Сигнал надежды - Львовский Михаил Григорьевич. Страница 5

— Не всю, не всю, черти! Оставьте хозяину половину. А вдруг он оклемается! Хозяин, тебе сколько лет?

— Не тревожь человека. Надо такт иметь. Его колбасу жрёшь и про годы спрашиваешь.

— Что я, неграмотный? У женщины я бы не спросил. А деду свои годы скрывать нечего. Правильно я говорю, дед?

— Всё равно, когда человеку под шестьдесят…

В разгар пира вошла Таня. Аккуратного свёртка не было в её руках.

Ребята сразу притихли. Потом кто-то сказал:

— Ого, кто к нам пришёл!

И все зашумели:

— Здравствуйте, Танечка!

— Присаживайтесь!

— Будьте как дома!

— А гитара где?

— «Арлекино, Арлекино…»

Но Таня сказала:

— С гитарой всё! Никаких «Арлекино»! Кончаю с этим делом, мальчики…

Раздалось негодующее «У-у-у…».

— А вообще я не к вам пришла, — продолжала Таня.

Опять все умолкли.

— А к кому?

— К Анатолию Егоровичу. — И, бросив белоснежный халат на спинку кровати, на которой лежал человек с измождённым небритым лицом, Таня присела на его неопрятно выглядевшую постель.

Бывший лётчик перевёл свой взгляд с потолка на Таню.

— Здравствуйте, — сказала Таня. — А я за вами.

Изумлённый взгляд Анатолия Егоровича скользнул по Таниному наряду для особых случаев. Юбка у особого наряда была «мини». Таню, вероятно, смутил взгляд бывшего лётчика, который отметил это обстоятельство, но она не изменила позы, чтобы прикрыть колени.

— Зачем я вам? — спросил Таню Анатолий Егорович. — Опять какие-нибудь анализы?

— Нет. Мы с вами кое о чём не договорили.

— О чём?

— Ну что я вам при всех объяснять буду? Это касается лично нас.

Анатолий Егорович испытующе посмотрел на Таню. Девушка выдержала этот взгляд.

— Хорошо. Я сейчас выйду, — сказал бывший лётчик.

В коридоре, по которому бродили выздоравливающие, Таня попыталась опустить пониже свою мини-юбку, но потом передумала и оставила всё по-прежнему. Только опять накинула халат на плечи. Прошлась под сенью тропических пальм и фикусов, присела на резной диванчик, стоявший напротив двери в четвёртую палату. Положила ногу на ногу. Оценила, как это выглядит. Решила, что слишком, и, найдя приемлемую для себя позу, застыла в ожидании.

Анатолий Егорович появился в сером, отлично сшитом костюме. Лицо его было чисто выбрито. Согнутая в локте рука — на аккуратной повязке.

— Ну-с… где же мы с вами будем беседовать? Здесь?

— Сейчас узнаете, — сказала Таня.

Старинное здание хирургического корпуса напоминало букву «П». Застеклённые лоджии когда-то позволяли переходить из одного строения в другое, но теперь превратились в чуланчики, где можно было увидеть отслужившую свой печальный срок каталку для перевозки больных, поблёскивающие потускневшим никелем стерилизаторы и фантастической формы сосуды с множеством отростков и змеящихся резиновых шлангов, всегда готовые подсунуть насторожённому воображению с десяток ужасающих предположений о том, для чего эти шланги могли бы пригодиться.

— Весёленькое местечко! — сказал Анатолий Егорович, когда Таня привела его в один из таких чуланчиков.

— Не обращайте внимания! — сказала Таня. — Сейчас вы про всё это забудете.

— Вы уверены? — засомневался Анатолий Егорович.

— Вполне! — Таня вытащила из какого-то стерилизатора аккуратный свёрток и начала его разворачивать.

Перед удивлённым взором бывшего лётчика сначала возникла бутылка «Столичной», потом банка пастеризованных огурцов, булка и две мензурки. Для сервировки «стола» Таня воспользовалась марлевой салфеткой. Для вылавливания огурцов из банки она припасла пинцет.

— Что это? — спросил Анатолий Егорович.

— Передача, — победоносно ответила Таня. — Я знаю, вы Машу просили, а она отказалась.

— Маша поступила, как ей долг велит, а вы…

— Что я? — спросила Таня и, вынув из стерилизатора пачку «Шипки», закурила.

— Вы…

— Ну-ну, договаривайте…

Анатолий Егорович с трудом подавил в себе возмущение.

— Я не пью, Таня. В рот не беру после фронта, — сказал он спокойно.

— Вы думаете, что я принесла бы вам поллитровку, если бы этого не знала?

Анатолий Егорович растерялся.

— Ничего не понимаю.

— Я всегда говорю: больница немного похожа на фронт.

— Поэтому вы курите?

— Поэтому.

— Ясно. Знаете, в чём вы ошибаетесь? На фронте другой страх. Он снаружи. Я могу с ним бороться. Он хочет прошить меня разрывными пулями. А я увёртываюсь. Там у меня у самого в руках пулемёт. Я этот страх расстрелять могу. Убьют — сгоряча не замечу.

— А в больнице?

— Тут страх внутри. И сам я с ним разделаться не могу. Маюсь. Гадаю на кофейной гуще. Не с кем драться, понимаете? Наоборот, все меня спасти хотят, а я же знаю, у вас не всегда получается. Как говорится — медицина бессильна. Так что собирайте свои манатки. Спасибо за внимание.

Бывший лётчик хотел эффектно покинуть чуланчик, но Таня — хитрая девушка.

— Анатолий Егорович…

— Ну?

— Вы сказали, что чуть-чуть в меня не влюбились.

— Чуть-чуть не считается.

— Считается, Я с первого класса по десятый всё время чуть-чуть не влюблялась в одного мальчика.

— А почему чуть-чуть?

— Потому что он был без ума от другой девочки — Клавы.

— Дурак.

— По-моему, тоже.

— Теперь вы, наверное, замужем за другим?

— Нет. Теперь, когда та девочка вышла замуж не за него, а за другого, он от меня без ума.

— А вы?

— Колеблюсь. Боюсь, что он Клаву не забыл.

— Карусель какая-то. Но интересно.

— Ещё бы. Вы даже себе представить не можете, до какой степени!

— Со стороны. А вам должно быть очень мучительно.

— Мне иногда удаётся — со стороны. Иначе бы не выдержала.

— Зачем же вам моё «чуть-чуть», когда я стар и к тому же женат? У меня внуки.

— Пригодится.

— Вы странная девушка.

— Обыкновенная. Если бы этого «чуть-чуть» совсем не существовало, из дома выходить скукота одна.

— Ах вот вы какая! А не боитесь, что я вдруг не на шутку? Потеряв голову?

— Нет. Вы друг профессора Корнильева, а он не дружит с идиотами.

— Вы думаете, будто о жизни знаете что-то лучше меня?

— Уверена. Вот вы же побрились и костюм надели. Теперь вам есть захочется.

— Потому что вы мне два раза улыбнулись?

— Нет, потому что вы побрились.

Анатолий Егорович смотрел сквозь давно не мытые стёкла лоджии, и ему видны были окна хирургического корпуса, откуда спускались вниз верёвочки, а потом взвивались вверх с привязанными к ним хозяйственными сумками. И вдруг распахнулось ещё одно окно.

Возникшая в нём девушка показала пареньку, топтавшемуся внизу, небольшой свёрток и жестом объяснила: «Это тебе». Паренёк отрицательно покачал головой, но девушка повелительно повторила жест: «Тебе!» — и, привязав свёрток к верёвке, быстро спустила его вниз. Анатолий Егорович давно уже держал Таню за руку: смотрите, мол, смотрите. И Таня смотрела. Как только паренёк отвязал свёрток от верёвки, девушка захлопнула окно и исчезла.

— Понятно? — спросил Таню Анатолий Егорович.

— Нет, — ответила Таня.

— Ах непонятно? Тогда идите сюда.

Анатолий Егорович потащил Таню к другой стороне застеклённой лоджии, и Таня увидела, как из-за угла старинного корпуса появился паренёк со свёртком. Оглядевшись по сторонам, он разорвал несколько слоёв бумажных салфеток, под которыми обнаружился бутерброд. Паренёк начал жевать его, трескать за обе щеки, как недавно сказал профессор Корнильев.

— Это вам не «чуть-чуть», — сказал Анатолий Егорович. — Она ему больничные тефтели послала! Ничего так не хочу в жизни, как оказаться на его месте. Наверно, они студенты. Поженились против воли родителей. Бедствуют, но счастливы. Мне этого уже не пережить никогда.

Таня сидела за столиком дежурной сестры. Она была очень огорчена, и Маша её утешала:

— Подумаешь, хлопнул дверью! Да ты ему скажи, кто эта зануда, которая мужа больничным пайком кормит, и всё в порядке. Я их хорошо знаю. Никакие они не студенты.