Мое первое сражение - Сабо Иштван. Страница 2

Из последних сил удалось мне закончить чтение, и тут — поскольку учитель поставил меня лицом к классу — я волей-неволей вынужден был увидеть, как реагируют мои слушатели. А они собирали свои книжки-тетрадки — ведь занятия подошли к концу, и по классу полз злорадный, угрожающий шумок. Лицо мое горело, внутри была полнейшая пустота, руки-ноги тряслись мелкой дрожью. Я не спеша стал тоже собираться домой, хотя сейчас мне сделалось по-настоящему страшно: я знал, что за порогом школы сполна получу все причитающееся.

Господин Будаи, видимо, догадался, какая опасность меня подстерегает, и решил, что сегодня мне лучше будет возвращаться домой в одиночку, когда все ребята уже разойдутся.

— Зайди-ка на кухню, — пригласил меня учитель, когда мы вышли во двор.

Каждый из школьников за честь почитал ступить в учительскую квартиру. Я был приятно поражен неожиданным приглашением: может, все обернется к лучшему и учитель все же скажет те слова, которых я в глубине души так жаждал.

Господин Будаи усадил меня на табуретку, а сам куда-то исчез. Я с любопытством оглядел уютную, пропахшую сдобным печеньем кухню; она была совсем не похожа на нашу или чью-либо другую в селе. Вокруг царила такая ослепительная чистота и порядок, будто здесь сроду не стряпали и не стирали.

Вернулся учитель и с улыбкой протянул мне большущий ломоть хлеба, намазанный медом. Я горячо отказывался, хотя при виде лакомства у меня слюнки потекли и даже голова закружилась.

— Не ломайся, раз угощают — бери!

Фраза звучала как приказ, и это облегчило мою ситуацию. Покраснев, я пробормотал слова благодарности, взял хлеб и принялся уписывать его с нескрываемой жадностью.

Учитель тоже сел — на табуретку поодаль, достал свой изящный серебряный портсигар и закурил. Некоторое время он наблюдал, как я уплетаю за обе щеки хлеб с медом, а затем заговорил тоном, какого я у него не слышал в классе:

— Все-таки, приятель, в твоем сочинении концы с концами не сходятся. Сам-то ты разве не заметил?

Не переставая жевать, я навострил уши. Такой разговор сулил куда больше, чем масса пустых похвал.

— Тогда слушай меня внимательно. Что ты хотел написать — сказку или как бы подлинную историю?

— Подлинную историю, — ответил я.

— Но ведь вот в чем закавыка: двум воинам не справиться с таким числом врагов — чудеса только в сказках бывают. Ты же писал быль, а не небылицу. Тут, брат, надо смотреть в оба, не то такого понапишешь, что никто не поверит. Сколько бишь турок они поубивали? Триста или четыреста? — Он заливисто рассмеялся, хлопая себя по коленям.

Я слушал его, несколько смущенный, но без какого бы то ни было стыда или обиды. Скорее у меня было такое чувство, будто господин учитель чего-то недопонял в моем рассказе.

— Многовато… многовато будет, — твердил он свое, и тогда я решился возразить ему:

— Зато какие они сильные… И храбрые.

— Кто? Гашпар и его друг?

— Да.

— Тогда, значит, ты все-таки сказку сочинил.

— Нет, господин учитель! В сказках сражаются с драконами, а тут…

Я запнулся, пораженный собственной дерзостью.

— А тут с кем же? — подстегнул он меня вопросом.

— С турками.

Он опять рассмеялся, слегка поперхнувшись сигаретным дымом.

— Где им против мадьярских богатырей выдюжить! Четыре сотни турок не пикнув головы сложили. — Лицо его вдруг посерьезнело, и, глядя куда-то вдаль, он покачал головой. — Эх, брат, если бы оно и впрямь так было!..

Он снова обратил ко мне свой взгляд.

— Ты тоже это имел в виду?

Я радостно кивнул.

— Ну что ж, тогда ты прав. Только ведь в действительности все было совсем иначе.

С угощением я управился, сверкающая чистота кухни вынудила меня утереть рот носовым платком, а не рукавом, как обычно. Задушевный разговор с учителем поднял мне настроение, заставив забыть об унижении, постигшем меня в школе. Значит, все-таки не зря написал я свой рассказ! Мною овладело горделивое спокойствие человека, уверенного в собственной правоте.

— Конец рассказа мне нравится, гораздо больше, — задумчиво произнес учитель. — Правда, все там кончается плохо, зато звучит убедительно.

Я снова насторожился, как охотничий пес, и слушал, затаив дыхание.

— Звучит убедительно, — продолжал учитель, — потому что не похоже на сказку. Можно подумать, будто все так и было на самом деле. Почему он не смог есть за ужином, этот твой другой герой?

Я оробел: мне хотелось ответить получше, как в школе во время опроса.

— Ну… аппетита у него нету.

— Настолько он устал в сражении?

— Не потому…

— Турок стало жалко?

— Нет, — поспешно выпалил я, — просто ему опротивело.

Учитель уставился на меня с таким нескрываемым изумлением, что я вконец смешался.

— О чем это ты? Что ему опротивело?

— Да все это…

Он долго, пытливо изучал меня взглядом, точно видел впервые.

— Понимаешь ли ты, братец, что ты сейчас сказал?

Я отвернулся, не зная, куда деваться от стыда.

— Выходит, твой богатырь не любит сражаться? Чего же тогда он дрался бок о бок с Гашпаром?

— Ему нельзя было по-другому: у него служба.

— Ах так! Значит, и в следующий раз он опять выступит против врагов?

Я молча кивнул, хотя никак не мог взять в толк, почему учитель задает такие странные вопросы. В них не было ничего обидного, просто я боялся, что не смогу правильно ответить и господин Будаи высмеет меня. И с новой силой вспыхнуло беспокойство: значит, мой рассказ все же не очень нравится учителю. Но тогда он не стал бы допытываться с такой дотошностью да и глядел бы на меня по-прежнему — как в то время, пока я ел хлеб с медом.

— И имени ты ему не дал почему-то… А ведь он ничуть не хуже Гашпара.

Я упорно молчал, не смея признаться, что, пока писал рассказ, все время воображал себя на месте того богатыря; вот и не смог найти ему подходящее имя. А может, и не захотел.

Учитель поднялся.

— Ну, а теперь ступай домой, мама не знает ведь, где ты запропастился. — Он погладил меня по голове, но не так, как давеча в классе, и сердце мое подскочило от радости. — Вот только скажи мне: зачем ты написал этот рассказ?

Я опять не знал, как ответить, однако отметил про себя, что учитель больше не упоминает слово «сочинение».

— Не мог по-другому? — улыбнулся он. — Как этот твой воин без имени?

Я кивнул, благодарный ему за подсказку: ведь вопрос снова оказался трудноватым. Учитель перестал гладить мою голову, и я был рад, что он убрал руку, — еще минута, и я бы разревелся.

Он легонько подтолкнул меня к двери:

— Иди. И про свои мальчишечьи забавы тоже не забывай.

Меня удивило это его напутствие, но я ответил, как и подобает послушному ученику:

— Да, господин учитель, — и, распрощавшись по всем правилам, вышел.

Дверь за мной захлопнулась, и я, взбудораженный, бегом припустил через школьный двор, к ведущему домой проселку. Но затем перешел на шаг и, погрузившись в свои думы, неспешно побрел к дому. Стоило мне оглянуться по сторонам, и мир вокруг показался мне новым, незнакомым, а душу обременял непомерно тяжкий груз: радость и боль, слитые воедино, хаотическая смесь чувств, жаждущих ясности и порядка. В этот момент из-за садовой изгороди высунулась ухмыляющаяся физиономия одного из моих одноклассников, и слух резанула язвительная кличка:

— Эй ты, Гашпар!