Соло для влюбленных. Певица - Бочарова Татьяна. Страница 59

Примерно тогда же ему впервые приснился этот сон. Дело было в августе. Сон был таким ярким и реальным, что Артем проснулся от своего собственного крика. Ему показалось, что все происходило наяву, он вновь видел перекошенное болью лицо «сердечника», слышал Анин голос, полный ужаса и мольбы, ощущал под руками мокрый песок. После этого Артем неделю не мог петь и не ходил на занятия.

С тех пор сон продолжал преследовать его ежегодно, всегда именно в августе. Сюжет его всегда был одинаков: берег, человек у самой воды, желание уничтожить его и невозможность сделать это по причине полного паралича, сковавшего руки и ноги. Дальше человек начинал медленно высовывать руку из-за спины, Артем во сне точно знал, что в ладони у него нож, но не мог пошевелиться. В этот момент он просыпался, иногда чуть раньше, иногда – позже, и тогда успевал увидеть Анино лицо, неподвижное, мертвое, с удивленным взглядом.

Он даже к врачу ходил, тот прописал какие-то таблетки. От них кружилась голова, хотелось спать, но сон продолжал сниться с ужасающей регулярностью, иногда даже дважды за август. В конце концов таблетки Артем выбросил и стал успокаивать нервы на следующее утро с помощью коньяка.

Природа все же взяла верх, и в жизни Артема стали появляться женщины. Ни с одной из них он подолгу не встречался, просто прекращал отношения, если замечал, что привязанность со стороны дамы начинала превышать некую установленную им самим норму.

Ему казалось, что наличие у него каких-либо чувств к противоположному полу равносильно предательству Ани и является преступлением перед ее памятью.

Поэтому он строго-настрого запретил себе все чувства, кроме разве что благодарности за доставленное удовольствие, и старался общаться преимущественно с теми девушками, для которых быстрый, не обремененный обязательствами секс был делом легким и привычным. Таких было много в хоре, где он стал подрабатывать со второго курса. Они все были хорошенькие, фигуристые, неприхотливые и, как правило, инициативу в отношениях проявляли сами.

В «Оперу-Модерн» по окончании учебы Артема взяли охотно. Все эти годы он ни на неделю не прерывал спортивные тренировки и отличался теперь завидным телосложением. Лепехов прикинул, как колоритно будет смотреться со сцены атлетическая Артемова фигура, и закрыл глаза на некоторый недостаток профессионального опыта.

Работа затянула Артема с головой. Он почувствовал себя в какой-то мере удовлетворенным жизнью, стал немного разговорчивее, завел щенка ротвейлера, Стешу. Сольных партий Лепехов Артему почти не давал, да их и немного было написано для баритона, но второстепенные роли Артем пел часто, и они ему нравились.

Через пару лет Лепехов, более всего любивший ставить итальянские оперы, предложил ему спеть Марселя в «Богеме» Пуччини. Это была крупная роль, одна из главных. Было чем гордиться и над чем работать. Тогда же труппа пополнилась новой солисткой, сопрано, вместо ушедшей в декрет Анжелы Суховей. Ей предстояло петь в «Богеме» партию Мими.

Сезон давно начался. Шла первая неделя декабря. На улице крупными хлопьями падал снег, покрывая пушистыми шапками деревья и крыши киосков. Новенькая сопрано стояла в холле «Оперы-Модерн», тогда еще не полностью перестроенном, лишенном зеркал во всю стену и шикарных чешских люстр. Высокая светловолосая девушка с румяными от мороза щеками. Она напоминала Снегурочку – короткая серая дубленка, вышитая по подолу, белая вязаная шапочка, Снегуркины сапожки, остроносые, на тонком каблучке. Даже сумочка у нее была наподобие мешка с подарками, затягивающаяся сверху шнуром.

– Лариса, – девушка поочередно протянула узкую ладошку Медведеву, Косте Саприненко и Артему, первым, кого встретила в театральном вестибюле. На безымянном пальце блестело тоненькое колечко с маленьким бриллиантом в середине.

«Замужем», – мелькнуло в голове Артема, и он удивился, что мысль эта вызвала у него досаду.

Девушка вдруг напомнила ему Аню, хотя, по правде сказать, похожего в них было мало. Разве что высокий рост и длинные, светлые волосы, которые, когда новенькая сняла шапочку, тут же волной рассыпались ей по плечам. Она была гораздо красивее Ани, красивее и уверенней, и улыбалась не грустно и смущенно," а весело, открыто, приветливо.

И все же что-то было: в повороте головы, во взгляде, даже в голосе, негромком, но нежном и мелодичном. Артему хотелось смотреть на нее, долго, не отрывая взгляда, но он осторожно пожал ее тонкие пальчики своей огромной ладонью и отошел. В сердце оживала боль, словно отходил многолетний наркоз, таяла заморозка. Ему стало страшно и одновременно радостно.

Вечером, после репетиции, девчонки сбегали в ближайший магазинчик, купили торт, шампанское, коньяк, все на Ларисины деньги. Она хотела отпраздновать свой первый день работы в театре.

Составили столы в зале, устроили посиделки.

Обычно Артем в таких мероприятиях не участвовал или, побыв для приличия совсем чуть-чуть, уходил. Сейчас он остался, сидел напротив Ларисы, рядом с Богдановым и Костей, слушал вполуха саприненковские комментарии в адрес новенькой, а сам все глядел на ее смеющееся лицо, на прядь пепельных волос, спускающихся на щеку, на золотое колечко с блестящим камешком.

Девчонки хихикали кучкой, о чем-то шептались, мужики одну за другой опустошали бутылки с коньяком. Расходиться никто не спешил.

– А это Павлик! – Лариса достала из сумочки несколько фотографий, продемонстрировала их обнимающим ее за плечи Зине и Ирочке Смакиной. – Вот, это мы в Вене, прошлым летом. А это – на Волге, у приятелей.

– Павлик? – гаркнул басом Саприненко, взметнув брови домиком. – Кто такой?

– Муж. – По тону, каким она это произнесла, по тому, как заблестели ее глаза, ясно было, что в Мужа Лариса влюблена.

Артема больно кольнуло, он почувствовал, как внутри растет глухое раздражение против ее мужа, против всего этого красивого, хорошо видимого невооруженным взглядом благополучия, против колечка с бриллиантом.

– Муж объелся груш, – помимо воли сердито зарифмовал он. Голос прозвучал неожиданно громко, враз покрыв застольный гомон.

Лариса подняла лицо от фотографии, удивленно уставилась на Артема.

– Кажется, я перебрал слегка, – он усмехнулся, пытаясь скрыть охватившую его неловкость. – Очень милая карточка, не обижайся.

– Я и не думаю обижаться, – она улыбнулась, приоткрыв красивые, ровные зубы, спрятала фотографию обратно в сумку и почему-то больше за вечер о муже не упоминала.

Они как-то незаметно и быстро стали друзьями. Лариса обладала легким характером, держалась на новом месте свободно и естественно, работать с ней на сцене было приятно. Лепехова она буквально очаровала, так что тот и думать забыл про ушедшую Суховей, бывшую основной театральной примой.

Для Артема же немногочисленные выходные стали самыми ненавистными днями недели. Его тянуло на репетиции точно магнитом. Только там он мог снова увидеть Ларису, посидеть с ней в буфете во время перерыва, поболтать. С ней он будто заново учился разговаривать, улыбаться, смеяться.

После работы она убегала первой, никого не дожидаясь, – у дверей театра ее ждал муж, тот самый, что, по словам Артема, объелся груш. Бежала она к своему Павлу счастливая, сияющая, будто с тех пор, как они расстались, прошло не пять-шесть часов, а несколько недель.

Очень скоро Артему довелось увидеть ее мужа воочию, а не на фотографии. Репетиция закончилась раньше обычного, и они с Ларисой вместе спустились вниз, на первый этаж, увлеченно обсуждая очередную сценическую хохму, придуманную Лепеховым. Артем распахнул дверь, Лариса вышла на крыльцо и тут обнаружила, что на одном из ее остроносых сапожек разошлась молния. Она наклонилась застегнуть, но молнию заело, и язычок не двигался ни взад, ни вперед.

– Держи-ка, – она, недолго думая, пристроила свою Снегурочкину сумку-мешок на плечо Артему, нагнулась ниже, едва не поскользнулась на обледенелых ступеньках. Он удержал ее за локоть и не отпускал все то время, пока она боролась с непослушной застежкой.