Паутина - "Сфинкс". Страница 18

Джинни усмехнулась, наливая себе и брату чая:

— Это не волшебство, это хитрость.

— В смысле? — с подозрением уставился Рон на сестру.

— Когда ты посмотрел на меня, Ал переставил две фигуры на доске, — Джинни улыбалась, глядя на то, как лицо Рона наливается краской, а глаза сердито сверкают.

— Почему ты не сказала?! Вот маленький жулик! — потом Рон все-таки улыбнулся и стал собирать разбросанные фигуры. Безух расстроено поплелся прочь. — Прохвост… Надеюсь, что его на позор семье отправят в Слизерин. Там ему самое место с такими повадками.

— Рон! — возмутилась Джинни. — Не смей ему такого сказать! Альбус и так очень расстраивается. Джеймс как-то сказал, что если Ала определят на Слизерин, то Джеймс его превратит в хорька, чтобы не позорил семью.

— Похоже на Джеймса. Хотя он ведь сам дружит со слизеринцем, — на лице Рона появилось брезгливое выражение — как в школьные годы, когда трио друзей заговаривало о Драко Малфое. — Вообще не понимаю, как мы такое допустили.

— Перестань, Рон, то, что мальчик — сын Малфоя, еще не делает его клейменным на всю жизнь, — заметила Джинни скорее из желания просто поспорить, чем защитить юного Малфоя.

— Ага. Замечательный друг, с которым можно напиться до поросячьего визга, — хмыкнул Рон, отставив чашку с недопитым чаем. — И за неделю отбыть семь наказаний у каждого из преподавателей. — Джинни насмешливо посмотрела на брата. — Мне Роза рассказывала, как МакГонагалл отчитывала деканов за то, что те не могут справиться с этой парой.

— Да, мне Роза тоже рассказывала, — кивнула Джинни. — «У меня дежавю, будто в Хогвартс вернулись Джеймс Поттер и Сириус Блэк». Вроде так сказала МакГонагалл?

Рон кивнул, вспоминая слова дочери.

— Думаю, Сириус бы не одобрил то, что его сравнивают со слизеринцем, — сказал Рон, подняв глаза к часам. Почти одиннадцать.

Брат с сестрой замолчали, но Джинни была уверена, что думают они об одном и том же.

— Не понимаю, как ты не сходишь с ума, каждый раз вот так ожидая Гарри, — наконец, выдавил Рон, с сочувствием глядя на сестру. — Я бы не смог.

— Смог бы. И не говори, что ты не делаешь то же самое, — Джинни передвинулась ближе к брату и положила голову на его плечо. — Ты никогда не думал, чтобы предложить Гермионе более безопасную работу?

— Смеешься? — Рон перебирал в пальцах рыжие локоны сестры и смотрел на ее макушку. — Она же живет этим! Если я заикнусь, то она убьет меня взглядом. Я знаю, что это ее, она всегда хотела заниматься чем-то подобным.

Они снова замолчали, слушая, как часы отсчитывают время.

— Ты что-нибудь знаешь о том, что происходит? — Джинни села прямо. — Ну, кроме факта побега из Азкабана особо опасных преступников. В газетах больше никакой ценной информации. Может, Гермиона что-то говорила?

— Нет, ты же знаешь Гермиону, — с большой любовью в голосе откликнулся брат. Рон смотрел во встревоженное лицо Джинни и разделял ее чувства. — Она никогда не нарушает правила. Ну, не считая экстренных ситуаций.

Джинни усмехнулась, и ее усмешка отразилась на лице брата.

— Да, Гарри тоже ничего не говорит. Думаю, опять секретная информация Министерства. Хотя я уверена, что Люпин знает все.

— Почему? — Рон немного насупился.

— Потому что Гарри ничего от него не скрывает. Я даже иногда ревную немного, — грустно улыбнулась Джинни. Она подняла глаза на Рона, который опустил лицо и расстроено разглядывал свои руки. Джинни знала это его состояние. Уже давно в их школьном трио он стал играть незначительную роль. Если в годы учебы все приключения проходили с его участием, то теперь у Гарри и Гермионы были общие секреты, общие дела, в которые они не могли посвящать Рона. Конечно, он понимал, но переживал — в этом Джинни была уверена. Наверное, Рону было труднее сестры, ведь ее никогда не принимали в эту компанию. Ну, если не считать летних каникул и похода в Отдел Тайн. Рон же был с Гарри всегда. Но в последние годы все изменилось.

Часы пробили одиннадцать, и вместе с боем часов в каминном холле раздались долгожданные шаги. Сначала появилась Гермиона, за ней Гарри. Оба выглядели вполне целыми и невредимыми, лишь усталыми.

— Я так и подумала, что ты тут, — сказала Гермиона Рону, подходя и легко касаясь губами его губ. Рон крепко ее обнял и так замер на несколько секунд, уткнувшись носом в копну ее непокорных волос.

— Привет, — тихо, только для Джинни, произнес Гарри, склоняясь к ее уху и устало улыбаясь. — Прости, что бросил вас.

— Ничего, — Джинни погладила его по щеке, чувствуя, как отпускает нервное напряжение последних часов. — Все в порядке?

Он кивнул — да она и не ждала другого ответа. Гарри почти никогда не рассказывал в семье о трудностях своей работы. Зачем, если Джинни и так догадывалась, — по его лицу, холодным рукам, усталому взгляду, ознобу, что иногда пробивал мужа после особенно долгих дежурств. Гарри никогда не приносил домой ничего, что могло бы говорить о темной стороне его работы. Он будто сознательно ограждал этот тихий мир — мир его семьи, его дома — от другого мира, где были зло, предательства, разоблачения и, наверное, смерть.

— Ужинать останетесь? — Джинни обернулась, чтобы посмотреть на Гермиону и Рона. Те покачали головами.

— Хочется просто лечь и ничего не де… — проговорила Гермиона, но осеклась, глядя за спину Джинни. В глазах подруги появился страх, а Рон стал бледным. Джинни, уже полная предчувствий, резко повернулась к мужу. Тот стоял в растерянности, сжимая в руке снятую только что мантию, и не понимал, почему все на него уставились.

— Гарри… — горло Джинни перехватило, когда она увидела то, что так испугало Гермиону и Рона. Гарри тоже опустил взгляд и чертыхнулся: вся правая сторона его рубашки — от плеча и до манжет — была в высохших кровавых пятнах.

— Черт, забыл, — пробормотал он, стремительно разворачивая мантию и пытаясь надеть ее. Но Джинни не позволила — сделала к нему шаг, рванула прочь мантию, дрожащими пальчиками стала расстегивать окровавленную рубашку мужа. Он на мгновение будто окаменел, потом поймал руки Джинни и спокойным голосом произнес:

— Джинни, успокойся, я не ранен. Правда. Это не моя, — увидел, что она ему не верит, но не знал, как еще ей доказать. Раздеться — его рука, наверное, тоже в засохшей крови. Он был в ужасе от того, что забыл, что напугал жену, что все-таки нарушил незримую границу дома и работы. — Поверь, все нормально.

Гарри не мог больше видеть лица друзей, поэтому резко развернулся и пошел в спальню, по пути снимая свидетельство сегодняшнего кошмара. Он остановился перед зеркалом в ванной, глядя на свое бледное лицо, потом на плечо в кровавых подтеках, закрыл глаза, прислонившись лбом к холодной поверхности. Стало немного легче.

— Гарри.

Он открыл глаза и увидел отражение взволнованной Джинни, которая появилась в дверях ванной. Он помотал головой, потянулся и открыл воду в раковине. Жена нагнулась и подняла с пола его окровавленную рубашку. Руки ее заметно дрожали.

Гарри умылся, потом взял губку и начал оттирать засохшую кровь с руки и плеча.

— Чья это кровь? — требовательно спросила Джинни, все еще стоя в дверях.

— Не моя, — только и смог сказать Гарри. Не мог же он рассказать ей о том, как прибыл на место очередного нападения и увидел каким-то чудом выжившего ребенка. Как он подхватил худенького мальчика на руки и трансгрессировал в Больницу Святого Мунго, молясь, чтобы ребенок не умер. Кровь на рубашке и коже Гарри была кровью того мальчика. Но мужчина не мог сказать об этом Джинни. И не хотел. — Прости, я совсем замотался. Я не хотел тебя пугать.

Она молчала, потом свернула его рубашку и вышла прочь. Гарри глубоко вздохнул и стал раздеваться, чтобы принять душ и смыть с себя остатки сегодняшнего дня.

Джинни, замершая за дверью ванной, вздрогнула, когда услышала звук воды. В ее руках все еще была зажата рубашка Гарри. Она открыла глаза, смахивая непрошенные слезы, и поспешила в холл. Она не хотела делать это в их спальне. Нет, она зажгла палочкой огонь в камине холла и кинула туда рубашку, стараясь уничтожить следы крови, что Гарри все-таки принес в дом. Она с каким-то наслаждением смотрела, как горит ткань, как постепенно исчезает и белое, и красное.