Соло для влюбленных. Певица - Бочарова Татьяна. Страница 4

– Вот это да! – Ситников театрально всплеснул руками и легко перескочил через оставшиеся ступеньки. Теперь он стоял совсем рядом с Ларисой, почти касаясь ее рукой. Ростом он был чуть выше ее, но казался очень стройным благодаря изящной и гибкой фигуре. Темные глаза его смеялись и глядели на Ларису с непонятной смесью застенчивости и дерзости.

Под этим взглядом она ощутила легкое волнение. Оно было приятным, от него слегка закружилась голова, и вдруг захотелось без причины смеяться, что Лариса и сделала.

С минуту они так и стояли друг напротив друга и весело, беззаботно хохотали. Потом Лариса в изнеможении оперлась рукой о перила и проговорила:

– Собственно говоря, непонятно, чему мы радуемся. Репетиция идет уже больше часа. Интересно узнать, почему вы опоздали в первый же день?

– Несчастный случай, – развел руками Ситников.

Лариса вздрогнула. Боже, как она могла забыть? Шутливые слова парня напомнили ей трагедию, произошедшую по пути в театр. Неужели после всего того, чему она недавно была свидетелем, можно вот так стоять и заливаться идиотским хохотом?

– Кроме шуток, – холодно сказала она, – что случилось? Ведь вас же вызывали в половине девятого, так?

– А я и не шучу, – пожал плечами Глеб. – Вот.

Он осторожно отвел со лба прядь волос, и Лариса увидела на загорелой коже свежую ярко-красную ссадину.

– Где это вы так? – сочувственно поинтересовалась она.

– Да, – досадливо отмахнулся Ситников, – я иногда бываю страшно рассеян. Не заметил открытой дверцы шкафчика в ванной. Ерунда такая, а кровь хлестала битых полчаса.

– Чуть ниже, и могли бы попасть в висок, – заметила Лариса.

– Слава богу, не попал, – улыбнулся Глеб. – А почему опоздали вы? Тоже несчастный случай?

– Да, – мрачно подтвердила Лариса. – Не будем об этом. Лучше пойдемте в зал, не стоит испытывать терпение Лепехова. – И побежала вверх по лестнице.

Ситников шел за ней след в след.

– Правду говорят, у вас в спектаклях все ходят полностью голые? – услышала за спиной его голос Лариса.

– Не все и не полностью, но не без этого. Впрочем, не буду ничего рассказывать, сам увидишь.

– Тебе это нравится? – Глеб так же легко перешел на «ты» и на последней ступеньке обогнал Ларису, заглядывая ей в лицо.

– Нравится что?

– Ну… обнажаться на сцене. И что на тебя все смотрят.

Это моя работа, – просто сказала Лариса. – Я ведь не просто обнажаюсь, а еще и пою. И не шансоньетки или попсу, а сложные оперные партии. Это нельзя – разделять, тут все связано воедино, ради одной цели – создать образ, который бы трогал зрителя. Мне сложно объяснить тебе словами, ты потом сам поймешь.

– Чего тут непонятного? – усмехнулся Глеб, останавливаясь. – Нам куда? Туда или вон туда?

Перед ними был длинный коридор второго этажа. Репетиционный зал находился слева.

– Туда, – Лариса указала на плотно обитую дерматином дверь, и Глеб широко распахнул ее перед ней.

Первый, кто бросился в глаза Ларисе, был красный от жары и возбуждения Мишка Лепехов, стоящий перед сценой, воздев кверху руки и вдохновенно подняв голову. Поза выглядела комичной для не знакомого с характером главрежа, но не для Ларисы, проработавшей в театре много лет. Краем уха она услышала, как тихонько фыркнул за ее спиной Глеб, и незаметно дернула его за руку.

Труппа сидела в глубине зала, а на сцене, точно крепость, возвышался Артем Корольков, баритон, исполняющий в спектакле Риголетто. Он был голый по пояс, на его мускулистый торс сзади был нацеплен большой бутафорский горб, лицо выражало усталость и нетерпение. Видимо, Лепехов до печенок достал его поисками нового образа.

Артем первым заметил вошедших Ларису и Ситникова. Выражение лица его смягчилось, он выпрямился во весь свой огромный рост и проговорил, обращаясь к Лепехову:

– Вот они. Пришли. Теперь их помучай, а я возьму тайм-аут.

Лепехов моментально лишился своего вдохновенного вида и стал совершенно обыкновенным: маленьким, узкогрудым и очкастым, похожим на доходягу воробья. Невозможно было представить, что минувшей весной ему стукнуло пятьдесят два. Вообще-то артисты труппы, состоящей в основном из молодежи, должны были называть Лепехова Михаилом Григорьевичем, но холостой, бездетный, так и оставшийся вечным ребенком, он был для всех просто Мишкой, Мишей, иногда, в особо торжественных случаях, Михаилом.

– Лара! – закричал он на весь зал, оборачиваясь к опоздавшим солистам. – Что происходит? Где тебя носит и… и почему вы вместе, черт побери? Вы что, куда-то ходили вдвоем? Давно знакомы?

– Да нет, – спокойно и мягко произнес Глеб, – мы познакомились десять минут назад на лестнице.

– На какой еще лестнице? – взвился Лепехов. – Быстро на сцену! Время уходит.

– Прямо так сразу? – удивился Ситников. – Я ведь даже не распелся.

– У нас не всегда успеваешь распеться, – Лариса уже поднималась по шатким ступенькам на высокую, широченную сцену, – привыкай.

– Куда ж я денусь, привыкну.

Из реквизита на сцене были лишь широкие качели. Они висели на тросах, укрепленных под потолком. В самом углу стоял большой вазон с искусственными цветами.

– Я хотел представить вас труппе, но теперь уже нет времени, – Лепехов сделал нетерпеливый жест рукой, приглашая Глеба подойти поближе к краю сцены. – Итак, господа, Глеб Ситников, Гран-при «Золотой лиры», отныне наш замечательный Герцог. Прошу любить и жаловать.

Из зала раздались дружные аплодисменты. Ситников, слегка смутившись, наклонил голову.

– Споете нам? – задушевно поинтересовался Лепехов. – Ну, скажем, эту арию, из первого действия. А? – И, не дожидаясь ответа, обратился к сидевшей за роялем Зиночке Клеймштейн: – Зинуля, солнышко, сыграй нам…

Зина улыбнулась, кивнула главрежу и заиграла вступление к арии «Верь мне, любовь – это счастье и розы». В отличие от большинства музыкальных театров столицы, Лепехов принципиально ставил оперы только на русском языке.

В зале притихли, с любопытством и ожиданием уставившись на сцену. Лариса покосилась на Глеба. Тот был абсолютно спокоен, только с лица его сошло мальчишеское смешливое выражение, и оно стало серьезным и более строгим. Выждав положенные такты, он сделал шаг в глубь сцены и запел.

Ну и голос! Лариса так и замерла на месте. Глубокий и в то же время совершенно свободный, летящий далеко в зал. И культура пения высокая, слышно сразу. Фразы, интонация – все на уровне. Да, Гран-при ему дали не случайно. «Ла Скала» по нему плачет, это факт. Вот только бы убрать это оканье, а больше и придраться не к чему.

Лариса тихонько отошла в сторону и присела на качели. Слушать бы и слушать, как он поет! Настоящий Герцог, обворожительный, блестящий. Она видела, как вытянулось лицо у Мишки Лепехова, как в момент подобралась вся его жалкая, тщедушная фигура. Сидящая в зале Мила что-то шепнула на ухо Артему, тот кивнул, продолжая не отрываясь смотреть на сцену.

Глаза всей труппы были устремлены на Ситникова, даже Зина, забыв про стоящий на пюпитре клавир, играла вслепую.

Сам же Ситников, казалось, не замечал, какое производит впечатление. Он пел так просто и естественно, как дышал, по-видимому полностью перевоплотившись.

Наконец он закончил. Зина взяла последний аккорд, руки ее повисли в воздухе над клавиатурой.

Настала секундная пауза, затем из зала раздались крики «Браво» и аплодисменты. Хлопали от души все певцы и сама Лариса, так и не вставшая с качелей на протяжении всей арии.

– Замечательно! – искренне восхитился Миша. – К этому нечего добавить. Как приятно сознавать, что я не ошибся, предложив вам эту работу! Ларочка, что скажешь?

– Скажу, что я потрясена, – Лариса поднялась, подошла к Глебу вплотную, протянула руку. – Поздравляю. Ты доставил нам всем огромное удовольствие!

– Я очень рад, если это так, – улыбнулся тот.

Внезапно Ларисе показалось, что столь теплый и восторженный прием не слишком радует и удивляет Ситникова. Похоже, он привык к впечатлению, которое производит, и отлично знает себе цену, а все его смущенные улыбочки и растерянные жесты не что иное, как хитрые уловки, точно рассчитанная часть имиджа. Или ей кажется?