7 историй для девочек - Дюма Александр. Страница 26

– Silense, [8] mesdames! – внезапно прозвучал голос Марии Александровны, занимавшей сегодня место отсутствующей председательницы, принцессы Е.

Князь Гарин встал со своего места и прочел месячный отчет общества. Потом стали обсуждать дела о приеме в него многих детей, которых за последние дни отобрали у их хозяек и родственников, дурно обращавшихся с ними.

В ушах Лики замелькали имена и фамилии то смешные, то звучные и красивые, то самые обыкновенные, каких можно много встретить на каждом шагу.

– Двадцать человек детей! – присовокупил секретарь общества, закончив чтение отчета.

– Вы справлялись насчет их бумаг, князь? – спросила его старшая из хозяек дома.

– Как же, как же! Был даже лично, – поклонившись в ее сторону по-французски ответил тот.

– А ты по-русски говори. Нечего тут французить. Господи! совсем они все свой родной язык загнали! – накинулась на него неугомонная баронесса. – Что это? Минуты без французского кваканья прожить не могут, – возмущалась она ни то шутливо, ни то серьезно.

– Слушаю, ваше превосходительство! – вытягиваясь в струнку перед теткой, шутя отрапортовал племянник.

– А есть дети, которые сами пришли, Арсений? – обратилась княжна Дэви старшая, повернув голову к высокому представительному лакею, обносившему в эту минуту чаем общество, помещавшееся за столом.

– Есть, ваше сиятельство, как же! Мещанка Федосья Архипова в кухне дожидается, сидит. Просит позволения войти. Девочка, этак лет четырнадцати, от «мадамы» убегла, от модистки… Говорит били ее там шибко, жизни не рада была своей.

– Зови же ее, Арсений! Зови скорей! – приказала княгиня Дэви лакею.

Тот бесшумно удалился, ступая по ковру мягкими подошвами, и через минуту снова появился в сопровождении чрезвычайно миловидной девочки с наивным бледным личиком и испуганными детскими глазами.

– Какая хорошенькая! – успела шепнуть княжна Дэви младшая, наклонившись к уху Лики. – Просто картинка! И такую бедняжку они могли обидеть!

Однако, «картинка» была далеко не в приятном настроении духа от внимания стольких нарядных и важных барынь. Она пугливо смотрела на них изподлобья своими детскими глазами и, то и дело закрываясь рукавом кофты, стыдливо краснела и потупляла глаза.

– Не бойся, милая, подойди сюда, – ласково обратилась к ней хозяйка дома.

Но Феня Архипова только метнула на нарядную барыню тем же смущенным и испуганным взором и приблизилась лишь по новому приглашению к зеленому столу.

– Как тебя зовут, мой голубчик? – обратилась к Фене Архиповой, княжна Дэви старшая.

– Федосьей-с, Феней звать, – отвечала та и вспыхнула до корней волос.

– Чем недовольна, на что нам жалуешься, голубушка? – обратилась Мария Александровна к Архиповой.

По свеженькому личику Фени пробежала судорога; оно разом искривилось в плачущую гримасу, и прежде чем кто-либо мог того ожидать, девочка с громким рыданием упала к ногам старшей княжны, сидевшей у края стола, и запричитала, всхлипывая, как маленький обиженный ребенок:

– Барыня… голубушка… родненькая… да, что же это такое! Да сколько же времени это продолжаться будет. Господи! Что за напасть такая! Ведь били меня, так били у мадамы нашей, чуть что не пондравится ей самой, али мастерицам, за волосы, либо за ухо трепали. А реветь зачнешь, еще того хуже осерчает хозяйка, грозилась и вовсе в гроб вогнать… Ну я и прибежала сюды, значит, потому, как слыхала, что заступятся здесь, – всхлипывала Феня.

– А что же ты слышала? – вмешалась старая баронесса, обращаясь к девушке.

Плач Фени разом прервался. Глаза блеснули, она поборола остаток робости и смущения и, доверчиво взглянув на старуху, она сказала:

– Слыхала, значит, как при мне у мадаминых заказчиц разговор был, что барыни ласковые «обчество» собирают такое, в котором обиженных детей в приют определяют, али на места. Услыхала, значит, и побегла сюда кряду, тишком побегла, чтобы никто не узнал. Думала не здеся, выгонят, – чуть слышно закончила девочка свою сбивчивую, расстроенную речь и вдруг бухнула снова на колени и снова заголосила истошным голосом.

– Барыньки! Миленькие! Хорошие, пригожие, – не гоните меня отселева. Дайте мне от колотушек и щипков отойти; заступитесь за меня, ласковые, хорошие! Места живого на мне нет, вся в синяках хожу от щипков да палок. Господа милостивцы, заставьте за себя Бога молить! Родненькие! Добренькие! Заступницы вы наши! – и совсем припав лбом к паркету, Феня пуще зарыдала отчаянными рыданиями измученного, в конец обездоленного, ребенка.

Все присутствующие были очень потрясены и взволнованы этим неподдельным порывом детского горя.

Старая баронесса Циммерванд налила воды из графина в стакан, стоявший тут же на столе и подала его своему племяннику Гарину. Тот встал со своего места и передал воду плачущей девочке.

Мария Александровна, сочувственно покачивая головою, первая прервала молчание.

– Mesdames et monsieur, – прозвучал под сводами нарядной большой комнаты ее звучный, красивый голос. Она обвела всех присутствующих взволнованным взглядом. – Эта бедная девочка нуждается в немедленной защите. Нам необходимо записать все то, что она сейчас говорила здесь, необходимо тотчас же навести подробные, верные справки, о жестоком обращении с ней хозяйки мастерской и ее помощниц.

– Непременно навести справки, – в один голос произнесли обе княжны Дэви, а за ними и остальные дамы.

– Успокойся, девочка, – обратилась затем старшая княжна к продолжавшей все еще плакать и всхлипывать Фене, – утри свои слезы и возвращайся с Богом в мастерскую, а завтра мы пришлем полицию к твоей хозяйке. Поедет князь наш секретарь за тобою и велит сделать протокол о дурном с тобою обращении. А затем возьмет тебя уже оттуда совсем и ты уже никогда туда не вернешься больше.

– Да, да, – глухим старческим голосом проговорила фрейлина, тетка Нэд, – ты потом туда никогда уже не вернешься больше. Иди же с Богом, крошка, и да хранит Он тебя!

При этих словах Феня снова округлившимися от ужаса глазами взглянула на теснившихся за зеленым столом присутствующих.

– Как назад? – проронили ее побелевшие губы, – да как же я могу назад то таперича вертаться? Да она, хозяйка моя, до полусмерти изобьет меня, лиходейка, за то, что без спросу от нее убегла.

– Что ты! Что ты, девочка! Да кто же ей позволит сделать это! – произнесла Мария Александровна, гладя Феню по головке, – да мы Арсения с тобой снарядим в мастерскую. Она не посмеет пальцем тронуть тебя, не то, чтобы бить.

– Как же не посмеет! – неожиданно резко, почти в голос выкрикнула Феня, – так и спросила она позволения у вас! До смерти заколотит таперича, до утра не дожить мне, коли к ней вернуться!

И она опять запричитала слезливым, протяжным голосом, плаксиво растягивая отдельные слова:

– Барыньки, голубоньки, милые, родненькие… Оставьте вы меня у себя здесь… Ради Христа Спасителя, я на кухне побуду, убирать посуду повару пособлю… Я умеющая, ни какая-нибудь лентяйка, не дармоедка какая! Вот вам Христос, заслужу вам за вашу доброту.

Все молча потупились при этих словах взволнованной девочки. Всем было бесконечно жаль Феню.

Никто ни высказывал волновавших в эти минуты душевных настроений, но далеко неспокойно было в сердцах всех собравшихся здесь людей.

Бледная, без кровинки в лице, сидела Лика на своем месте. В продолжении всей этой тяжелой сцены, она была как на иголках. Ей было бесконечно жаль эту бедную жалкую плачущую Феню, и она искренно негодовала в глубине души на всякие правила и уставы общества, которые мешали вырвать сразу маленькую жертву из рук ее мучителей.

Когда же бедная девочка вне себя от волнения зарыдала еще громче, еще сильнее, сердце Лики замерло от боли сострадания и жалости к ней.

Какая-то горячая волна прилила к сердцу молодой девушки и захлестнула ее с головою. Какое-то мучительное чувство, нестерпимое по своей остроте переживаний заставило Лику привстать со своего места и задыхаясь, не помня себя проговорить: