Анатомия страха (СИ) - Рябинина Татьяна. Страница 32

Кровь била из обрубка толчками. Выдергивая его из наручников, Геннадий с удивлением понял, что почти не испытывает боли, словно она осталась в отпиленной кисти. Когда-то из чистого любопытства он прочитал немало отцовских книг по медицине. Началась вторая стадия травматического шока, когда реакция на боль исчезает, а возбуждение сменяется безучастностью. Ему действительно хотелось лечь на пол и не шевелиться. Все силы ушли на борьбу, а на последний рывок их уже не оставалось.

Нет, не сдамся!

Цепляясь за стену, за трубу, Геннадий поднялся на ноги. Кровь пропитала пиджак и рубашку, но он уже не обращал на это внимания. Отшвырнув носком ботинка скрюченную кисть, последним усилием Геннадий бросился к двери.

Но дверь оказалась запертой.

Этого не может быть! Она не может быть закрытой. В ней же нет замка!

Геннадий снова и снова всем телом бился о дверь, припертую чем-то со сторону котельной. Брызги крови летели во все стороны.

Напрасно! Все было напрасно!

Цепляясь на реальность меркнущим сознанием, Геннадий хрипло каркнул:

— Кто?!

В ответ сквозь шум мотора раздался смех, и женский голос сказал:

— Локи.

Геннадий закричал — и кричал долго и страшно, по-звериному, пока тусклый свет не погас, пока не навалилась тяжелая, как могильная плита, зловонная темнота…

Глава 11

Проснувшись в отвратительном настроении и полюбовавшись на струйки дождя, которые змеились по стеклу, Дима решил взять отгул. Он обратился к себе с просьбой и, получив положительный вердикт, позвонил в «Аргус», чтобы сообщить об этом не вполне проснувшемуся охраннику.

Все-таки быть начальником не всегда скверно. Обычно люди мечтают взобраться повыше, но когда их мечта осуществляется, все равно остаются неудовлетворенными. Тогда одни начинают карабкаться еще выше, а другие, которых меньшинство, ностальгически вздыхают о тех временах, когда не надо было отдуваться за всех и каждого. Дима в своей должности ценил зарплату, кабинет и возможность не отчитываться про мелочам — как сейчас.

Поеживаясь от холода, он вышел на кухню, сварил побольше кофе с пенкой, пожарил омлет с сыром и гренками и утащил все это обратно в постель, где провалялся до обеда, бесцельно таращась в зеленый натяжной потолок и в тысячный раз пережевывая надоевшие мысли. «Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу…»

Когда раскопки надоели, Дима заключил, что быть умным плохо, и нехотя встал. Принимая душ, он с минуту подумал, не сбрить ли бороду, но решил все же оставить. Делать было нечего. Разве что наводить порядок. Дима натянул старые джинсы и подаренную Ксюшей футболку с портретом Леонардо ди Каприо (она предназначалась исключительно для самых грязных работ).

Он прибивал полки, вешал занавески, пылесосил ковры — и хандра постепенно улетучивалась. Дима так разошелся, что чуть было не начал мыть окно, но сообразил, что делать это в дождь несколько странно. Теперь ему было ясно, почему некоторые домохозяйки так маниакально вылизывают свои жилища: для них это лекарство от скуки и досады. Сам Дима подобное лекарство принимал редко, хотя, в общем-то, был мужчиной хозяйственным и руки у него росли откуда надо.

С удовольствием оглядев сверкающую чистотой квартиру, Дима выскочил за пивом, а потом приготовил себе роскошный ужин, не уступающий ресторанному. Но усевшись за празднично сервированный стол, он снова почувствовал уныние. «Ты, Митя, как девочка, которая пригласила в гости мальчика, а он не пришел — и вот она делает вид, что ей и так очень весело и хорошо!»

Поковырявшись без аппетита в жарком, Дима убрал все в холодильник и устроился с пивом перед телевизором. Показывали какую-то простенькую мелодраму. Минут через десять ему стало совсем тошно, и он щелкнул пультом. Тишина. Только дождь заунывно барабанил по карнизу да ходики отсчитывали время. А так ли уж он прав? Время идет, свобода… Свобода хороша только тогда, когда ее нет. Ну, в крайнем случае, когда ее только что обретешь. Пресловутый стакан воды, который некому будет подать…Да-да, именно так: и тебе никто не подаст и ты никому не подашь — некому.

Может, животину завести? Жабу, например. Огромную лягуху-голиафа. Только вот возни с ней! А кого? Птиц Дима не любил, рыбок воспринимал как деталь интерьера. От хомяков и морских свинок воняет, черепахи скучные. Собаку? Черную блестящую таксу, мечту детства? Но кому с ней гулять? Разве что кота — огромного, ленивого, как в мультфильме про попугая Кешу.

Вот у Стоцкого — две кошки. Первую ему подарили как кота Тихона. Когда Тихон подрос и оказался дамой, Валька не стал ее переименовывать. И даже пригласил к ней кота своих знакомых — пепельного британца по кличке Бакс, редкого паршивца, который воровал еду с Валькиной тарелки и выл по ночам. «Должна ведь животинка испытать радости жизни!» — говорил Валентин. Одного из Тишкиных котят — плюшевую кису Нюсю — он оставил мамаше для компании, а остальных раздал. Теперь обе кошки были степенными толстыми матронами в полпуда весом. Они искренне считали себя в доме хозяйками, а Валентина — приходящей прислугой. Нюся поедала цветы, Тиша точила когти о мебель и обе они спали на Валькиной кровати. На их пропитание Стоцкий тратил больше денег, чем на собственное. Но тем не менее пушистые подружки встречали его с работы, отпихивая друг друга, забирались на колени, урчали и, требуя ласки, нежно покусывали за нос.

От мыслей о кошках Диму оторвал телефон. Стоцкий — легок на помине! — судя по голосу, был мрачен.

— Вляпались мы с тобой, Дима, по самое дальше некуда.

Не успел еще Дима, услышав Валькино обращение, насторожиться, как тот выпалил:

— Калинкина убили. Еще на той неделе. Только сегодня узнал.

Дима выругался.

— Рассказывай!

— К счастью, я этого не видел. Говорят, картина не для слабонервных. Куда там Балаев с муравьями! Зря что ли говорят: никогда не бывает так плохо, чтобы не было еще хуже.

— Стоцкий!

Выслушав Валентина, Дима покачал головой, будто тот мог его увидеть:

— Ты хочешь сказать, Генка тупым лобзиком отпилил себе руку? Да ни в жизнь не поверю! Он крови боялся… не знаю даже, с чем сравнить. Сколько раз мы смеялись: порежет палец и начинает реветь, трястись, разве что в обморок не падает.

— И тем не менее. Дверь была заклинена. В крови смертельная концентрация карбо… Ну, ты понял. И следы наркотика. Видимо, его сначала накачали, а потом в подвал засунули. Машина стояла в лесочке, шланг там же валялся. Разумеется, никаких пальцев.

— Он от угара умер? — помолчав, спросил Дима.

— Экспертиза в затруднении. В равной степени может быть и от угара, и от потери крови, и даже от травматического шока.

Валентин замолчал, но Дима понимал, что это еще не все.

— Слушай, а почему мы с тобой вляпались? — спросил он, словно оттягивая время.

— Не корчи из себя идиота! — разозлился Стоцкий. — Потому что этого следовало ожидать. Дела объединили и передали в городскую прокуратуру. А вашему покорному вставили по самые гланды, поскольку от дела не самоустранился. Ты-то у нас подозреваемый если не номер раз, то номер два точно. Так что танцевал я сегодня кадриль с выходами. Между прочим, твоего приятеля Малинина от дела сразу отмели по той же причине. Из убойного — Логунов и Зотов, а следователь — Калистратов. Знаешь их?

— От Костика слышал, но не знаком.

— Вот и познакомишься. Калистратов тебя хотел повесткой вызвать, но я поручился, что завтра ты сам явишься. Так что не подводи меня. Запиши телефон.

Записав на обрывке газеты телефон следователя, Дима поинтересовался:

— Что-то есть еще, что мне нужно знать?

— Конкретно ничего. Сам понимаешь, меня теперь информировать никто не обязан. Скажу только, дело не просто гнилое, а очень даже тухлое. Боюсь, пока убийцу не найдут, тебе будет кисло. Если уж даже я на минуту засомневался… А для Калистратова ты никто. Представитель параллельного мира. Думаю, не надо объяснять, как наш брат относится к бывшим коллегам, подавшимся в бизнес. Ладно, не падай духом. Если понадобится адвокат, позвоню Антону Ракитскому, он мне обязан.