Дикарь - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 21

— Немцы идут! Они уже в 30-ти верстах. Не сегодня-завтра в наш город нагрянут. Вчера вечером об этом узнали в пансионе. Август Карлович чуть ума не решился. Созвал нас всех, выдал наши бумаги и деньги, которые хранились у него, и приказал завтра же разъехаться по домам. Пансион он на время войны закрывает, а сам едет в Варшаву к своему брату, и увозит с собою больную мать. И вот мы, вместо того, чтобы направиться по домам, очутились все здесь, на сборном пункте. Но, конечно, мы написали домой о нашем решении.

— Свобода, брат Стоградский, неожиданная свобода! — вдруг подхватил Малыш. — Ур-р-ра!..

— Ур-р-ра! — вторили ему остальные мальчики, кроме Каменева.

Марк дал товарищам накричаться, потом обратился к Диме: — А у вас все готово, Стоградский?

— Да, взгляните, — ответил Дима и повел Каменева в тот угол, где были тщательно сложены все заготовленные для «Зоркой Дружины» вещи.

Мальчики громко восторгались удачными покупками Димы.

В это время Дима тихонько отвел Марка в сторону.

— Послушайте, у меня к вам дело, Каменев, — нерешительно произнес он. — Я не могу оставить здесь тех двух подростков, которые делили со мной мое одиночество в этом лесном убежище. Но не знаю, захотите ли вы принять их…

— Но девочка эта еще почти ребенок?

— Да, да… и это осложняет задачу. Но она вынослива, сильна духом и телом, привыкла к невзгодам и лишениям и походная жизнь, думается мне, будет ей вполне под силу.

— А её брат?.. Полагаетесь ли вы на него?

— Я не хочу от вас скрывать ничего, Марк, не хочу и не смею. Прежде этот юноша не внушал мне никакого доверия, Я знаю, что он не прочь присвоить себе чужое и напасть из-за угла и на все такое… Я был дурного мнения о нем раньше, до… до вчерашнего дня.

— А вчера?..

— Вчера он меня привел в неописуемый восторг своей готовностью принести хотя бы маленькую помощь родине.

— Ну и отлично. Раз вы так полагаете, то мы охотно примем его в нашу дружину. Его и девочку. Будь по-вашему, Стоградский, вы славный, честный товарищ. Я могу решать за всех остальных, потому что мои товарищи единогласно выбрали меня старшиною нашей «Зоркой Дружины». Ну, а теперь идем к ним и порадуйте вашего приятеля и его сестру их поступлением в члены «Дружины».

Тотчас же Марк и просиявший от удовольствия Дима присоединились к остальным.

— Братья дружинники! — обратился Каменев к своим товарищам — я хочу вам сказать, что наша «Дружина» увеличивается еще двумя членами, из них один девочка. Ничего не имеете против?.. Согласны?..

Минута молчания и вслед за нею дружный, радостный крик:

— Да, да!.. Очень рады!..

— А теперь, господа, советую обсудить ближайший план действий, — предложил опять Марк.

— А поесть чего не изволите? — робко спросила вдруг Маша. — Должно, пришли сюда натощак?..

— Это не помешало бы. Верно, девочка, что пришли мы сюда натощак — раздалось в ответ несколько голосов.

Едва они успели произнести это, как Маша, Сережка и Дима бросились хлопотать с ранним завтраком.

Запылал хворост под самодельной плитою и быстро закипела вчерашняя похлебка в кастрюле.

Через полчаса вся компания, одетая в кожаные куртки и высокие сапоги, а Маша в своем темно-синем платьице, в ватной кофте и капоре, вышли из избы кузнеца.

«Зоркая Дружина» быстро зашагала по тому направлению, где, по указанию Сережки, должны были находиться русские позиции.

Маша задержалась на пороге случайного жилища, в котором ей пришлось провести едва ли не лучшие месяцы своей еще юной жизни. Она окинула в последний раз грустным взором стены избы и тихо зашептала:

— Господи, спаси и помилуй нас всех….

Потом проворно сорвалась с порога и бросилась догонять компанию.

ГЛАВА VII

Первый подвиг

Осень. Сырое, холодное утро. Низко нависшие над землею тучи обещают разразиться частым бесконечным дождем.

В крошечной польской деревушке, состоящей из двух десятков халуп, окруженной с трех сторон леском, а болотом с четвертой стороны, укрывается маленький передовой казачий отряд, наблюдающий за передвижением передовых частей неприятеля. Уже несколько дней стоят они здесь, дожидаясь приказания начальства двинуться вперед, но приказание почему-то замедляется.

Крестьяне, обыватели здешней деревушки, поговаривают о том, что местность кишмя-кишит германскими разведчиками и что маленький казачий отряд отрезан от своей части.

Сотнику Мануиленко уже несколько раз доносили об этом, но он бессилен предпринять что-либо до получения приказания от своего начальства. Посылать же за ним кого-либо из своих казаков он не решался. Все люди были наперечет. Да и послать кого-либо значило бы обречь человека на верную гибель. Но и ждать больше невозможно. Не говоря уже о том, что на исходе съестные припасы для людей — и фураж тоже кончается. Весь овес давно вышел, а сена остается только на день. Крестьяне рады бы помочь казакам, да сами ничего не имеют.

Казаки совсем приуныли. А Влас, Данилыч Мануиленко, еще не старый, с чуть седеющими усами и орлиным носом офицер, курил трубку за трубкой, шагая по крошечной халупе, которую занимал.

С другой половине халупы ютилась сами хозяева вместе с единственным их достоянием — поросенком, которого ежедневно собирались зарезать для отряда. Этот беспокойный жилец, предчувствовавший, очевидно, свой близкий конец, наполнял все углы маленького помещения своим хрюканьем и визгом. Ему вторил крик новорожденного ребенка в люльке, жалобные причитания молодицы, только что проводившей на войну своего Яся, да бормотанье старого деда-свекра, день и ночь ругательски ругавшего германцев — виновников войны.

Такая обстановка, в связи с гнетущими обстоятельствами, не могла содействовать хорошему расположению духа сотника Мануиленко.

А за окнами непрерывно шел дождь; низко свешивались свинцовые тучи и зловеще насвистывал ветер.

В халупе, несмотря на раннее утреннее время, зажгли огонь. Но от него не радостнее стало на душе сотника. Здесь, оторванный от всего мира, он не знал, что делается на русских позициях.

Неожиданно голоса за дверью привлекли его внимание.

— Проводи меня к сотнику, а там уже столкуемся, — убеждали незнакомцы.

— Что там такое? Впусти, Охрименко! — крикнул Влас Данилыч, открывая дверь. И тут же отступил назад, пропуская в горницу двух юношей. Оба они были в кожаных куртках, в высоких сапогах и в солдатских фуражках, хотя без кокард. Небольшая сумка болталась за спиною у каждого.

Сотник Мануиленко окинул взором обоих юношей.

— Кто вы и зачем пришли? — обратился он к ним.

Марк Великолепный шагнул вперед, в то время, как Дима остался у порога, продолжая своим взглядом исподлобья оглядывать сотника.

— Мы члены «Зоркой Дружины», попросту, русские юные разведчики и пришли вам сказать, господин сотник, что немцы уже близко, всего в четырех верстах отсюда… Вам необходимо выехать с вашей сотней из этой деревеньки, так как втрое, а может быть и более многочисленный враг явится сюда завтра с рассветом и окружит селение.

Влас Данилыч нахмурился и усиленно затянулся трубкой.

— Откуда вы все это знаете?

— Мы пробрались к самым неприятельским позициям, и нам удалось услышать, как один немецкий улан говорил другому о том, что им приказано завтра с рассветом занять эту деревню.

— Благодарю за сообщение. Впрочем, я не знаю, что такое «Зоркая Дружина». С чьего разрешения она существует? Но пусть это нечто хорошее, полезное; однако, вы говорите о целой дружине, а я вижу — вас только двое. Где же остальные?

— Они на дворе, вот… — указал Марк рукой на маленькое оконце.

Офицер взглянул по указанному направлению и проворчал:

— Кто вас там знает! Много нынче вас, юнцов-охотников, развелось. Но я вам верю, да… вполне…