но жирный надзиратель затолкнул его назад, в камеру, и опять закрыл дверь. Тимка побарабанил в нее кулаками. Надзиратель прикрикнул из-за волчка. Тогда Тимка попытался опять добраться до решетки… Потом сел на койку и угрюмо ждал в одиночестве около часа.

Он поднялся навстречу Шавырину, когда тот вошел и остановился перед ним, спиной к двери. Хорошо, что Тимка выспался накануне и голова его работала, как никогда, четко: ему нельзя было ошибаться. И, проверив свои предыдущие действия, пока сидел один, он не нашел в них ошибок.

— Пытали?! — спросил Шавырина.

Тот удивленно пожал плечами:

— Сговорились они все, что ли?! — Он опять сел на койку, хмыкнул, и на щеках его появились улыбчивые ямочки. — Как в сказке!