Чернышевский - Богословский Николай Вениаминович. Страница 65

– Но скажите хотя в общих чертах, в каком виде представляется вам новое направление искусства, насколько оно стало уже понятно для вас? – спросил его Чернышевский.

– С технической стороны оно будет верно идеям красоты, которым служили Рафаэль и его современники… Соединить рафаэлевскую технику с идеями новой цивилизации – вот задача искусства в настоящее время. Прибавлю вам, что искусство тогда возвратит себе значение в общественной жизни, которого не имеет теперь, потому что не удовлетворяет потребностям людей. Я, знаете ли, боюсь, как бы не подвергнуться гонению, – ведь искусство, развитию которого я буду служить, будет вредно для предрассудков и преданий, – это заметят, скажут, что оно стремится преобразовывать жизнь, – и знаете, ведь эти враги искусства будут говорить правду: оно действительно так.

– Ну, этого не опасайтесь, – заметил Чернышевский, – смысла долго не поймет никто из тех, кому неприятен был бы смысл, о котором вы говорите. Вас будут преследовать только завистники, по расчетам собственного кармана, чтобы вы не отняли у них выгодных работ и почетных мест. Да и те скоро успокоятся, убедившись, что вам неизвестно искусство бить по карманам и интриговать.

– Да, – сказал Иванов. – Доходов у них я не отобью, заказов принимать я не хочу. Вот, например, мне предлагали… но я отказался.

И он рассказал о двух громадных и чрезвычайно выгодных заказах.

– Как отказались? Зачем же? – спросил Чернышевский в совершенном изумлении и хотел убеждать Иванова изменить его решение.

– Нет, не говорите мне этого, – прервал его Иванов на первых же словах. – Каково бы ни было достоинство моей кисти, я все-таки не могу согласиться, чтобы она служила такому делу, истины которого я не признаю. Притом же я не хочу быть декоратором, для этих заказов нужна декораторская работа. И ведь я уже говорил вам, что мне теперь надобно работать над самим собою, а не над полотном.

Большие планы ставил перед собой Иванов, но силы художника были надломлены десятилетиями лишений и нужды. Ему так и не довелось претворить в жизнь свои глубокие замыслы. Не прошло и трех месяцев после этой встречи Александра Иванова с Чернышевским, как художника не стало.

И Герцен и Чернышевский – духовные наставники этого замечательного живописца и «одного из лучших людей, какие только украшают собою землю» – откликнулись на его смерть статьями, в которых они отдали должное самоотверженным творческим исканиям Александра Иванова, сумевшего преодолеть прежние заблуждения и смело вступить на новый путь.

Творческая жизнь великих русских художников-реалистов протекала под знаком непосредственного воздействия революционно-материалистической теории искусства Чернышевского, идеи которого глубоко проникли в их среду.

В.В. Стасов указывал, имея в виду Крамского, Репина и Перова, что под влиянием «Эстетических отношений искусства к действительности» «здоровое чувство, здоровая потребность правды и неприкрашенности все более и более укреплялось в среде новых русских художников».

В одном из своих писем 1885 года И.Н. Крамской писал: «…русское искусство тенденциозно… я разумею следующее отношение художника к действительности. Художник как гражданин и человек, кроме того, что он художник, принадлежа известному времени, непременно что-нибудь любит и что-нибудь ненавидит. Предполагается, что он любит то. что достойно, и ненавидит то, что того заслуживает. Любовь и ненависть не суть логические выводы, а чувства. Ему остается только быть искренним, чтобы быть тенденциозным».

В эстетической теории Чернышевского Стасов видел один из самых верных задатков самостоятельности национального развития нашего искусства

Оспаривая утверждение французского художника Курбе, заявившего на художественном конгрессе в Антверпене в 1881 году о том, что именно он, Курбе, явился провозвестником реалистического европейского искусства, Стасов подчеркнул: «Ни Курбе, ни вся остальная Европа тогда не могла, конечно, и подозревать, что у нас, помимо всех Прудонов и Курбе, был свой критик и философ искусства, могучий, смелый, самостоятельный и оригинальный не меньше их всех, пошедший… еще дальше и последовательнее их. Это… автор, который еще в 1855 году выпустил в свет… полную силы мысли и энергической независимости книгу: «Эстетические отношения искусства к действительности»… проповедь ее не была потеряна в пустыне… то, что в ней было хорошего, важного, драгоценнейшего, бог знает какими таинственными, незримыми каналами просачивалось и проникало туда, где всего более было нужно, – к художникам».

Начиная с пятидесятых годов, русское изобразительное искусство на дальнейших этапах своего развития перекликается с могучей проповедью Чернышевского Общеизвестно, как велика была роль его заветов в годы организации передовыми художниками первоначально артели, а затем Товарищества передвижников. Как раз в десятилетний промежуток между появлением первого и второго изданий диссертации Чернышевского (1855–1865 гг.) протекало формирование артели.

Говоря об этом этапе в развитии русского изобразительного искусства, В. Стасов писал позднее: «Двадцатилетняя молодежь возмутилась теми «программами» на высшую золотую медаль (с поездкой за границу), которые крепко, мирно и счастливо навязывались ученикам академическим в продолжение ста лет, еще со времен Екатерины II. Движимые духом времени и проснувшимся тогда в России чувством самосознания, они отказались от Академии, наград и заграницы, устроили свою собственную Артель, нечто вроде «фаланстера», а lа Чернышевский, и стали жить и работать вместе».

И.Е. Репин свидетельствует, что объединенные под руководством Крамского члены артели горячо обсуждали трактат Чернышевского на творческих вечерах.

Мысли русских художников об искусстве перекликаются с основными положениями эстетики Чернышевского, который требовал от произведений искусства прежде всего идейности, содержательности.

Основное положение эстетики Чернышевского – «прекрасное есть жизнь» – находило последовательное воплощение в творческой практике лучших русских художников.

ХХIII. Кругозор ученого и публициста

Одно из юношеских писем Чернышевского к родным ясно свидетельствует, как рано стал он понимать особенную важность для жизни общества таких наук, как история, политическая экономия и философия.

Узнав в 1849 году от родных, что в Казанском университете, где учился тогда его двоюродный брат А.Н. Пыпин, введено преподавание политической экономии, Чернышевский пишет им 22 ноября следующие знаменательные строки: «Что у них прибавили политическую экономию, это чудесно, потому что теперь она и история (то-есть и то и другое, как приложение философии, и вместе главные опоры, источники для философии) стоят теперь во главе всех наук. Б.ез политической экономии теперь нельзя шагу ступить в научном мире. И это не то, что мода, как говорят иные, нет, вопросы политико-экономические действительно теперь стоят на первом плане и в теории, и на практике, то-есть и в науке, и в жизни государственной».

Трудно сказать, какой из дисциплин в этой триаде отдал бы он предпочтение. В его представлении они были как бы неразрывно слиты, поскольку история и политическая экономия, как говорит он сам, суть «главные опоры и источники для философии».

История издавна была одною из самых любимых Чернышевским областей человеческого знания. Уже в его семинарских сочинениях оказывалось необыкновенное богатство исторических сведений. Не менее усердно продолжал он заниматься изучением исторических вопросов и в университетские годы.

«Можно не знать, не чувствовать влечения к изучению математики, греческого или латинского языков, химии, – писал позднее в одной из статей Чернышевский, – можно не знать тысячи наук и все-таки быть образованным человеком; но не любить истории может только человек, совершенно неразвитый умственно».

Интерес к этим наукам никогда не был у Чернышевского самоцелью. Не просто накопление знаний интересовало его, а применение этих богатств для лучшего и всестороннего понимания современной действительности, для выработки последовательно революционной теории, без помощи которой он не представлял себе успешной борьбы за светлое будущее родины.