Вот моя деревня - Арро Владимир Константинович. Страница 10

— Федяра, никак они…

А Федяра отвечает:

— Они, это точно.

Санька говорит:

— А вон черненький, который меня за руку держал. Я и Полину Марковну узнал, и девчонку с челкой, и Куканова.

Городские напротив нас остановились, Полина Марковна и говорит:

— Саша, давай…

Тут же на середину вышел черненький мальчишка, сунул руки в карманы и закричал девчоночьим голосом:

— От пионеров красногорского лагеря наш пионерский…

И все городские крикнули:

— Привет!

Тут все захлопали. А вокруг пионерского строя народу-то собралось: и мамаши с грудными детьми, и кильковские старушки, и председатель колхоза, а среди всех моя бабушка. Даже продавщица вышла из магазина на свое крыльцо.

Когда черненький свое приветствие выкрикнул, Полина Марковна подошла к нему и что-то сказала, и он сразу руки из карманов вынул.

Евдокия Петровна после этого вся вздрогнула и сказала:

— Три-четыре!

И наши все разом крикнули:

— Здрав-ствуй-те!

И снова все захлопали. Надька Шарова выбежала вперед и подала Полине Марковне букет цветов.

А черненький все с середины не уходит. Полина Марковна тихонько ему шепчет:

— Саша, давай…

Тогда он сунул руки в карманы и сказал:

Я к Евдокии Петровне обернулся и спрашиваю:

— А в футбол разве не будем?

Городские это услышали и засмеялись. Евдокия Петровна каким-то игрушечным голосом говорит:

— Антон, ты послушай, не перебивай…

— Вот я, — сказал черненький, — я лагерный поэт. А среди вас поэтов нет?

Мы стали смотреть среди наших Верку Онуфриеву, она частушки хорошо сочиняет, но из пионерского строя вышла длинная рыжая девчонка. Она отвернулась и сказала:

— А я спою вам песни, чтоб было интересней.

И городские стали выходить один за другим.

Вдруг Шурка оборачивается и говорит:

— Евдокия Петровна, я листочек-то ваш потерял.

А сам бледный-бледный.

— Как-так? — спрашивает Евдокия Петровна.

— А вот, наверно, когда в футбол мотались…

— А что же мы теперь делать-то будем?

Мы все от городских отвернулись и на них обоих смотрим. Лицо у Евдокии Петровны стало такое, что даже стало жаль ее.

— Ну, не знаю, Шура… — говорит она. — Поищи хорошенько…

— Да я поискал…

— Может, ты запомнил?..

— Одну цифру-то я запомнил, — говорит Шурка. — Две тыщи пятьсот.

— Ну, скажи своими словами. Скажи, Шура, как отдыхаем, как работаем… Не хуже, мол, чем другие. Веников навязали пятьсот двадцать, цыплят на ферме вырастили две тыщи пятьсот…

Я говорю:

— Запомнить-то легко, в одной цифре пятерочка потом двоечка, а в другой цифре наоборот!

А городские все стихами кроют:

Черненький сунул руки в карманы и сказал:

— Ловко! — крикнул председатель колхоза и первый захлопал своими ручищами. — А ну-ка, что, деревенские, скажете?

Мы тоже все захлопали и начали выталкивать Шурку.

— Чего вы!.. — отбрыкивался он. — Не пойду я… Чего я там забыл…

— Ну, Шурик, — попросила Евдокия Петровна, — скажи своими словами… Он сейчас своими словами скажет…

Но Шурка весь покраснел, напыжился:

— Сказал, не пойду!.. Чего я там забыл…

Хлопать в это время на площади кончили. Городские смотрели на нас и ждали. А председатель колхоза просто глазами нас ел. И в это время мне в голову пришла одна мысль.

Я повернулся к Евдокии Петровне и говорю:

— А вот можно я скажу?

Все наши тут обрадовались:

— Вот Антошка скажет, у него язык подвешен!..

Евдокия Петровна еле губами шевелит:

— Правильно, Антоша, скажи…

Я выбрался на середину

Я выбрался на середину, и сзади меня так затихли все, что можно было подумать, что никого и нет. Я оглянулся на всякий случай, в кулак кашлянул и слышу, кто-то мне шепчет:

— Ну, Антошка, ну!..

Уставился я на девчонку с челкой и говорю:

— Вот, мне даже очень приятно, что вы к нам приехали сюда и всякое такое хозяйство…

Только чувствую, дальше слово никакое не идет, ну, не идет слово!..

Смотрю, председатель колхоза щурится, за папиросами лезет, ждет. И женщины с детьми вперед пионерского строя повылазили, тоже, значит, ждут. И старушки кильковские ждут, а среди них моя бабушка. Оглянулся я на своих, а те стоят притихшие, рты пооткрывали. Ну, думаю, нет мне обратного ходу, надо что-нибудь говорить.

И тут повернулся этак боком, смотрю, а за рекой деревня моя любезная, Равенка, прилегла на горке, аккуратная вся, подобранная, ни одного колышка лишнего не торчит.

Стало мне жарко вдруг, что-то внутри у меня колотнуло, я вперед шагнул и говорю:

— Мы хоть и кидались вчера вениками, а все равно очень рады, что вы к нам приехали сюда. Только это не совсем к нам получается, потому что деревня-то наша: — Равенка, во-он она на горке стоит, а эта деревня Кильково, он кильковский, Шурка-то, который отказался говорить. Как же она, наша Равенка, у вас в картах не обозначена, вот я чего не понимаю, ее обязательно обозначить надо, потому что другой такой деревни нет во всем белом свете, хоть Россию, хоть и Америку возьми! В Кильково, конечно, тоже есть свои преимущества, у них клуб вот, и магазин, и автобусная остановка, но с Равенкой Кильково не сравнится, поскольку у них даже рыба не так хорошо берет и комаров больше, а в Равенке у нас ветерок.

Тут такое кругом поднялось! Кильковские сзади меня загудели, и березницкие, и бреховские, а впереди городские смеются.

Я говорю:

— Вы не смейтесь, не смейтесь, у нас тут с кильковскими из-за этого такая распря выходит, завидуют они нам, иначе зачем бы кильковские трактористы дорогу нашу распахали, разве ж так можно, и куда это председатель глядит!.. Или, скажем, шофер дядя Коля, зачем нас сегодня в крапиву высадил, ведь это нехорошо, больно!..

Хотел я еще про Любу сказать, а также про пастуха дядю Лешу, да тут и так уж слишком много шуму поднялось.

— Ну, а за веники, — говорю, — вы нас, конечно, извините, мы за Шуркой Шаровым охотились, да обозначка вышла. Вот на этом я и заканчиваю, а сейчас вам Евдокия Петровна цифры скажет!..

Евдокия Петровна как крикнет:

— Да полно, Антоша, не буду я никакие цифры говорить!

А на площади — мать честная! — хохот стоит, пионеры до корчи смеются, председатель колхоза аж приседает, не поймешь — не то хохочет, не то кашляет.

Евдокия Петровна кричит:

— Заходите все в клуб!

После этого у нас все тут перемешалось

После этого у нас все тут перемешалось, пионерский строй рассыпался, все повалили в клуб.

Я кричу:

— Федяра, первый ряд занимай, Федяра!..

Но Федяру где-то там притиснули. Я сам чуть не первым в клуб ворвался. Зацепился в торопливости своей за лавку и вместе с лавкою на пол — грох! Но все же успел занять первый ряд для наших, для равенских.