Единственная - Ярункова Клара. Страница 7

Придя домой, я взяла работу, которую готовила к конкурсу, и задумалась: действительно ли меня захватывает этот сюжет? Мамочка моя, да нисколько! Как картина мне он интересен, сама ведь рисовала, но в жизни — ни капельки. А сколько пришлось попотеть, пока я вырезала на линолеуме все эти тридцать восемь рядов заброшенного виноградника! На первом плане было дерево, голое и печальное, как щука. Справа — хижина с дырявой крышей, а на заднем плане — черные горы. Называлось это «Осенняя грусть», и там не должно было быть ничего живого, даже ворону я переделала в толстую ветку. Все это мне с самого начала не доставляло удовольствия, но папа меня подбадривал — он любит такие серьезные сюжеты. А сделано прилично, я могу в школе ее оттиснуть — пусть будет ему на память. И пусть говорит, что это работа самого Дубая. Да и как могло мне это нравиться, когда никакой осени не было! И даже если б так, то осенью меня больше всего интересует школа и волейбол во дворе. А в рисовании как раз все живое. Танк, к примеру, у меня не выйдет, зато солдата в нем я изображу классно. Или вот дети в поезде: поезд получится кое-как, а детишки в окнах смеются, будто живые, того и гляди выскочат наружу. Я и грустных детей могу рисовать, да так, что самой плакать хочется. Но «Осенняя грусть» меня никак не интересовала, и это, верно, именно то, из-за чего я могла приземлиться на мягкое место.

— Не бойся, мама, — сказала я, — я уже обдумала, что сделаю на конкурс.

И обдумала! Я ей не врала. Я нарисую то, что меня сейчас больше всего захватило.

Это Сонечка, и Рудко, и Петер.

Сперва-то я ничего не собиралась говорить о них, потому что это мой секрет. Но потом не выдержала и рассказала маме все о Сонечке и о том, что еще никто ей не рассказывал сказок.

4

Хи-хи! Что я узнала! Иван Штрба и Ева влюблены! В одно время родились да еще в одно время поженятся! Приходила ко мне Марцела, сестра Ивана, и все мне разболтала. У Евы уже кончилась желтуха, она позавчера пошла в школу, и классная руководительница велела Ивану помочь ей догнать пройденное. Он носил ей уроки, еще когда она болела, и всегда мочил и причесывал волосы, чтобы Ева видела его, когда ее мама откроет дверное окошко и возьмет у него уроки.

Теперь они вместе ходят в школу, Иван всегда ждет ее за углом, а на Марцелу кричит, чтобы проваливала. Барышня Евочка вчера уже была и на каточке, и они держались с Иваном за ручки. Марцела злится, потому что Иван теперь не хочет брать ее с собой, а одну ее никуда не пускают. Она уже хотела жаловаться, но я ее отговорила и рассказала, как Йожо Богунский убегал из дому. Йожо ей нравится, она всегда передает ему приветы, когда Богунские приходят к нам в гости. И я ему каждый раз передаю, но Марцела его не интересует, потому что ему нравятся только романы да приключения. А мог бы гордиться, что такому сопляку передает привет девочка на год старше. К тому же Марцелу наградили за учебу, а у милого Йожиньки по математике огромная двойка. Ну, такой уж он странный. Туповат немножко.

А Марцела совсем спятила. У нее шикарные зеленые глаза, а волосы обкромсаны по-матросски. Мне она очень нравится, но она самая сумасбродная во всем нашем доме. Чего только она не вытворяет, когда Йожо у нас! Звонит по десять раз и всегда является, спрашивает какую-нибудь ерунду, только чтобы увидеть Йожо. А этот осел, ясно, забьется в уголок и читает моего «Охотника за оленями» или «Кон-Тики». Это его обычное занятие, когда он к нам приходит. Мне-то наплевать, но раз как-то захотелось мне посмотреть любовное свидание, и я потащила Марцелу с собой в комнатку, вроде достать русский учебник для Ивана. Мои книги лежат в той комнатке. И что же сделал этот тупица Йожо, когда вошла Марцела. Ни-че-го! Читал себе дальше, разве что спиной повернулся. Марцела, правда, утверждает, что он пробормотал приветствие, только это вранье. Да ладно, пусть себе радуется!

А что она отколола в день поминовения! В тот день Богунские приходят к нам, и мама с тетей Яной поминают своего брата, дядю Виктора, который погиб во время автомобильной катастрофы. Мне тогда было всего четыре года, но я его помню, потому что у него были белые зубы, и он всегда смеялся и подбрасывал меня к потолку. Я еще помню, как этот потолок приближался ко мне… В день поминовения бабушка немножко плачет, а мама с тетей Яной ее утешают. Папа с дядей Андреем играют в шахматы. Йожо скучает, потому что ужинаем мы с родителями. Мне это ничего, я люблю слушать взрослых, хотя мне и запрещают встревать в разговор. Это мне разрешается только на рождество да двадцать четвертого марта, потому что тогда у меня день рождения.

Так вот какой номер отколола Марцела в день поминовения. На лестничной площадке перед нашей дверью зажгла три свечки и прицепила к ним записочку: «За грешную душонку Иозефа Богунского».

Святая дева! Я думала, что лопну со смеху, потому что, когда они уходили, дядя Андрей споткнулся о свечки. Но тут же я разозлилась на Марцелу, потому что дядя Андрей смерил меня взглядом, да так, что меня мороз пробрал, и я только и ждала, как он скажет: «У некоторых единственных деток (!) в переходном возрасте исчезает не только талант, но и серое вещество мозга». Ох! Как он меня допекает этим идиотским «переходным возрастом»!

Между тем он, верно, сообразил, что я весь вечер сидела с ними и, следовательно, не могла писать любовные записочки, и ничего не сказал. Марцелкину записку он многозначительно сунул в карман, а Йожо заставил шагать впереди себя. Ну цирк!

Марцелу я потом выругала. Она ржала как сумасшедшая. Да что и говорить, потеха была знаменитая. А жаловаться на Ивана пусть лучше и не пробует. Сама такой же фруктик.

Когда я рассказала ей о последнем побеге Йожо, она приняла высокомерный вид и заявила:

— Он меня больше не интересует. Больно нужен мне такой, шатается по ночам, а потом его приводят с милицией!

Вот притвора! Но я сделала вид, что клюнула, а сама-то все равно знала, что будет дальше. И точно! Она ушла и уже закрыла за собой дверь, как вдруг снова позвонила и попросила передать привет Йожо. Вот это любовь!

С утра бабушка только и делала, что пилила меня. Все еще шел снег, и у нее ломило ноги. Она все твердила мне, как хорошо, что я уже в понедельник отправлюсь в школу и не буду пить ее кровь. Я отвечала:

— И не удивительно, что у тебя такой ревматизм, когда ты все время выбегаешь на балкон и высматриваешь, иду я или нет.

У нее на кухонной двери висит мое расписание, и если я не возвращаюсь из школы минута в минуту, она уже думает, что меня сбила машина или вертолет.

— Ах ты, неблагодарная, дерзкая девчонка! — запричитала старушка. — И зачем господь бог не приберет меня, калеку убогую, всем-то я в тягость…

Надо же придумать такое!

— Ты лучше намажь колени, — сказала я, — да надень мои брюки. Я дам тебе те, из которых я выросла, чтобы тебе в них не спотыкаться, хорошо?

Бабушка у нас маленькая и худенькая. Но очень приятная. Когда она без платка, волосы у нее светятся, как светло-серая пряжа.

— Не стану я мазать, — отрезала бабушка. — От этой мази провоняет весь дом, я не хочу доставлять вам неприятности. Старым людям надо терпеть, пока господь бог не смилуется.

И ведь так и не намазала! Она бывает упрямой, как горный козел, который не подпускает козочку к ограде в зоопарке.

К обеду зашла Ева и сказала, что перед новогодними каникулами в школе будет вечер. Только для нас, девятиклассников. С танцами! Может, даже костюмированный!

Стала я соображать, как мне нарядиться. Нет, уж теперь-то я выколочу из мамы туфли на высоком каблуке, хотя бы ценой жизни! Ба, да ведь у меня и костюм есть! Мы сшили его с тетей Яной в позапрошлом году, когда я собиралась на пионерский карнавал. Потом я пошла туда просто так — и хорошо сделала. В костюмах были только маленькие, только что принесшие пионерскую клятву. Вот бы опозорилась-то! А костюм был красивый: ромашка. На короткую юбочку нашили снизу зеленые, а сверху белые лепестки — как на околоцветнике. А желтая середка была шапочка, к ней мы пришили желтые бумажные полоски.