Испытание - Богатырева Елена. Страница 22

— Захади, дарагой! Садись! Кушать будешь? — крепкий маленький мужичок чуть ли не силой затащил его в свой павильон. — Сматри, цены савсем смешные! Куда спешишь?

— Буду, — кивнул Артем, потому что шашлычная раньше тоже принадлежала Алимову. — Как Марат поживает?

Мужчина бросил на него острый взгляд, не прекращая нанизывать мясо на шампуры.

— Умер Марат, разве не знаешь? Тебе три палочки хватит? — тут же деловито осведомился он.

Глядя на огромные шампуры, Артем подумал, что ему вполне хватило бы и одной, но огорчать хозяина не стал.

— Хватит. Какая беда! — покачал он головой и, наткнувшись на удивленный взгляд, пояснил:

— Это я про Марата. Сердце что ли? Или авария?

— Перегрелся говорят, давление, — нехотя ответил мужчина, с таким энтузиазмом размахивая над дымящимися углями куском картона, что во все стороны летели искры и пепел.

— У меня к нему дело было… И кто теперь вместо него?

Хозяин что-то пробурчал себе под нос, выругался, а вслух сказал сладенько:

— Алина. Она его делами занимается. Но если у тебя долг — не ходи. Зверь-баба, за каждый день просрочки проценты возьмет.

— Алина — это вроде жена его?

— Она. Я ей за этот сарай как за дворец уже заплатил. Все мало! — Хозяин перевернул шампуры и мрачно замолчал.

Подрумянившееся мясо шипело и сочилось жиром, стекающим в угли, отчего в павильоне стоял умопомрачительный запах. «Самое вкусное во всей затее с шашлыком — этот самый запах», — подумал Артем. Хозяин поставил перед ним тарелку и отправился за прилавок озабоченно перетирать и без того чистые стаканы.

— Составьте мне компанию, — улыбнулся ему Артем. — И если у вас есть домашнее вино…

На лице хозяина мелькнуло выражение радостного удивления, но тут же сменилось тоскливой миной.

— Вино? Откуда теперь хорошее вино? Раньше его Алина делала, а теперь она ведь вон кто!

Разве будет теперь ногами виноград толочь? Она и дом-то уже продала, квартиру купила в городе.

Но он все-таки взял для себя тарелку, принес бутылку и два стакана.

— Светлая память Марату, — сказал он. — Хороший был человек! Но слишком женщин любил, надорвался.

Артем пригубил вино и спросил:

— А что на рынке говорят?

Хозяин с удовольствием ел мясо.

— Говорят, хотел семью бросить, стариков не слушал. Русскую завел… А той жениться приспичило.

— Молодую наверно хотел?

— Да не девочка. Чуть помладше Алины. Но яркая такая, пышная, — он показал женщину в обхвате, получилось, что слишком даже пышная. — А перед самой смертью еще одну завел…

— Ну и ну! — пробурчал Артем с набитым ртом.

— Ага. С пышной рассобачился. Пух и перья по всему рынку летели.

— Новая, наверно, слаще прежней была.

— Тю, — присвистнул хозяин. — Куда там!

Тощая, смотреть не на что. Ноги, правда, длинные, но худые — глазам больно. Молодая — лет двадцать. Черная, вроде татарочки. Глаза — голубые. Но манеры — питерские. Если и татарка, то здесь родилась. Или папка русский.

— Появилась, значит, и сгубила, — задумчиво протянул Артем.

— В точку. — Хозяин налил еще вина. — Один раз и заходила: как раз накануне его смерти.

— А Алине, значит, повезло.

— Не то слово. Она как раз тогда на родину ездила, молиться ходила. Вернулась — а тут такие дела…

Она ему до того алиментами грозила, а он смеялся, говорит, у меня зарплата семьсот рублей, много ли ты с меня поимеешь? Грозился на свою пухлую все записать, а Алину по миру пустить. Повезло Алине, зато теперь всем, кому при Марате везло, не везет…

С рынка Артем отправился в ближайший сквер и сел на скамеечку, разомлев от вина. Пить ему приходилось редко и обычно не по своей воле, а для дела, как и сегодня. Алкоголь приятно плавил мозги, и рассуждать в таком состоянии он не привык. Зато воображение работало за двоих. Теперь он легко мог представить Марата — пятидесятилетнего крепкого татарина, похожего, разумеется, на Чингисхана, каким его рисовали учебники истории, и на хозяина шашлычной одновременно. Рядом с ним кружили как мухи женщины: жена Алина, которой было сорок семь лет, пышная блондинка чуть помладше жены и совсем молодая брюнетка, которая пришла и сгубила. Пришла и сгубила…

Артем задремал на скамейке, отключившись всего минут на десять, а когда проснулся, почувствовал приятную ясность в голове. И совсем неожиданно его осенила мысль, которую он сначала посчитал глупой, а потом подумал: почему бы не проверить — и позвонил Кате.

— Катерина, — спросил он, — я сейчас в отделении и у нас здесь всплыли кое-какие новые факты. Не припомните ли вы среди знакомых Свешникова молодую брюнетку лет двадцати — двадцати пяти? На вид стройная, ноги длинные, глаза — голубые.

— Она такая же брюнетка, как и я, — отозвалась Катя. — Это парик. Лет ей, хорошо, если не все двадцать шесть. Ноги — самые обычные.

Артем чуть не поперхнулся:

— Так была такая? Они часто встречались?

— Я видела ее только один раз. За день до того, как Свешников умер. Она заходила к нему в кабинет, и они ушли вместе…

У Артема перехватило дыхание: вот оно! Первое совпадение, которое дает ему шанс…

— Она ведь должна была представиться вам, правда? — глаза его горели.

— Должна была, — ответила Катя, — но не успела. Он вышел собственной персоной, чтобы встретить ее…

— Спасибо, Катя, вы нам очень помогли. Товарищ лейтенант лично благодарит вас…

Закончить Артему не удалось. Он с удивлением обнаружил, что два милиционера стоят позади скамейки, на которой он сидел, и внимательно прислушиваются к разговору.

— Значит, вы сейчас в отделение? — ехидно спросил один.

— И товарищ лейтенант лично благодарит Катю? — поперхнулся смехом второй.

— Предъяви-ка документы, дружочек.

Артем доставал из кармана паспорт и на ходу придумывал для ребят историю, как охмуряет девчонку. Ребята веселые, поймут. Он подал документ и, улыбаясь, ждал вопросов, но лица милиционеров неожиданно сделались серьезными. Они смотрели на него теперь без тени улыбки. Артем перевел взгляд на паспорт и чуть не упал: вместо паспорта он протянул милиционерам самодельное удостоверение оперуполномоченного.

— Пройдем-ка, — убедительно попросил первый, — здесь рядом.

Глава 14

Каждый день Полина проводила в однообразных трудах и заботах. Но передвигаясь по комнатам с щеткой и шваброй, она вдруг уловила в процессе мытья полов внутренний ритм и превратила его мысленно в танец, стараясь, чтобы движения попадали в такт внутренней музыки. Готовя обед, она чувствовала себя ведьмочкой, колдующей над котлом с волшебным зельем. Она чувствовала себя снежной королевой, когда мыла холодильник, русалкой, когда прибирала в просторной ванной комнате с небольшим круглым бассейном в центре. Ей было легко и весело настолько, что каждое дело втягивало ее в увлекательную сказку, — но развитие любого сюжета рано или поздно приводило ее к мыслям об Артеме.

Она только вспоминала его лицо и на душе сразу же становилось спокойно и легко, мир вокруг наполнялся музыкой, и она как-то подбиралась, подтягивалась, отчего работа ее спорилась.

Она до сих пор не разбила ни одной чашки в доме — одно это уже говорило ей о чем-то важном.

Когда Дины не было дома. Вика иногда выходила к ней переброситься парой слов, и это наполняло Полину особой гордостью. Жаль, такое случалось не часто. Если Дина никуда не уходила, все слова доставались ей. Но приближалось золотое времечко: врачи настаивали, чтобы Дина прошла полное медицинское обследование, и она в связи с этим собиралась на две недели в санаторий, только никак не могла выбрать — в какой именно. Дина упаковывала вещи и сетовала, что Виктория не сможет поехать отдохнуть вместе с нею. Ей предстояло в ближайшие дни сдать очередной роман, оперативно снимать вопросы редактора и просматривать корректуры, при этом набрасывая план нового романа.

В конце концов Дина укатила в «Дюны». Как только она уехала, для Полины наступили золотые дни. По утрам она будила Викторию и, пока та умывалась, варила кофе, который они пили вместе. Вика расспрашивала ее о детстве и, узнав, что она сирота, весьма заинтересовалась детским домом, подробно расспрашивала о детдомовском укладе жизни, о ссорах детей между собой и с учителями, о каких-нибудь конфликтах и противостояниях. К сожалению, Полина мало чем могла ее порадовать. Она морщила лоб, напрягала память, он ни одной ссоры вспомнить не смогла. Детство представлялось ей лучезарным, безоблачным и счастливым. В нем не было изъянов и даже мелких туч, кается, не было. Вот все, что было потом, — ад кромешный. Но Виктория об этом не спрашивала…