Артемка у гимназистов - Василенко Иван Дмитриевич. Страница 11

- А у него борода трясется, - сказал мальчуган, сидевший, как обычно, на акации.

- Я прекращаю это безобразие!.. Прекращаю!.. - прохрипел чиновник.

Петя вдруг бросился со сцены за кулисы. И сейчас же, судорожно дергаясь, опустился занавес.

- Закрыл! - сказал Петя, опять вбегая на сцену. - Вот и все, Филарет Самсонович. И никаких недоразумений: нельзя - и нельзя, Филарет Самсонович.

У надзирателя опять затряслась борода:

- Так вот вы чем занимаетесь! Инсценируете запрещенные книжонки! Тайком нелегальщину показываете! Извольте сию же минуту сказать: кто состряпал эту, с позволения сказать, пьесу? Ну-с?

Артемка подумал: "Неужто признаются? Выгонят же!" И спокойно сказал:

- Да я написал.

- Вы?.. - вскрикнул Брадотряс и сейчас же недоуменно забормотал: - Но... позвольте... вы... вы, собственно, кто такой? Я вас не знаю. Вы гимназист?

- Чего? - удивился Артемка такому нелепому вопросу. - Сапожник я.

- Сапожник? - выпучил надзиратель глаза. - Но как же вы сюда затесались? И потом... потом... вы врете! Разве сапожники пьесы пишут? Вы врете самым наглым образом.

- А чего я буду врать? Написал - и написал! - нахмурился Артемка.

- А я говорю: врете! - настаивал надзиратель. - Если не врете, покажите пьесу. Посмотрим, чья рука. Нуте-с!

Артемка заглянул в суфлерскую будку. Но гимназиста с усиками и след простыл.

- Нету пьесы, - развел руками Артемка. - Потерял. Да вы не сомневайтесь: та книжка у меня в сундуке лежит. Вот пойдемте в будку.

- В будку? Это... куда же-с?

- А на базар.

- На базар?.. Ночью.. Гм... А впрочем... Идти по Карантинному? Мимо участка?

- Да хоть и по Карантинному.

- Хорошо-с, отлично, - согласился Брадотряс и, обратясь к совершенно растерявшимся гимназистам, ханжески сказал: - Господа, я всегда был ходатаем за вас перед директором. Буду просить и теперь. Как знать, может быть, удастся вас отстоять. - Потом опять повернулся к Артемке: - Нуте-с, господин литератор, извольте проводить меня в ваш рабочий кабинет... хе-хе... в будку! Нуте-с!

АРЕСТ

Брадотряс и Артемка шли рядом. Фонари на улицах не горели, луна еще не взошла. Надзиратель вглядывался в темноту, жался от всякого шороха и все повторял:

- Я, господин сапожник, ни черта не боюсь. Видите, что у меня в руке? Бахну из этой штуки - и наповал! Вот именно!

Из освещенного окна дома на руку надзирателя упал свет. Артемка сказал:

- А с виду будто портсигар.

Брадотряс крякнул и молча спрятал "оружие" в карман.

- Дядя, - спросил Артемка, когда свернули в Карантинный переулок, - а что за это гимназистам будет?

- Что будет? Карцер - раз, вон ко всем чертям из гимназии - два и, если папаши не отстоят, волчий билет - три...

Брадотряс от удовольствия даже прищелкнул языком. Потом с сожалением добавил:

- Впрочем, если пьесу действительно написал ты, что невероятно, то только карцер, а тебе волчий билет - и вон ко всем чертям из города. А то и в тюрьму.

- Ну, в тюрьму! Ловкачи какие! Артемка обиделся и больше уж не заговаривал. Около полицейского участка, где на полосатой будке горел одинокий фонарь, Брадотряс вдруг схватил

Артемку за руку.

- Чего вам? - удивился тот.

- Городовой! - вместо ответа крикнул надзиратель. - Ну-ка, подержи!

Из будки вышел полицейский, зевнул, перекрестил рот и взял Артемку за воротник.

Брадотряс скрылся в участке. Спустя немного деревянные ступеньки заскрипели, и Артемка увидел толстого полицейского, в котором узнал старого знакомого - околоточного надзирателя Горбунова. За ним спускался Брадотряс.

Горбунов посмотрел Артемке в лицо и равнодушно сказал:

- Из моего околотка. Сапожник. Сомнительно.

- Вот именно, сомнительно, даже невероятно. Врет он. А для чего, не пойму. - И Брадотряс вопросительно посмотрел на Горбунова.

- Пошли, - буркнул тот.

Шли молча: Артемка посредине, полицейский и гимназический надзиратель - по бокам. Некоторое время слышалось лишь поскрипывание сапог да сопение конвоиров. В конце переулка показались силуэты базарных построек. Горбунов с шумом вздохнул и равнодушно пожаловался;

- Собачья служба! Ни днем, ни ночью покоя нет! - и уже до самой будки не проронил ни слова.

Артемка открыл замок, нащупал в темноте спички и зажег лампу. Нагнув голову, шумно дыша, Горбунов вошел в будку и, как бык, заворочался в ней. Брадотряс остался снаружи, только голову просунул в дверь.

- Ну, давай твои книжки! Где они? - скучно сказал Горбунов.

Артемка приподнял сундучок и вынул две брошюрки - одну в зеленой обложке, другую в желтой.

- Скажите пожалуйста! - оживился Горбунов. - И вправду нелегальщина. Где же ты достал?

- От отца осталось, - не сморгнул Артемка глазом.

- Это может быть: отец у тебя вредный был А еще что есть?

- "Женитьба" Гоголя есть, "Шинель", "Конек-горбунок".

Артемка снимал с полки запыленные книжки и по одной подавал Горбунову. Тот брал, плевал на пальцы и, косясь на Брадотряса, с сомнением перелистывал.

- Разрешенная, - вздыхал Брадотряс.

- А больше нету? - лениво спросил Горбунов.

- Нету.

- Ну, все. Так запирай будку и пойдем... Он для формы пошарил еще рукой по полке, скосил глаза под столик.

- Пойдем, хватит и этого.

На углу Карантинного Брадотряс остановился:

- Мне налево-с. А протокол зайду подписать утречком.

- Будьте здоровы! - буркнул Горбунов. Далеко, в самом конце переулка, поднималась огромная красная луна. Из подворотни на дорогу вышла собака и протяжно завыла. Артемке стало не по себе.

- Куда это мы идем? - насторожился он.

- Ну и дурак же ты! - удивился Горбунов - Пьесу-то кто написал? Ты?

- Ну, я.

- А спрашиваешь, куда идем. К бабушке на свадьбу. Жалко, отец твой помер, а то бы сидеть вам вместе.

Артемка вспомнил ржавые решетки на окнах каталажки и серые заросшие лица, вечно выглядывавшие из этих окон.

"Не шмыгнуть ли в переулок? - подумал он. - Куда ему, толстому, гнаться за мной!"

Но Горбунов, словно догадавшись, вынул из кобуры огромный наган и показал Артемке:

- Видал? Попробуй только!

Около участка околоточный передал Артемку городовому, а сам пошел дальше. Городовой опять взял Артемку за воротник и, подталкивая, повел сначала вверх по лестнице, потом, через прокопченную табачным дымом канцелярию, вниз, в подвал.

Когда закрылась дверь и Артемка оказался в пахнувшей крысами темноте, ему стало страшно. Некоторое время он стоял у двери, вперив глаза в черное, как сажа, пространство. Вдруг близко кто-то сказал:

- Пух!

- Что? - шепотом спросил Артемка, сжимаясь от страха.

- Пух, - ответили ему и тоненько присвистнули.

"Какой-то знак, - решил Артемка. - Наверно, жульнический Как бы не ударили еще". И на всякий случай предупредил:

- Не очень-то! Я и сдачи дам.

Но "пух" и присвист чередовались с такой правильностью, что Артемка скоро догадался: спит кто-то.

Он протянул вперед руки и, нащупав деревянную скамью, лег.

"Чего я испугался? - подумал он. - Ну, посадили и посадили. Небось выпустят. А не выпустят - дёру дам!" - и, поворочавшись, заснул.

В КАТАЛАЖКЕ

Первое, что увидел Артемка утром, были синие, как на иконах у святых, глаза, бледное, в морщинках лицо И рыжая, начинающая седеть бородка Человек стоял у самой скамьи, наклонив голову в черной бархатной шапочке, какие носили монахи, и смотрел на Артемку:

- Воришка?

- Какой там воришка! - нахмурился Артемка. - Политический я.

- Ну? Настоящий?

Артемка подумал и с сожалением сказал:

- Нет, еще не настоящий А ты кто? Монах? Человек поднял руку к шапочке:

- Нет, путешественник я

- Путешественник? - Такой профессии Артемка не знал. - Это как же?

- А так. Хожу из города в город, на людей смотрю, себя показываю