Парящий тигр - ДиКамилло Кейт. Страница 5

Отец вернулся в комнату, сделал себе кофе и снова вышел с чашкой на террасу. Над чашкой колечками поднимался пар.

— Раз я рабочий человек, можно мне тоже кофе? — замявшись спросил Роб.

Отец улыбнулся:

— Думаю, можно. Вполне.

Роб сходил в комнату, развёл себе растворимый кофе в кружке и, выйдя с ней на террасу, сел рядом с отцом. Он пил медленно, кофе был горячий, почти чёрный и очень горький. Робу кофе понравился.

— Что ж, — сказал отец минут через десять. — Пора приниматься за дело.

Он встал. До шести часов оставалась ещё пара минут.

Они обогнули мотель и пошли к сараю с инструментами. Отец принялся было насвистывать «Золотоискателей», красивую печальную песню, которую он когда-то пел вместе с мамой. Её голос, точно сладкоголосая птица, взмывал ввысь и трепетал там над отцовским — низким и основательным, точно сама земля.

Отец, наверно, тоже об этом вспомнил. Потому что он не добрался и до половины песни: перестал свистеть, покачал головой и тихонько выругался себе под нос.

Роб пропустил отца чуть вперёд и, замедлив шаг, стал вглядываться в лесную чащу. Вдруг там мелькнёт его тигр? Вдруг махнёт хвостом? Вдруг опалит золотым взором? Нет, ничего не видать. Только дождь и мутная тьма.

— Не отставай, сынок, — окликнул отец.

И Роб поспешил следом.

Глава 10

Роб как раз подметал бельевую комнату, когда появилась Уилли Мей, отвечавшая в мотеле за бельё и уборку. Она вошла и тут же грузно опустилась на один из металлических стульев, что стояли вдоль голых бетонных стен.

— Знаешь что? — спросила она Роба.

— Что, мэм?

— А вот что. — Уилли Мей поправила в густых чёрных волосах заколку-бабочку. — Я бы лучше за свиньями в свинарнике убирала, чем за здешними постояльцами. От свиней и то больше уважения дождёшься.

Роб стоял, опершись на метлу, и смотрел на Уилли Мей. Он любил смотреть на Уилли Мей. Её гладкое тёмное лицо было точно прекрасная, выточенная из дерева маска. Роб думал, что, доведись ему вырезать портрет Уилли Мей, он сделал бы её точно такой, как в жизни: с длинным прямым носом, высокими скулами и раскосыми, как бы разлетающимися в стороны глазами.

— Ты чего на меня глядишь? — спросила Уилли Мей. Потом она подозрительно прищурилась: — И почему ты не в школе?

Роб пожал плечами:

— Не знаю.

— Что значит «не знаю»?

Роб снова пожал плечами.

— Ты мне тут не дёргайся, — велела Уилли Мей. — А то, ишь, затрепыхал крыльями, как птица костлявая. Взлететь-то всё равно не можешь. И не сможешь, коли так дело пойдёт! Хочешь всю жизнь полы мыть?

Роб покачал головой.

— И молодец, что не хочешь. На такую работёнку никто не согласится. Бошану со мной, дурой такой, просто повезло. А ты учись давай, в школу ходи, не то будешь, как я, грязь возить. — Покачав головой, Уилли Мей достала из кармана сигарету и две лакричные жвачки. Одну она сунула себе в рот, другую протянула Робу. Потом закурила и, откинувшись на стуле, закрыла глаза. — Ну вот… — произнесла она. В бельевой разливался табачно-лакричный аромат. — А теперь расскажи, почему ты не в школе.

— Это всё из-за ног. Сама видишь, какие прыщи, — объяснил Роб.

Уилли Мей открыла глаза. Посмотрела на его ноги поверх очков. Помолчала с минуту, а потом сказала:

— Мммм… И давно это у тебя?

— Примерно полгода.

— Я могу тебе сказать, что надо сделать, чтобы это прошло. — Уилли Мей указала сигаретой на его ноги. — И скажу. Прямо сейчас. Ни к какому доктору идти не понадобится.

— Как? — спросил Роб. Он перестал жевать жвачку и затаил дыхание. А что, если Уилли Мей сейчас и вправду его исцелит и ему придётся вернуться в школу?

— Это печаль твоя вылезает, — произнесла Уилли Мей, прикрыв глаза и кивая в подтверждение своих слов. — Ты всю её загнал подальше от сердца, и она выходит через ноги. А её место всё-таки в сердце. Её надо туда впустить, а потом уж выпустить. Пусть поднимется и выйдет, где положено.

Роб с облегчением выдохнул. Уилли Мей ошибается. Она не сможет его вылечить.

— Наш директор думает, что это заразно, — сказал он.

— Мужики вообще ничего не понимают, — отозвалась Уилли Мей.

— Но у него очень много разных дипломов, в рамочках, — возразил Роб. — Все стены в кабинете увешаны.

— Зато жизни он не знает. Нет у него такого диплома. Спорим? — мрачно предложила Уилли Мей и поднялась. — Номера убирать пора. А с ногами сделай, как я сказала. Не забудешь?

— Не забуду.

— А что я тебе велела сделать? — Уилли Мей требовательно нависла над ним на всю высоту своего роста. Она ведь очень высокая, самая высокая из всех, кого знает Роб.

— Дать дорогу печали, — ответил Роб. — Дать ей подняться.

Он повторял совет Уилли Мей, как песню, ритмично, ведь именно так произносила слова она сама.

— Да, верно, — подтвердила Уилли Мей нараспев. — Пусть поднимется твоя печаль, пусть выйдет, пусть воспарит…

Сказала и ушла, взметнув облако табачно-лакричного дыма. Роб тут же пожалел, что не рассказал ей о тигре. Ему отчаянно хотелось с кем-нибудь поделиться. С тем, кто поверит. С тем, кто умеет верить в тигров.

Глава 11

На склоне дня Роб пропалывал траву меж плиток дорожки, что вела от шоссе к мотелю. И тут, грохоча, подъехал школьный автобус.

— Эй, ты! — окликнул его изнутри Нортон Тримангер.

Роб даже головы не повернул. Его занимали только сорняки.

— Эй, ты! Прокажённый! — крикнул Нортон. — Мы знаем, чем ты болен. У тебя проказа!

— Ага! — подхватил Билли. — Проказа! У тебя скоро руки-ноги поотваливаются.

— Сгниют и отвалятся! — завопил Нортон.

— Ага! — обрадовался Билли. — И я о том же! Сгниют и отвалятся.

Роб смотрел на плитки дорожки pi воображал, как тигр загрызёт Нортона и Билли Тримангеров, а потом выплюнет их обглоданные косточки.

— Эй, прокажённый! — закричал Нортон. — Встречай свою подружку.

Автобус прокашлялся, пофырчал и, напоследок рыкнув, отъехал. Роб поднял голову. К нему шла Сикстина. В жёлто-зелёном платье. Когда она подошла ближе, Роб увидел, что это платье ей тоже порвали.

— Я тебе уроки привезла. — Она протянула ему красную тетрадку с кучей вложенных внутрь бумажек. Руки её были в ссадинах, на костяшках пальцев — запёкшаяся кровь.

— Спасибо. — Роб взял тетрадку. Больше он ей ничего не скажет. И уж точно ни о чём заветном не проговорится. Все слова останутся внутри. Там им самое место.

Сикстина смотрела мимо него — на мотель, на это уродливое двухэтажное бетонное здание, разом и маленькое и разлапистое. Двери каждого номера выходили на улицу и все были разного цвета — розовые, синие, зелёные, — и перед каждой дверью, на терраске, был соответствующего цвета стул.

— А почему это место называется «Звезда Кентукки»? — спросила Сикстина.

— Потому. — Короче ответа Роб придумать не смог.

— Почему «потому»? — не унималась Сикстина.

Роб вздохнул:

— Потому что у Бошана, ну, у того человека, который тут хозяин, была когда-то лошадь по кличке Звезда Кентукки.

— Ясно, — сказала Сикстина. — Но всё равно это глупое название для гостиницы во Флориде.

Роб пожал плечами.

Заморосил дождик. А Сикстина всё стояла перед Робом и смотрела на мотель. Сначала на мотель, потом на горящую огнями вывеску «Звезда Кентукки», потом на Роба. В упор. Она смотрела так, словно решала в уме задачку из учебника по математике.

Её волосы намокли под дождём и прилипли к голове, платье тоже намокло и обвисло тяжёлыми складками. Роб смотрел на её ободранные пальцы, на маленькое личико с острым носом, на чернющие глаза и чувствовал, как внутри его что-то раскрывается. Распахивается. Точно так бывает, когда он берёт в руки деревяшку и начинает вырезать, ещё не зная, что именно, а потом деревяшка сама под его руками превращается, превращается, и ему остаётся только узнать, во что.