Детская книга для мальчиков - Акунин Борис. Страница 15
Ну и утеплились, по такой-то жарище, подумал Ластик, пожалев их, особенно парня. Тот был в пиджаке, а внизу еще жилет и рубашка с колючим крахмальным воротником, галстук. Как только не употеет!
Но когда поровнялся с парочкой и потянул носом воздух, понял, что ошибся. Употели, и еще как — даже густой аромат одеколона не забивал запаха.
Как же им, бедным, нелегко жилось-то в 1914 году!
Кавалер приподнял свою смешную шляпу (блеснул пробор — такой же намасленный, как у реалиста Фандорина), согнул руку бубликом:
— Милости прошу обпереться об мой локоть, драгоценная Евлампия Бонифатьевна.
Ластик был уверен, что девушка рассмеется в ответ на это шутливое обращение, но та церемонно кивнула:
— Мерси, Пантелей Кондратьич, беспременно обопрусь.
И оба чинно, торжественно проследовали в кондитерскую.
Вот бы у нас в лицее все так разговаривали, принялся мечтать Ластик. Входит он в класс и говорит Мишке: «Драгоценный Михаил Бонифатьевич, милости прошу не обпираться вашим локтем об мою половину парты».
В мечтах и не заметил, как миновал Потаповский переулок и повернул в Сверчков.
Профессор сказал: железные ворота, повернуть во двор, крыльцо в четыре ступеньки…
Вон они, ворота. Столбы от старости вросли в землю. Неужели здесь живет Эраст Петрович Фандорин?
Сердце Ластика заколотилось, как бешеное. Он разом забыл о пустяках и побежал вперед, спасать честь Дорнов и будущее человечества.
«Сево надо?»
На двери сияла ярко начищенная табличка. На ней только имя, без звания, без указания профессии.
Ластик поднес палец к кнопке звонка, но нажать не решился.
Неужели он сейчас наяву увидит элегантного брюнета с седыми висками — того самого, с портрета? Правда, там Эраст Петрович молодой, а в 1914 году ему уже… сколько? Он родился в 1856-м, значит, целых 58 лет. Наверно, совсем седой.
Что же ему сказать-то? Здравствуйте, я ваш правнук?
Нет, лучше ничего не говорить, а сразу протянуть письмо. Надо думать, мистер Ван Дорн там всё что нужно объясняет.
Ластик сунул руку за пазуху. Похолодел.
Конверта с бумагами не было! То ли вывалился по дороге, то ли, что вероятней, вытащили хитровские ловкачи — подумали, деньги.
Беда!
Что делать?
Попробовать объяснить самому? Но разве Эраст Петрович поверит мальчишке-реалисту, несущему фантастическую чушь? Кто вообще в такое поверит! А в конверте были и факты, и доказательства… Ох! Там ведь еще было имя и адрес генерала, у которого хранится Яблоко!
Ничего не попишешь, придется возвращаться к профессору. Пусть приготовит новый конверт. До чего же стыдно! Паршивый из Ластика получился фон Дорн…
Он понуро развернулся, собираясь спуститься по ступенькам, но дверь вдруг взяла и отворилась.
На Ластика смотрел невысокий, крепко сбитый человек с раскосыми глазами. Коротко стриженные волосы, черные с проседью, торчали, как иголки у ежа.
— Сево тортишь перед дверью, марьтик реарист? — спросил азиат с мягким акцентом, черные глазки подозрительно сощурились. — Минуту тортишь, две тортишь, пять тортишь. Кто такой? Сево надо?
Это же японец Маса, верный помощник Эраста Петровича, догадался Ластик. Он «л» не выговаривает, как и половину остальных букв.
— Вы — Маса? — пролепетал Ластик.
— Кому Маса, а кому Масаир Мицуевич, — строго поправил японец и прищурился еще больше. — Чебя кто присырар?
Эх, была не была, решился Ластик. В конце концов, если не поверят, можно будет заявиться снова. Из будущего-то? Да хоть тысячу раз.
— Мне бы Эраста Петровича Фандорина. Он дома?
Маса молчал, цепко разглядывая реалиста. Выражение лица постепенно смягчалось — кажется, мальчик ему чем-то понравился.
— Господзина нету. Уехар.
Ластик не очень-то и расстроился. Все равно за письмом возвращаться.
— Скоро вернется?
— Терез две недери.
Как через две недели?! Но это же… Это поздно! Камень уже украдут!
— Как через две недели?! — в голос закричал Ластик. — Но это же поздно! Ка… — Он поперхнулся. — Как его разыскать? Он мне очень-очень нужен!
— Когда господзин уезяет одзин и дазе меня не берет, разыскачь его нерьзя. Совсем нерьзя, — покачал головой Маса и тяжко вздохнул. — Приходи терез две недери, марьтик реарист.
И закрыл дверь, уныло сверкнувшую медной табличкой.
Совсем караул
Обратно Ластик брел, не глядя по сторонам, и думал только об одном: это крах, полный крах. Должно быть, Эраст Петрович занят каким-нибудь важным расследованием, до того секретным, что даже верного помощника с собой не взял.
Как это некстати! Без великого сыщика Райское Яблоко добыть не удастся. Значит, с 1914 годом ничего не выходит. Неужто профессор заставит отправиться во времена Ивана Грозного, да еще через могилу? Бр-р-р…
Весь во власти печальных мыслей, Ластик сам не заметил, как вышел на Маросейку. Перебежал на другую сторону, благо никакого светофора на перекрестке не было, и собирался нырнуть в переулок, как вдруг услышал, совсем близко, визгливый крик:
— Вор! Держи вора! Сударь, он у вас часы вытащил!
Пузатый господин в белом полотняном пиджаке обернулся, захлопал себя по карманам.
А кричал другой — долговязый, в темно-синей форме без погон и фуражке с кокардой (чиновник, догадался Ластик).
Чиновник показывал пальцем на мальчишку, топтавшегося подле толстяка. Это был смуглолицый, кудрявый паренек в красной рубашке из переливчатого шелка. Он запросто мог бы убежать, но вместо этого скорчил плаксивую физиономию и закрестился:
— Брешете, дяденька! Не брал я, вот те крест святой!
— Нету часов! — ахнул пузатый. — Золотых! С боем! «Павел Буре»! Держи его!
И крепко схватил черноволосого мальчишку за ворот.
— Не брал я! — надрывался тот. — Как можно — чужое брать!
— Да они у него в кулаке зажаты! — показал синий. — Я видел!
Вокруг собралась кучка зевак, но почти сразу же и рассосалась. Похоже, поимка воришки здесь была делом обычным и неинтересным. А Ластик задержался — он такое раньше только в кино видал.
Предполагаемый карманник разжал кулак — в нем ничего не было. Показал второй — тоже пусто.
— Но… Но я собственными глазами видел! — растерялся чиновник. — Клянусь вам!
Толстяк заозирался по сторонам, крикнул:
— Полиция! Полиция! Вот черти, когда надо — не дозовешься.
Но это он ошибся. От церкви, придерживая саблю, бежал милиционер, то есть городовой. Не тот, которого Ластик видел во дворе своего дома, — другой.
Пострадавший и свидетель, перебивая друг друга, принялись излагать, как было дело. Мальчишка помалкивал — только всхлипывал и размазывал по лицу слезы.
Ластику стало его жалко. Может, синий ошибся?
— Обыскать его, мерзавца! — потребовал владелец часов. — Запрятал куда-нибудь.
Городовой кивнул:
— Это мы мигом!
И взялся за дело.
Присел на корточки, принялся ощупывать паренька.
Тот бубнил, давясь рыданиями:
— Грех вам, господа, сироту обижать.
Слезы из его глаз лились прямо ручьем. Страдалец встретился с Ластиком взглядом и вдруг отчебучил: оскалил зубы, между которыми блеснул кончик золотой цепочки, да еще подмигнул, но слезы при этом течь не перестали.
— Нету, господа, — объявил городовой. — У меня рука хваткая. Были бы — сыскал бы.
— В участок его. Тряхнуть как следует, — потребовал толстяк.