За что? - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 5

Пони трогается, шарабан за ним, и рваные ребятишки остаются далеко позади…

— А вот и Воронской со своей малюткой! Что за прелестное дитя! — слышится за мною чей-то ласковый голос, едва мы появляемся в зале Павловского вокзала, уже полной народа — взрослыми и детьми.

— Ничего нет и особенного, — отвечает другой. — Разрядили как куклу, поневоле будет мила, — Взгляните лучше на Лили. Вот это действительно прелестная девочка! Сейчас видно, что она из аристократической семьи, — не унимаете голос.

Я хочу оглянуться и не успеваю, потому что мы входим в эту минуту с «солнышком» в огромный зал.

Музыка гремит на эстраде, где сидят музыканты. Какой-то длинноусый человек машет палочкой вверх, вниз, вправо и влево, перед самыми лицами музыкантов. Мне становится страшно за музыкантов. Я боюсь, что длинноусый человек непременно побьет их своей палочкой. Я хочу выразить это мое опасение отцу, но в ту же самую минуту к нам подбегает, подпрыгивая на ходу, стройненькая, огненно-рыжая девочка в шотландской юбочке, с голыми икрами (чулки едва-едва доходят ей до щиколотки) и вскрикивает радостно, приседая перед моим отцом:

— Monsieur Воронский! Здравствуйте. Папа прислал меня к вам.

— А, Лили! Очень рад вас видеть. А вот и моя дочурка. Познакомьтесь с нею, — ласково отвечает ей мое «солнышко».

Рыжая девочка едва удостаивает меня взглядом. Ей лет 7–8 на вид, но она старается держать себя совсем как взрослая. Это уродливо и смешно.

Мне эта рыжая девочка совсем-совсем не нравится. У нее такое гордое лицо. И шотландская юбочка, и голые икры, все, решительно все мне не нравится в ней. И поэтому меня злит, что «солнышко» так ласково разговаривает с нею.

— А мы и не поздоровались с вами как следует, Лили, — говорит «солнышко», — можно мне поцеловать вас?

Что? Или я ослышалась?

«Солнышко» хочет поцеловать чужую девочку? Нет! Нет! этого нельзя, нельзя! Или он, «солнышко», не знает, что ему можно ласкать одну его Лидюшу?

И прежде чем он успел приблизиться к рыжей головке, я бросилась к нему с громким криком:

— Не хочу, не надо! Не надо, папочка!

Позади нас кто-то рассмеялся.

— Хорошенькое воспитание дают ей ее тетушки! — слышится поблизости язвительная фраза.

— Сиротка! Что поделаешь!.. Без матери всегда так бывает, — говорит другой, уже знакомый мне голос.

Живо обернувшись, я вижу сухую старушку с черепаховым лорнетом у глаз.

Прежде чем «солнышко» успевает остановить меня, я быстро вырываю мою руку из его руки, мелкими шажками подбегаю к старушке с лорнетом и, дерзко закинув голову, кричу ей в лицо:

— Неправда! я не сиротка!.. У меня есть «солнышко», тетя Лиза и тети: Оля, Лина и Гуляша. А у вас их нет…

И мой голос звенит слезами.

Папа очень сконфужен. Он бросается к старушке с лорнетом и извиняется, расшаркиваясь перед нею.

— Лидюша, Лидюша, — испуганно шепчет он, — что с тобою?

— А потому, что она злючка! — очень громко и отчетливо говорю я так, что ехидная старушка с лорнетом, наверное, слышит мои слова.

Я еще хотела добавить что-то, но тут предо мною внезапно выросло светлое видение с белокурыми локонами.

— Прекрасный принц! Здесь! — широко раскрывая свои и без того огромные глаза, удивленно вскрикиваю я.

— Да, прекрасная принцесса!

И Вова Весманд, он же и мальчик с ослом, с самым забавным видом расшаркивается предо мною и тут же прибавляет:

— Хочешь, я буду твоим кавалером?

— Вова! Вова! — кричит, пробегая мимо нас как раз в это время, рыженькая Лили, — идем танцевать со мной.

Но уже поздно: мы взялись за руки и кружимся по залу, — я с моим прекрасным принцем. Но — ах! — что это был за танец! Вероятно, нечто подобное пляшут дикие вокруг костров! Как ни болтала я ногами, как ни старалась попасть в такт музыка, ничего не выходило. Другие пары кружились, как бабочки, кругом нас в то время, как я и мой кавалер бессмысленно топтались на одном месте, поминутно натыкаясь на другие пары. Наконец, окончательно потеряв терпение, Вова разом остановился посреди залы, тряхнул своими длинными локонами и, топнув ногою, вскричал:

— Нет! С тобою и шагу сделать нельзя… Лили! Лили! — позвал он пробегавшую мимо девочку, — танцуй, пожалуйста, со мною. Моя дама слишком мала для меня. Лили звонко рассмеялась и бросила на меня торжествующий взгляд.

Я готова была расплакаться от обиды и злости. С тоскою поводила я глазами вокруг себя, ища «солнышко». Но «солнышко» занялся разговором с высоким военным и ему было не до меня. А музыка гремела, и пары кружились, не давая мне возможности пробраться к нему. Каждую минуту я рисковала быть опрокинутой на пол, сбитой с ног, ушибленной, помятой. У меня уже начинала кружиться голова, ноги стали подкашиваться, перед глазами пошли красные круги, как вдруг я почувствовала чьи-то руки на своих плечах!..

— Девочка, тебе дурно?

Передо мною стоит бледный худенький мальчик, лет восьми, с высоким лбом и редкими как пух волосами. Умные серые глаза мальчика с заботливым вниманием смотрят на меня.

— Я хочу к моему папе! — тяну я капризно, оттопыривая нижнюю губу.

— Я провожу тебя к нему, — говорит мальчик. И, крепко схватившись за руки, мы пробираемся к тому месту, где папа разговариваешь с высоким военным.

— Вот, Алексей Александрович, ваша дочка, — говорит мой спутник, подводя меня к папе

— Спасибо, Коля! — отвечает «солнышко» и тотчас же снова обращается к высокому военному, очевидно продолжая начатый разговор:

— Да, да, наши солдатики храбры, как львы… дерутся на смерть… Мне брат писал что «там» очень рады перемирие… Вздохнут немного…

— А про Скобелева пишет? — осведомляется военный.

— Как же! Брат состоит в его отряде…

— А вы не думаете, что и до вас дойдет очередь? — спрашивает высокий военный, обращаясь к моему папе — Пожалуй, там недостаток в военных инженерах, и вас тоже призовут… — говорить военный.

Но тут папа значительно скашивает глаза на меня.

— Пожалуйста, — тихо шепчет он, — не говорите этого при ребенке, — она у меня нервная, знаете, такая…

Но я успела уже расслышать все и догадалась, что речь идет о войне с турками. У нас часто говорят про эту войну. Мой папа—военный инженер и его ужасно интересует все, что происходить там, на войне, или, как он говорил, «в действующей армии».

— Ну-ну, Лидочка! — говорить высокий военный, — не пугайся! Папу твоего не возьмут на войну к туркам.

— Я знаю, что не возьмут! — отвечаю я храбро.

— Почему? — улыбается военный.

— Да потому, что я не хочу! — бросаю я гордо и задираю кверху голову.

Все смеются, и папа, и высокий военный, и худенький мальчик, который привел меня к «солнышку».

— А я так хочу на войну! — слышится подле нас веселый голос, и я вижу Вову Весманда и рыжую Лили перед нами.

— Я хочу быть гусаром! — добавляет он весело и вызывающе смотрит на нас своими бойкими, живыми глазками.

— Молодец! — говорить военный.

И потом, заметив худенького мальчика с умными, серьезными глазами, обращается к нему.

— И ты тоже хочешь идти на войну и быть гусаром, не правда ли?

— Ах, нет, — живо отвечает мальчик. — Там людей убивают и кровь льется. Зачем же?

— А зачем турки бедных болгар обидели… у них дети! — заносчиво кричит Вова и сверкает глазенками.

— И у турок дети… маленькие, — с мечтательной грустью говорит худенький мальчик. — Нет, я в гусары не пойду. Я лучше учителем буду, — заключает он тихо.

— Учитель! Учитель! — в один голос хохочут Лили и Вова, — а сам наверное ничего не знает…

— Нет, знаю, — веско и убедительно говорить мальчик.

— Не спорьте, не спорьте, дети, — останавливает мой отец расходившуюся компанию. — Ну, нам пора. Едем Лидюша, — добавляет он и пожимает руку военного.

— До свиданья, дядя Воронской. Приходите же к нам! И вот с нею, — тоном избалованного ребенка говорить Вова, и небрежным кивком головы указывает на меня.

— Au revoir, monsieur! — приседает перед папой рыжая Лили.