Удивительное путешествие Полисены Пороселло - Питцорно Бьянка. Страница 14
– Как же она была одета? – опередил любопытство Полисены Бернард.
– Твоя мать, конечно, раздела ее, чтобы обтереть и отыскать какой-нибудь отличительный знак. Одежда на малышке была более чем странной для новорожденной. То, что я сперва принял за одеяло, на самом деле оказалось длинным полосатым шарфом, какие носят моряки…
– Точно! Я и не подумала, а ведь это именно так! – удивленно сказала Полисена.
– Но самым странным оказалось то, – продолжал рыбак, – что на тебе не было рубашки или обыкновенных пеленок. Ты по самое горло была затянута в красный шелковый чулок. Мужской чулок, по размеру подходивший на толстую и длинную ногу. Да ведь ты его видела, его сохранили в шкатулке.
– Мне бы и в голову не пришло, что это моя одежда… – призналась Полисена. – А что еще на мне было?
– Ничего. Ни медальона, ни вышитого чепчика, а на теле не было никаких особых примет, родимых пятен, татуировок, шрамов… У тебя были очень красивые кудряшки, черные и густые, и целых девять зубов.
Я хотел оставить тебя себе и уже успел к тебе привязаться. Но моя жена закатила ужасный скандал. Она сказала, что если я не отнесу тебя в монастырь, то она пустит тебя обратно в море вместе с твоим странным суденышком. И если ты утонешь как котенок, то уж точно не станет по тебе плакать. Что ее долг – заботиться о своих детях, а не о чужих младенцах. Как я смел ее ослушаться?
Но я не мог лишать тебя возможности узнать правду о своем прошлом. Оторвав кусок от пиратского флага, я сложил его в старую шкатулку, которую когда-то нашел в песке. Другой кусок решил оставить себе, чтобы показать, когда ты вернешься. Но моя жена хранила его так тщательно, что я его просто не нашел.
Бернард засмеялся, вспомнив о том, для чего его мать, а потом и мачеха употребляли половину флага, а ведь он видал деньки и получше, и даже Полисена не удержалась от улыбки.
– Больше положить в шкатулку было нечего, – продолжал рыбак, – кроме одного необычного украшения.
– Но в шкатулке не было никакого украшения! – возразила Полисена.
– Правильно, не было. В конце концов я его не положил, – признался рыбак со вздохом. – Шарф, в который ты была завернута, был заколот своеобразной английской булавкой, золотой, с изумрудом…
– Мачехиной серьгой!
– Да, именно ею. Жена утверждала, что булавка слишком красива и дорога для детских пеленок и пропадет зря. Она хотела оставить ее себе. А когда я попытался возмутиться, то начала рыдать и колотить кулаками по столу, пригрозила уйти от меня, заныла, что с тех пор, как за меня вышла, не видела в жизни ничего хорошего… Мне пришлось уступить, и я оставил булавку. Она закалывала ею платок по праздникам, а теперь ее унаследовала моя вторая жена: эта носит ее как серьгу.
Чтобы возместить тебе украденное – а это было самой настоящей кражей, – я положил в шкатулку одну из моих коралловых рыбок. По этой рыбке ты могла бы найти меня, если когда-нибудь захочешь вернуться.
Я одел тебя, завернул в шарф и попросил у соседей лошадь, чтобы отвезти тебя к монахиням. Вифлеемский монастырь был не близко, но и не очень далеко, а я всегда думал о твоем возвращении. Приехав туда, я подождал темноты, положил тебя на порог вместе со шкатулкой и вернулся домой. Это все.
Тем временем голова Полисены снова начала усердно соображать: «Значит, я приплыла по морю. Одетая в шелк, с золотой булавкой и изумрудом. Отданная во власть волнам кем-то любящим и желающим моего спасения. Интересно… Может, я дочь королевы пиратов?»
Она не знала точно, бывают ли у пиратов королевы, но идея ей понравилась.
«Или дочь невероятно богатого корсара, элегантного, благородного, с воротничком и манжетами из французского кружева, хозяина морей…»
– Что ты будешь теперь делать? – с беспокойством спросил Бернард, прерывая ее фантазии.
– Пора снова отправляться в дорогу. Немедленно. Я и так потеряла слишком много времени здесь, в Урагале. Но сперва мне надо забрать свою золотую булавку. И поросенка тоже!
Часть четвертая
У Туманной скалы
Глава первая
Лукреция крепко спала на соломенной подстилке в конюшне урагальского постоялого двора, окруженная своими животными.
В тот вечер представление увенчалось необыкновенным успехом, и все без исключения артисты труппы под шум аплодисментов и звон монет должны были несколько раз выступить на бис. Когда наконец зрители раскошелились в последний раз и смирились с тем, что пора домой, маленькая бродяжка и звери-циркачи валились с ног и лап от усталости. И вот теперь они наслаждались заслуженным отдыхом, прижавшись друг к другу, и каждому снился свой сон.
Гусыне Аполлонии снилось, что она плещется в целом болоте из червяков, улиток и головастиков, которые сами плыли ей в клюв. Дмитрию снились черничные плантации и золотистый пчелиный рой, который вел его за собой к навесу, а с него, как гроздья винограда, свешивались медовые соты.
Обезьянка Казильда видела во сне кокосовый орех. Она разбивала его о рожицу мальчика, который мучал ее все время представления, дергая за хвост. Рамиро во сне впивался в жирное бедро хозяина постоялого двора и вытягивал из него большую вкусную кость.
Лукреции же снилось, что она идет одна-одинешенька вдоль ночной дороги, босиком, с большим и тяжелым мешком за плечами. Но во сне она была счастлива, потому что мешок был наполнен золотыми монетами, на которые она собиралась купить большую крытую повозку из дерева, нечто вроде дома на колесах, запряженного в четверку лошадей. И вот из-за поворота, опираясь на палку, навстречу идет какой-то человек, замотанный по самые глаза в длинный плащ.
Внезапно сон окрасился в цвета страха. Незнакомец еще не показал своего лица из-под плаща, а Лукреция уже знала, что это старый Жиральди: он искал ее, чтобы отобрать сокровище, накопленное ею в одиночку тяжелым трудом. Человек угрожающе поднял палку.
– Ты мне ничего не сделаешь. Ты что, забыл, что умер? – сказала девочка. Но он, казалось, ее не слышал и опустил палку.
БАХ! БАХ! БАХ! БАХ!
Сначала проснулись животные, прислушались. Пес Рамиро зарычал на дверь. Медведь Дмитрий в одно мгновение поднялся на задние лапы, с его весом это было неожиданной ловкостью, и закрыл грудью Лукрецию. Гусыня принялась громко хлопать крыльями, вытягивая шею и широко раскрывая клюв.
Но Лукреция так устала, что, несмотря на весь этот шум-гам, никак не могла проснуться.
– Зря ты машешь своей палкой. Ты умер. Ты ничего мне не сделаешь, ничего! Прекрати!
БАХ! БАХ! БАХ! БАХ!
– Ну же! Ты мне откроешь или нет? Это я! Открой!
Огромным усилием воли Лукреция встряхнула головой, отгоняя сон. Вскочив на ноги, она на цыпочках пошла посмотреть в дверной глазок.
Дверь продолжала сотрясаться от ударов. При свете луны Лукреция разглядела мальчика. С одной стороны он держал под мышкой шкатулку, с другой – поросенка, а ногами в деревянных башмаках дубасил по створке. БАХ! БАХ! БАХ!
– Ты кто? Что с моей подругой? – встревожилась Лукреция.
– Какая еще подруга? Что ты рот раскрыла? Дай мне войти, – нетерпеливо ответил мальчик почему-то голосом Полисены.
– Что ты сделала со своими волосами? Почему оделась мальчишкой? – спросила Лукреция, как только ее подруга вошла внутрь. Теперь звери снова успокоились. Ланселот сразу же прибрал к рукам поросенка и начал его обнимать и покрывать поцелуями.
Полисена взгромоздилась на солому и рассказала о своих последних приключениях и о том, как Бернард ходил на цыпочках за булавкой, которую очень осторожно вынул из уха спящей мачехи.
– Это рыбак предложил нам поменяться одеждой. У меня же теперь короткие волосы, и нас нетрудно перепутать друг с другом. Мачеха проснется и не сразу заметит, что я сбежала. В окно она увидит Бернарда – он будет в моем платье расхаживать по берегу в поисках моллюсков – и не будет бить тревогу по крайней мере до обеда.