Партизанка или как достать начальство (СИ) - А. Ярослава. Страница 50

И теперь повелось, что как только часы переваливают ближе в десяти утра, все потихоньку подтягиваются на весовую попить чайку с пирожком. У баклажанихи оказались недюжинные кулинарные таланты, коими она потчевала своего любимого Коленьку. И нам перепадало.

Ток встретил нас шумом, гамом и пылью вперемешку с шелухой от пшеницы. Я раздраженно почесала шею от непрошенных воспоминай. Ненавидела, ненавижу и буду ненавидеть ток во время уборки, потому как на собственной щкуре ощутила, как к середине рабочего дня все тело чешется от проклятой шелухи, пота и пыли.

В былые времена, когда я еще не была супер специалистом, элементарного уважения к собственной персоне приходилось добиваться огромным трудом. Колхозники в некоторой степени очень высокомерный народ. Они терпеть не могут городских выскочек. А я была именно выскочкой. Нет бы сидеть себе тихо, как мышка и кнопки на калькуляторе щелкать. Не-е-ет! Я лезла в самое пекло, что доказать всем и самой себе, что я это не просто симпатичные ножки, что обитают в кабинете по соседству с директорским. Дура? Еще какая! Только по прошествии лет начинаю осознавать собственную глупость. Доказала? Только вот доказательства эти оказались никому не нужны, впрочем, как и я сама. Такая вот петрушка…

От мрачных воспоминаний меня отвлек Василич, который мягко потянул меня в сторону весовой со словами:

— Да чего на них смотреть-то Николавна. Кидают, да кидают. Грузят, да грузят.

И, правда, я в последнее время постоянно притормаживаю. Словно за хвост кто тянет. Тряхнула головой, от чего тот самый хвост хлестанул по спине, и обернулась. Немец молчаливо следовал за нами. Выражение его лица было несколько раздосадованным. Он хмурил свои светлые густые брови и смотрел себе под ноги.

— Томка! Ставь чайник, — скомандовал Василич, едва мы зашли внутрь.

Тамара Сергеевна, что в том момент вдохновлено о чем-то рассказывала своему Коленьке, округлила глаза при виде Петермана и, подскочив, как ужаленная стала носиться по комнате в поисках подходящей посуды.

Весовая была довольно просторным двухкомнатным домиком. Первую комнату занимали учетчики, а вторую, где собственно и стояли весы, баклажаниха. Здание было старым и давно нуждалось в ремонте. Тут всегда пахло сыростью, плесенью и мышами. Куда ж без них, родимых?

Пока Тамара Сергеевна налаживала чаепитие, мы уселись за старый обшарпанный стол, который тут был для совещаний. Меня тут же обступили со всех сторон учетчицы с различными вопросами.

— Евгения Николаевна, а как норму применять?

— А как премию начислять?

— Николавна, а когда Василий Михайлович будет?

Я всем мило улыбалась, отвечала, объясняла, разжевывала и одним глазом косилась на Петермана, который был явно не в своей тарелке. Он сидел напротив скрестив руки на груди и с брезгливым видом озирался по сторонам. Я невольно хмыкнула. Мда-а-а. Это вам не шикарный кабинет с кожаным креслом, господин Петерман.

Тем временем баклажаниха с прытью, которой я не замечала ранее, поставила перед высшим руководством кружку с чаем и целую гору ароматных пирожков от вида которых мой бедный желудок сжался.

— Угощайтесь, — сказал она, и поспешила ретироваться под предлогом, что нужно рабочих проконтролировать.

Петерман проводил ее взглядом и с явным отвращением на лице уставился на предложенный ему чай. Это был самый обычный пакетиковый чай, у которого ни вкуса, ни аромата. Плюс кружку баклажаниха ему выдала хоть и чистую, но старую и страшную. Чуть не фыркнула. До того он потешно выглядел.

Когда учетчицы, наконец, оставили меня в покое, навела себе кофейку и, подцепив пирожок, стала завтракать. Немец посмотрел на довольную меня, потом на пирожки, снова на меня и…решился.

Минут десять мы ели в абсолютном молчании. Краем глаза заметила, что вслед за первым пирожком мужчина подцепил второй, затем третий. Четвертый? Вот это у него аппетит с учетом того, что он вроде бы завтракал. А с виду и не скажешь, что много ест. Вот на Луганского посмотришь сразу понятно, что такого легче прибить, чем прокормить. А этот — кожа да кости.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил он, наконец насытившись, — Очень вкусно.

— Это не меня нужно благодарить. А Тамару Сергеевну, — отозвалась я и отхлебнула глоточек кофе.

Я еще медленно жевала пирожок, а Петерман откинувшись на спинку стула, наблюдал за мной. Не знаю, чем ему так понравилась моя персона, но тяжелый взгляд напрягал. Я поежилась от неловкости и, решив хоть как-то отвлечься, стала пролистывать свободной рукой учетные листы.

— Я заметил, что вас очень уважают и ценят работники, — внезапно сказал он.

Я чуть последним кусочком пирожка не подавилась. А все из-за того каким это было сказано тоном. Голос немца был холоднее льда. Буд-то он не комплимент только что мне отвесил, а отругал.

— Э-э-э, — был мой умный ответ.

А немец тем временем, продолжая сверлить меня взглядом, продолжил:

— У меня возникает ощущение дежавю.

Я непонимающе вскинула брови.

— Смотрю на вас и понимаю, что все это уже было, — загадочно произнес он.

Чего-чего? Внимательно присмотрелась к блондину, сомневаясь в трезвости его рассудка. Может баклажаниха ему чего в чай подлила? Что за чушь он несет?

— Я говорю о Луганском. Пять лет назад он был таким же, как и вы. Полон энергии, оптимизма и неуемной жаждой деятельности. Еще тогда я присмотрелся к нему и предложил пойти на повышение. Но он оказался так же упрям, как и вы.

— Почему? — невольно задалась вопросом я.

— Вот и мне интересно «почему», — с нажимом сказал Петерман, одним сильным движением поднимаясь со стула, — Почему вы с таким упорством цепляетесь за все это, — он словно издеваясь, оглянулся по сторонам.

— Потому, — буркнула я в ответ.

Немец с минуту смотрел на меня словно баран на новые ворота, а потом со вздохом достал пачку сигарет, раздраженно закурил, взглядом ища пепельницу. Я любезно подтолкнула ему обрезанную алюминиевую банку, где когда-то было пиво. Местные мужики использовали ее вместо пепельницы.

Блондин скривился, но говорить, слава богу, ничего не стал, а, то я ему бы ответила. Так ответила, что мало бы не показалась. Как пирожки есть — это он горазд, не побрезговал, а тут рожи корчит.

— Я совершенно вас не понимаю, Евгения, — сказал он, с явным наслаждением выпуская дым из легких.

— И не пытайтесь, — по доброте душевной посоветовала я.

— Почему это?

— Вы же немец, — радостно сообщила я.

— И-и-и? — он явно начинал злиться, не улавливая причинно-следственной связи.

— Одни уже попытались понять и приспособить под себя русского человека Целых четыре года пытались и нарвались…

И все это с ослепительной улыбкой на губах. Несколько мгновений Петерман застыл, как мраморная статуя с сигаретой в руке, а потом внезапно рассмеялся. Да так, что под конец закашлялся и уронил на собственный ботинок пепел.

— Я по вашей вине ботинок испортил, — капризно заметил он.

— Это что! У Луганского уже пол гардероба испорчено, — тут же нашлась я, — А вы говорите ботинок…

На такой вот немного веселой и практически дружеской ноте, мы решили пройтись по току. Когда выходили с весовой, Петерман следовавший за мной по пятам, внезапно остановил со словами:

— И все же вы не правы на мой счет.

— Это почему это?

— Я немец только наполовину.

Бросила оценивающий, чуть кокетливый взгляд из под ресниц на блондина.

— Значит, вы не совсем безнадежны.

— Не кочегары мы, не плотники, но сожалений больших нет. А мы монтажники высотники! И с высоты вам шлем привет! — с выражением пропела я, выглядывая из узких окошек ЗАВа.

Красотень да и только. Вид с высоты птичьего полета дает мимолетное, неуловимое ощущение свободы. Над током стали сгущаться первые тени сумерек и народ уже уставший от тяжелой работы отлынивал от обязанностей и пытался занять руки чем угодно только не лопатой. Кто-то нервно курил в сторонке. Кто-то пил уже вторую кружку чая. А кто-то пристально наблюдал за мной…