Сигналист - Тайц Яков Моисеевич. Страница 3

— Хи… химтревога! — закричал Сеня, бледнея.

— Ребята, противогазы!

Думать некогда. Шапку долой — раз, маску из сумки — два, ладони в маску (чтоб ее раскрыть) — три, маску на лицо — четыре, шапку на голову, и даешь в лагерь, что есть силы.

— Ребята, — кричит Сеня, хватаясь за развевающиеся платки и портянки, — а как же я? Постойте, а как же…

Самолеты что-то сбросили, и над лагерем рассыпалось огромное облако белого дыма.

Мы мчимся сквозь дым, как пожарные. Впереди мчится Сеня, закрыв лицо руками…

Около пирамиды, где стоят наши винтовки, суетится человек с маской. В нем мы по ухваткам узнаем Матвеина. Он издали нетерпеливыми жестами подгоняет нас.

Мы хватаем винтовки, сумки, подсумки, скатки и бежим за Матвеиным в лес. Сеня побежал за противогазом. Весь полк в противогазах выбежал в лес. Здесь газы не так легко распространяются, как по чистому месту. Здесь кроме того хорошо маскироваться от самолета противника, скрываясь под чащей веток. Я думаю, что сверху нас совсем не было видно. Скоро прибежал Апанасенко, который, видимо, не сразу нашел противогаз.

Сердце колотится, выдыхаемый воздух с силой хрипит в клапане. Очки то п дело запотевают, их протираешь красным резиновым «носом».

Самолеты еще немного покружились над лагерем и улетели.

Горнист сыграл «отбой».

«Снять противогаз!» прокатилась по лесу команда, и все стали снимать влажные изнутри маски и протирать их тряпочкой, которая лежит у каждого в сумке. Вместо одинаковых резиновых «рож» снова показались знакомые лица. Сеня смущенно улыбался.

Матвеин был недоволен — его отделение одним из последних выбежало из лагеря, и он сердито хмурился, запихивая маску в сумку.

Полк построился за передней линейкой. Солнце уже зашло, но было еще светло. Командир полка подъехал к нам на своем рыжем коне.

— Химическую тревогу можно считать удавшейся. Бойцы быстро собрались. Нам газ противника не страшен. Ура!

— Ура-а! — покатилось по рядам. Громче всех кричал Апанасенко, который стоял около меня.

После командира выступил полковой врач.

— Итак, мы видим, товарищи, что на всякий яд есть противоядие, на всякий газ найдется противогаз. Красноармеец Апанасенко Семен Иванович, — продолжал врач, — как не имевший при себе в момент химатаки противогаза, считается условно отравленным, и мы сейчас на нем произведем показательное лечение.

Апанасенко покраснел, открыл рот, словно хотел что-то сказать, и приподнял было голову, но сейчас же низко ее опустил.

— Что, брат Сеня, отравился? — зашептали ребята.

— Ничего, Сенечка, сейчас подлечат.

— Апанасенко Семен, на середину, — сказал врач, и Сеня, красный, как клюква, вышел вперед.

— Да я же не отравлен, — сказал он. — Я себя чувствую вполне здоровым.

— Ничего, ничего. Ведь это только показательное лечение. Ложитесь, — сказал врач и показал на лежащие в траве носилки. — Санитары, разденьте больного!

Санитары в белых халатах кинулись к Сене.

— Я сам, я сам разденусь, — взмолился «отравленный».

— Нет, вам нельзя, вы больной.

Через минуту Сеня, полуголый, лежал па носилках. Смешок пробегал по рядам красноармейцев.

— Санитары, проделайте процедуру, — приказал врач и продолжал: — При отравлении нарывным газом, например ипритом, надо прежде всего…

Все, что врач говорил, санитары проделывали на бедном Сене.

— При отравлении удушливым газом, например хлором… — говорил врач, оглядываясь на Сеню, который барахтался в руках неумолимых санитаров.

Наконец санитары надели на Апанасенко новенькую, чистую рубашку и отпустили его.

— Как себя чувствуете? — спросил врач у Сени. — Отравление прошло?

— Прошло, прошло, — отвечал Сеня, злой и взъерошенный.

В палатке мы долго донимали бедного Сеню:

— Что, брат, не зря мы таскали противогазы?

— Как леченье, понравилось?

Сеня не знает, что сказать, и крепится.

— Его надо в госпиталь.

— Ясно, как отравленного, — не унимались ребята.

— А я зато чистую рубашку получил, — вдруг выпаливает Сеня, — сверх комплекта!

Это факт. Весь полк видел. Крыть нечем.

Пу и Вью

Сигналист - i_005.jpg

1

Первым проснулся Вьюшкин. Он откинул серое одеяло с нашитой у ног буквой «Н». Такие буквы из белого холста мы все нашили себе на одеяла, чтобы знать, каким концом покрывать ноги, а каким голову.

Рота спала. Сотня здоровых глоток и две сотни ноздрей издавали сип, храп, свист, шип… Целая фабрика!

Дежурный по роте обошел казарму. Везде порядочек и однообразие. Аккуратно сложено обмундирование на тумбочках. Туго скрученные ремни лежат на гимнастерках. Под койками отдыхают сапоги; голенища все повернуты в одну сторону. Шинели заправлены «на большой», рукав к рукаву, петлица к петлице. Винтовки на пирамидах прочищены и смазаны.

Одни только спящие фигуры портят все однообразие. Бойцы спят, как попало: кто на правом, кто на левом боку, кто свернулся калачиком, а кто и вовсе растянулся животом вниз.

«Хорошо бы, — думает дежурный, — уложить всех на один бок, разогнуть „калачики“. Вот командир удивился бы!»

Дежурный по роте садится у дежурного столика, под дежурной лампочкой, и начинает клевать носом.

Вьюшкин посмотрел на своего приятеля. Пугачев спит, обняв обеими руками подушку.

— Пугач, — шепчет Вьюшкин, — Пуга-ач!

Пугачев не шевелится. Вьюшкин, оглядываясь на задремавшего дежурного, соскочил с койки и сорвал с Пугачева одеяло.

— Витька, — шепчет Вьюшкин, — вставай, уговаривались ведь. Сам говорил…

— Ну его, — ворчит Витька, — я спать хочу.

— А карточка? Пойдем, дежурный не видит.

Толстый Пугачев поднимается и длинно зевает.

— Тише ты, чорт сонливый! — шопотом ругается Вьюшкин. — Сам говорил! А теперь — зевать? Пошли.

Пугачев окончательно приходит в себя.

— Отвертка есть?

— Есть, есть.

— Пулемет возьми.

Их шопот неслышно шуршит среди храпа.

Они осторожно взяли с пирамиды «Дегтярева» и потихоньку, на цыпочках, в одном белье, босиком, прошли мимо дремавшего дежурного, в ленуголок. Это отдельная комната в конце казармы. Пугачев включил свет. Их смешные тени засуетились на стене.

В окна заглянула черная летняя ночь. Пугачев положил пулемет на крытый кумачом стол. Портреты вождей, расклеенные по стенам, с удивлением смотрели на двух красноармейцев, которые среди ночи пришли в ленуголок, да еще с пулеметом.

— Ну, — сказал Вьюшкин, — начнем.

— Ага, — ответил Пугачев.

2

Вчера, на вечерней поверке, старшина достал из-за обшлага папиросную бумагу. Не думайте, что он собирался курить.

— Стоять вольно, слушайте приказ.

«На 24 мая назначаются ротные состязания по быстрейшей разборке и сборке легкого пулемета системы Дегтярева. Бойцы, показавшие лучшее время, будут премированы».

Мы любили нашего старшину за веселость и добродушие. Иногда, правда, он напускал на себя строгость. А ругался он всегда весело.

— А премия, ребята, не богатая, но интересная: фотокарточка с того, кто быстрей всех сделает. Будет он снят вместе с пулеметом. И, конечно, надпись. Скажем, бойцу Вьюшкину за отличную подготовку по пулеметной части.

Пугачев стоит в шеренге рядом со своим закадычным другом, Вьюшкиным. Он толкает дружка локтем.

— Слышь, тебя кандидатом намечают.

Вьюшкин ухмыляется:

— Я бы не отказался, чорт побери!

Вьюшкину уже представляется, как ему предподносят большую фотографию, на которой снят он, Александр Вьюшкин, во весь рост. В руках у него пулемет, диск с патронами, грудь перехвачена ремнями, слева командирская сумка, справа блестящая кобура со шнурком. И он и пулемет смотрят неустрашимо в объектив. Весь колхоз сбежится к ним в хату смотреть на эту карточку, когда он вернется из Красной армии.