Шарон Крич. Отличный шанс - Крич Шарон. Страница 10
- Как вы можете готовить эти помои?
И с учениками:
- Как вы можете есть эти помои?
Когда Лайле предложили четыре часа в неделю заниматься обязательными для всех общественными работами - дежурить по столовой и библиотеке, помогать делать уроки отстающим, навещать больных, она отказалась. Преподавателю, ответственному за проведение общественных работ, она заявила:
- Это рабский труд. Мои родители не для того платят кучу денег, чтобы я работала на вас!
Лайлу оставили после уроков за отказ от общественных работ, но она сбежала и позвонила родителям, которые, в свою очередь, позвонили дяде Максу. Тот разъяснил им идею воспитания школьников в духе взаимной помощи и велел оставить Лайлу после уроков еще два раза.
Другая проблема возникла по поводу отношения Лайлы к спортивной подготовке. Она записалась на теннис, но расписание занятий оказалось уже заполнено, и ее включили в группу по плаванию.
- Возьмите на работу еще одного инструктора по теннису, - заявила она руководителю спортивной подготовки. - Мои родители не для того платят кучу денег, чтобы я занималась спортом, который мне не нравится.
- Увидишь, ты просто влюбишься в плавание, - пытался убедить ее руководитель спортивной подготовки.
Среди учеников за Лайлой закрепилось прозвище папенькиной дочки, все старались держаться от нее подальше. Когда ее имя упоминалось у нас в доме, дядя Макс начинал озабоченно тереть лоб, а тетя Сэнди невольно восклицала:
- Что еще взбрело в голову этой девочке?
Иногда я заступалась за Лайлу. В разговорах с ней я терпеливо выслушивала ее жалобы. При этом ее не смущало, что, понося школу, Лайла тем самым оскорбляла моего дядю. Например, она могла сказать:
- Честное слово, они сами не знают, что делают! - Или: - Им на все наплевать! - Или: - Они и слушать меня не хотят!
“Они” относилось, как правило, к учителям, но во всех случаях подразумевало также и директора, дядю Макса. Часто Лайла говорила:
- Почему же он-то ничего не предпринимает?!
Меня иногда спрашивали, как мне удавалось сохранять терпение в присутствии Лайлы и почему я дружила с ней. Я не знала, что ответить. С одной стороны, мне запомнилось первое впечатление от встречи с веселой, дружелюбной девочкой. Теперь же, когда я все время была рядом с Лайлой, мне казалось, что так и должно быть. Мне даже в голову никогда не приходило повернуться и уйти или велеть ей замолчать. Находясь возле Лайлы, я словно смотрела кино. Иногда она делала или говорила, казалось бы, невероятные, непростительные вещи, однако хотелось остаться и увидеть, что же будет дальше.
Слушая Лайлу, я часто ловила себя на том, что согласно киваю головой и сочувствую ей по поводу всех несправедливостей, которые, по ее словам, с ней приключались. А дома меня словно подменяли. Когда дядя Макс сетовал на поведение Лайлы, мне становилось стыдно за нее и жалко дядю Макса - она причиняла ему столько неприятностей.
Однажды в разговоре с ней я попыталась встать на сторону дяди Макса и рассмотреть ситуацию с его точки зрения. В ответ Лайла возмутилась:
- Честное слово, Динни, не понимаю, почему ты его защищаешь! Честное слово, иногда мне кажется, что я тебе совсем не нравлюсь!
Она мне не нравилась? По правде сказать, я никогда не задумывалась, нравилась мне Лайла или нет. Для меня она была просто Лайла.
- Хорошо тебе! - произнесла вдруг она.
- Хорошо? Мне?
- Ты дома живешь, - сказала и расплакалась.
Не могла же я объяснять ей, что мой настоящий дом находился за тысячи километров отсюда, на вершине холма в Нью-Мексико… Впрочем, там ли он все еще находился? Может быть, мои родители опять переехали, а мне не сообщили об этом?
Я не могла объяснять Лайле, что мои настоящие родители отгрузили меня, как ненужный багаж, и, похоже, даже не замечали, что меня с ними больше нет. Я не могла рассказывать ей, что мысли о них не покидали меня ни днем ни ночью, ни ночью ни днем, что без них я чувствовала себя беззащитной, ненужной, позабытой и брошенной. И еще я не могла понять, почему Лайла весь последний месяц нападала на дядю Макса, а теперь говорила, как мне хорошо, что живу в его доме.
- Тебе не приходится все время быть одной, - всхлипывала она.
- А-а, - догадалась я, - ты чувствуешь себя одинокой?
Лайла стукнула меня.
- Разве я тебе только что не сказала?
- Не совсем…
- Ну, это уж слишком! Теперь она со мной спорит! Именно сейчас, когда мне плохо и одиноко!
Тогда я пригласила ее на ужин. Наверное, Лайла скучала по дому. Может быть, домашняя обстановка улучшит ее настроение. Я обрадовалась, что так хорошо придумала.
Но остальным моя идея показалась не такой уж удачной. Когда я в тот же вечер сказала тете Сэнди, что пригласила на ужин Лайлу, она расстроилась:
- Но, Динни… Мне нужно проверять сочинения и составлять отчеты. И у Макса много работы. Я намеревалась просто собрать что-нибудь быстренько на ужин…
- Ничего, Лайле все равно, - сказала я.
- Ты шутишь? - возразила тетя Сэнди. - Это же та самая девочка, которая собирала подписи под протестом против школьных помоев!
11. Как это грубо!
Около шести вечера дядя Макс вырвался наконец с работы домой, где его ожидало известие о предстоящем с минуты на минуту визите Лайлы. Узнав об этом, он поморщился, бросил печальный взгляд на свой портфель с рабочими бумагами и произнес:
- Что ж, пожалуй, надо сначала ополоснуться.
Стоило Лайле переступить порог, она сразу принялась болтать и уже не останавливалась ни на минуту. Я было приняла это за хороший знак, решив, что она сознательно старается вести себя дружелюбно. Дядя Макс и тетя Сэнди тоже явно вздохнули с облегчением, поняв, что Лайла не намерена говорить о своих претензиях и жалобах.
Однако, когда мы сели ужинать, она все испортила.
- Эти японцы мне на нервы действуют, - безапелляционно заявила Лайла, не оставив ни единому ученику из Японии в нашей школе надежды заслужить ее расположение.
- Абсолютно все японцы? - спросила тетя Сэнди.
- Все как один! - отрезала Лайла. - Они никогда тебе в глаза не смотрят, даже если с ними разговариваешь. Как это грубо с их стороны!
- Но, может быть, - попробовала возразить тетя Сэнди, - у них в стране не принято…
- Они же не у себя в стране, правда? - не дала ей закончить Лайла. - Я хочу сказать, если в своей Японии они не хотят смотреть на людей, с которыми общаются, - что ж, это их дело, кто их может там заставить? Но они же здесь! Они живут среди американцев!
- Хочешь еще картошки? - предложила я.
- Их невозможно отличить друг от друга! - сказала Лайла.
Сначала я подумала, что она имела в виду картофелины, но по расстроенному выражению лица дяди Макса поняла, что речь по-прежнему шла о школьниках из Японии.
- Может быть, им так же трудно различать американских детей, - сказал дядя Макс.
- Нет, это невозможно, - заявила Лайла. - Мы все такие разные!
Тетя Сэнди спросила ее, какой иностранный язык она изучает в школе. В дополнение к обязательному итальянскому нам, по желанию, можно было выбрать еще какой-нибудь язык.
- Во-первых, я должна учить этот итальянский бред, - ответила Лайла, - и еще я взяла испанский, но со следующего семестра откажусь от него. Испанский - противный. Раньше он мне нравился, но теперь, когда приходится общаться со столькими испанскими мальчиками и девочками, я слышать его не могу. Вы представляете, как они себя ведут? Все время непрерывно говорят по-испански! Как это грубо с их стороны!
Немецкие школьники, по мнению Лайлы, были слишком бесцеремонными и, очевидно, слишком умными.
- Вы представляете, что они творят на уроке истории? - возмущалась она. - Они все рассказывают сами, готовы ответить на любой вопрос! Другим даже подумать некогда! Как это грубо с их стороны!
Потом она принялась за шведских школьников, за французских, иранских… За вечер Лайла успела раскритиковать практически все национальности, какие присутствовали в школе. Наконец дядя Макс не выдержал: