Том 48. Тринадцатая - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 2

— Не смей обижать! — коротко и строго остановила Софочку Оля.

— Не смей обижать, изволь молчать! Не хочу молчать, хочу сказать: Катенька-плаксушка, глупая девчушка, перестань реветь, будем песни петь, будем цветики рвать, ими новенькую встречать! — затараторила шалунья Софочка, имевшая способность говорить в рифму, стишками, к великому удовольствию всех остальных девочек.

Девочки тотчас же окружили Софочку и потребовали от нее продолжения шутки.

— А дальше как, а дальше как?

— А Дальше дома нет! Господин Дальше ушел на обед, — продолжала шалунья, — а когда придет домой — тут вопрос уже другой! — заключила она и неожиданно весело запрыгала по комнате.

Протиснулась вперед маленькая девятилетняя Сара Блюм, болезненная девочка с печальными глазами и голубыми жилками на висках, дочь бедного башмачника-еврея, имевшего свою лавочку в соседнем городе, куда Сару возили каждую субботу видеться с ее больным отцом.

— Мне папа всегда дает мятные пряники и карамельки, — застенчиво проговорила Сара, — и я не буду их кушать с этого дня, чтобы накопить их для новенькой! У меня уже припрятано немножко в моем шкафчике!

— Это хорошо, — произнесла Наля-сказочница и, помолчав с минуту, прибавила: — а какое у нее странное и красивое имя, у этой новой девочки! Кодя. Конкордия… В следующей моей сказке я назову точно так же одну заколдованную принцессу, — неожиданно решила она.

— Ее папа утонул в Черном море во время бури. Ах, как это ужасно — потерять отца и мать! Не правда ли, девочки? — сказала Наташа Чижова.

— Мы будем крепко любить ее! — прозвучал, как бы в утешение ей, голосок малютки Ляли.

— Она, должно быть, очень скромная и грустная, бедняжка! — шепнула Липа.

— Всегда печальная! — вторила ей Сара, которая сама редко смеялась, озабоченная болезнью отца.

— И плачет, верно, часто-часто, бедненькая! — подхватили сестрички.

Но внезапно десятилетняя Маня Кузьмина испуганно произнесла:

— Что ж это такое, девочки?! Этого нельзя! Никак невозможно! Не годится поступать в «Убежище» тринадцатой девочке! Подумайте! Ведь она будет тринадцатая!

— Ну да, тринадцатая! — подхватили дети. — Что ж из того, что тринадцатая?

— Да ведь число тринадцать — нехорошее число! — продолжала с жаром Маня. — Говорят, оно всегда приносит какое-нибудь несчастье. В тринадцатое число каждого месяца никакого дела предпринимать нельзя! Если вместе собрались тринадцать человек, то им нельзя за стол садиться, а то непременно кто-нибудь да умрет. И, стало быть, девочка, тринадцатая по счету…

— Стыдись, Маня, какие ты глупости говоришь! — прервала подругу Липа, считавшаяся самой разумной. — Не объясняла ли нам сама Марья Андреевна, что у Господа Бога все дни одинаково равны? Верить в какие-то несчастные числа — это, прости, пожалуйста, чепуха!

— Ай да Липа, молодец! Пристыди ее вконец, чтобы чушь не болтала, чтоб подружек не смущала, — скороговоркой затараторила Софочка.

— Верно говорит Липа! — вмешалась в разговор смуглая Наля-сказочница. — Если послушать Маню, так следовало бы бедную одинокую сиротку бросить на произвол судьбы потому только, что она будет в нашем «Убежище» тринадцатой!

— Стыдно, Маня, стыдно! — заговорили со всех сторон девочки.

— Да я сама слышала… — оправдывалась Маня.

Гулкий удар колокола, прикрепленного к дереву под окном лесного дома, возвестил детям, что пора идти ужинать. Двенадцать девочек парами выстроились у дверей классной и чинно зашагали в столовую, находившуюся на первом этаже.

Полдень в лесу. Солнце золотит вершины сосен и скользит желтыми зайчиками по сосновой хвое, похожей на зеленое кружево, все пронизанное золотом.

У ворот двенадцать девочек выстроились в ряд. Все они одинаково одеты в светлые ситцевые платья и белые передники.

Марья Андреевна, полненькая, как кубышка, Анна Васильевна и старушка-няня Ненилушка, в очках, сползших на самый кончик носа, ждут с нетерпением новенькую воспитанницу.

Рядом еще двое детей — Люся и Слава, дети Валерии Сергеевны Симановской. Люся — веселая, бойкая хохотушка с толстой белобрысой косой. Слава — смуглый от загара, с ухватками отчаянного шалуна, высматривающий, где бы ему напроказить. Рядом с ними Болтушка.

Это белая овечка с круглыми, глупыми глазами. Болтушка ходит всюду за своей хозяйкой Люсей, как собачка, и отчаянно блеет, когда надо и когда не надо.

За Славой ходит Жучок — черный мохнатый пудель с разбойничьим взглядом.

У девочек в руках подарки дли новенькой. У Наташи и Ляли — большие букеты голубых незабудок. У Сары в бумажном пакетике — пряники и карамельки. Вера держит в руках коробку с пастилой — от всех девочек. У сестрички Оли — корзиночка земляники, у Кати — живой кузнечик в баночке. Словом, каждая девочка приготовила что-нибудь.

Теперь все глаза устремлены на дорогу. Она проложена через лес до станции, и по ней должна приехать в своей коляске Валерия Сергеевна и привезти новенькую, за которой она час тому назад отправилась на вокзал.

Кодю Танееву должны были довезти до станции и там передать с рук на руки госпоже Симановской, как это было заранее условлено.

Поезд давно пришел. Ожидание детей перешло в волнение.

— Что же так долго? Почему их не видно до сих пор?

Первая теряет терпение Болтушка.

"Бэ-бэ-бэ", — блеет овечка и рвется из рук Люси к цветочной клумбе, разбитой у самых ворот.

Растущие на клумбе резеду и левкой Болтушка наивно принимает за салат, который она очень любит.

За ней начинает заметно беспокоиться и Жучок. Черный пудель вдруг живо заинтересовывается собственным хвостом, за которым тут же устраивает настойчивую охоту, к немалому удовольствию присутствующих.

Особенно же радуется этому обстоятельству Слава. Шалун валится с размаху на траву и громко хохочет, вызывая лесное эхо.

При первых же звуках этого хохота Жучок оставляет свое занятие и со всех ног кидается к Славе. В мудрую собачью голову приходит счастливая мысль во что бы то ни стало лизнуть барахтающегося в траве Славу, лизнуть прямо в кончик носа.

— Едут! Едут! Кодя едет! Новенькая едет! Смотрите! Смотрите! — внезапно раздаются голоса воспитанниц, и черному Жучку волей-неволей приходится отложить свое намерение до более подходящего случая.

В это время из-за сосен показывается коляска. В ней сидит молодая красивая женщина с озабоченным лицом. Больше в коляске никого нет.

— А где же новая девочка? — спрашивают все. — Да, где же новая девочка?

Валерия Сергеевна выходит из коляски.

— Мама Валя, а где же сиротка? — спрашивает малютка Ляля и на правах самой маленькой воспитанницы виснет на шее начальницы.

Попробовал последовать ее примеру и Жучок, который со всех ног кинулся было на грудь хозяйки, но Слава, а за ним и Люся предупреждают его, и Жучку остается только удовольствие облизать затянутую в перчатку руку Валерии Сергеевны.

Все двенадцать воспитанниц «Убежища» вмиг окружили начальницу:

— Что случилось с девочкой? Почему ее нет?

Валерия Сергеевна, взволнованная не меньше детей, сказала:

— Я обошла весь поезд, все вагоны, расспросила кондукторов, всю прислугу поезда, но мне никто не мог сказать, где находится маленькая девочка. Говорили о ехавшем до предпоследней станции каком-то подростке, очень живом и шаловливом, но на предыдущей остановке подросток куда-то исчез.

Во всяком случае, дети, это была не Кодя! Ведь меня просили взять в «Убежище» бедную, маленькую, убитую горем сиротку, а не шаловливого подростка! Стало быть, это не она!

— Не она! — откликнулись эхом двенадцать детских голосов.

— Должно быть, она приедет с вечерним поездом, — сделала предположение доктор Анна Васильевна.

— Если угодно, я поеду встречать ее за вас! Вы очень устали, — предложила с готовностью Марья Андреевна начальнице.

Не успела ответить своей помощнице Валерия Сергеевна, как отчаянный лай огласил усадьбу. Два злющих дворовых пса, Полкан и Рябчик, оглушительно заливались на весь лес. Им откликнулся звонким тявканьем Жучок, пулей сорвавшийся с места и с быстротой молнии исчезнувший в кустах.