Чернышевский - Богословский Николай Вениаминович. Страница 88

Еще находясь в Петропавловской крепости, Михайлов писал:

Есть свидетельства, что ночью 3 августа 1865 года Чернышевский, услышав о том, что Михайлов умирает, бросился в больницу, невзирая на часовых и на стужу, без шапки, в чем сидел дома. Он хотел в последний раз обнять любимого друга, но ему уже не удалось застать его в живых…

Только глухие вести о Михайлове и Чернышевском доходили в это время до Герцена, настойчиво продолжавшего напоминать в своем «Колоколе» о трагической участи кадаинских узников, которые, не прося пощады, «ушли на каторгу с святою нераскаянностью».

Кадая. Глушь и безлюдье. Тоскливую монотонность придавали пейзажу безлесные сопки. Ни кустика, ни светлого озера. Лишь яркие пятна багульника, покрывавшие склоны сопок, бросались в глаза.

На одном из одиноких обрывистых утесов, рядом с могилами польских повстанцев, вырос простой деревянный крест, под которым покоился прах многострадального поэта-борца.

В Кадаинский рудник все чаще и чаще прибывали, и поодиночке и партиями, политические ссыльные, осужденные царским правительством на каторжные работы. Революционная борьба не затихала.

Друзья и единомышленники Чернышевского не забывали своего учителя. Один из молодых его сподвижников писал в те дни Герцену: «Вы проповедовали пятнадцать лет, мы учились у Вас и в то же время, будучи в России, учились и у другого учителя – Чернышевского… Мы выросли и окрепли, и – все без исключения… двинулись на прямое активное дело… ради этого дела я мог спокойнее и с уверенностью за отмщение перенести гибель своего лучшего друга и учителя…»

«Помнили» о Чернышевском и враги его, а более всех – мстительный автор резолюции: «Быть по сему…»

Один из товарищей детства и отрочества Александра II – известней писатель А.К. Толстой – зимой 1864/65 года, во время охоты, стоя рядом с царем, решил воспользоваться случаем и замолвить слово за осужденного Чернышевского, которого он знал лично.

На вопрос Александра II, что делается в литературе и не написал ли он, Толстой, что-либо новое, писатель ответил: «Русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского…»

Но Александр II не дал поэту окончить фразу: «Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском», – проговорил он недовольно и затем, отвернувшись в сторону, дал понять, что беседа их окончена.

Царь не забыл вознаградить тридцатью сребрениками Иуду: «Высочайше разрешено дать Костомарову с семейством единовременно пятьсот рублей серебром, истребовав эти деньги из государственного казначейства на известное его величеству употребление».

Приспешники царя писали «конспиративным» языком финансовые документы о компенсации предательства. 5 августа 1863 года министр финансов Рейтерн обратился к министру внутренних дел Валуеву со следующим письмом: «Погубивший дирижера радикального оркестра, завтра, от 9 до 11 веч., может получить у Ф. Т. Ф. 1000 рублей, если приготовит заранее расписку от имени матери своей Надежды Николаевны, которая, однако, как вам известно, по поставленному им условию, не должна об этом знать…»

Предатель еще не оставлял попыток выступить в роли литератора. 18 июня 1864 года Третье отделение «в видах вознаграждения «услуг» рядового Костомарова» приняло на свой счет расходы по печатанию его «сочинений» в сумме 1 366 рублей 35 копеек серебром…

После лазарета Чернышевского поселили в небольшом ветхом домике. В стенах и рамах этого помещения было много трещин, через которые проникал холод. «По правде говоря, – вспоминал потом Чернышевский, – мой ревматизм довольно сильно чувствовал во время здешних зимних бурь плоховатость стен кадаинского моего домика».

Вскоре он получил известие, что Ольга Сократовна собирается навестить его. Это известие и радовало и страшило Чернышевского. «Что сказать тебе, моя милая голубочка, о твоем намерении ехать сюда? Подумай, подумай, как велика дорога, как она утомительна; ты знаешь, я всегда принимаю за наилучшее решение – то, на котором ты остановишься; но умоляю тебя, подумай о дальности, об утомительности пути», – писал он жене весною 1865 года.

Прошел год. В начале мая Ольга Сократовна выехала с восьмилетним сыном Михаилом в сопровождении доктора Павлинова в Забайкалье.

Может быть, сама того не подозревая, она выбрала неудачное время для поездки – почти тотчас же после покушения Каракозова на Александра II. Генерал-губернатором Восточной Сибири было отдано распоряжение коменданту Нерчинских заводов «обратить особенное внимание на Чернышевского». Надзор за ним усилился. В домике, где он жил, дверь заделали так, чтобы ход к нему был только из караульни. Встревоженное начальство вело секретную переписку о принятии дальнейших мер предосторожности.

Добравшись до Иркутска, Ольга Сократовна подала прошение на имя губернатора о разрешении ей свидания с мужем.

В ответ было выдвинуто издевательское условие, что «если она желает следовать к мужу в Нерчинские Заводы, то должна навсегда оставаться в Сибири (до смерти мужа) и подчиняться всем тем ограничениям, которые постановлены для жен государственных преступников». Ольга Сократовна объяснила, что она не может согласиться на такое условие уже по одному тому, что оставила на родине старшего сына. Она снова просила разрешить ей свидание, хотя бы в присутствии жандармов, и обещала разговаривать с Николаем Гавриловичем только на русском языке. Губернатор запросил Петербург, и оттуда пришло разрешение на свидание, с тем чтобы Чернышевскую сопровождал жандармский офицер и чтобы не было допущено «никаких секретных сообщений, письменных или словесных».

Ольге Сократовне пришлось почти месяц задержаться в Иркутске. Наконец она выехала с сыном в Нерчинский завод в сопровождении жандармского штабс-капитана Хмелевского, который всю дорогу держал себя с наглой развязностью. Доктору Павлинову было запрещено дальнейшее следование.

«23 августа… прибыли мы в Кадаю, – писал позднее в своих воспоминаниях Михаил Николаевич Чернышевский. – Это маленький поселок из нескольких деревянных домиков, верстах в 15 от китайской границы. В одном из этих домиков обитал и отец… Две маленькие комнаты. На полу груды книг; в памяти остались «Отечественные записки» в их желтой обложке. Свидание наше продолжалось всего пять дней (уехали 27 августа), так как для отца было невыносимо постоянное присутствие жандармов… Отец, конечно, был обрадован встречею с горячо любимой матушкою, но к чувству радости не могло не примешиваться и горькое чувство досады на то, что для свидания на несколько дней понадобилось несколько месяцев дороги и много сопряженных с этим расходов и неприятностей. В последующих своих письмах он неоднократно умоляет мою матушку не повторять более своих попыток видеться с ним, указывая на длинность пути и невозможные местные условия жизни к выражая вместе с тем глубокую уверенность в том, что по истечении срока его ссылки он будет переведен поближе к России, где получит возможность возобновить свою литературную деятельность…»

Чернышевский не предполагал тогда, что и тут его ожидало горькое разочарование…