Зеленые созвездия (СИ) - Белов Алекс Владимирович. Страница 22

В тот вечер мама за ужином уговаривала съесть хоть кусочек, попробовать испытать мой желудок, который, быть может, уже прошёл. Я отказывался, пока дедушка, молчавший до этого и придумывавший отговорку, не сказал:

— Ну чего ты его мучаешь? Не хочет ребёнок.

С каждым днём я чувствовал приближение серьёзного разговора. Я, конечно, мог бы и дальше ничего не объяснять и есть только то, что захочу, но одно дело, когда мама думает, будто это твоя причуда и так оно и есть, а другое — когда ты лжёшь, прикрываясь несварением желудка. К тому же, однажды подобная отговорка могла лопнуть как мыльный пузырь, если бы мама сама взялась за готовку. Приготовила бы мне овощной салатик из лучших побуждений, а я бы не стал есть. Она бы спросила, почему я так поступаю, ведь в салате нет мяса. И что мне ответить? Правду? Потому что в салате лук и капуста? Тогда последовало бы ещё больше вопросов. Благо, готовила только бабушка и клала в мою еду исключительно те продукты, которые я заказывал.

Хорошо, что маме сейчас было не до моего рациона. К концу третьего заезда в одном детском лагере на окраине, коих вокруг рассыпано как тополиного пуха в июле, её попросили рассказать детям об основах геологии. Наверное, руководители посчитали эту тему интересной, да и лагерь был каким-то тематическим, и знакомая у мамы там работала. Вот мама и углубилась в составление конспектов.

Однажды вечером, влекомый желанием рассказать правду, я вошёл к маме в комнату, когда та рассматривала какую-то книгу и подчёркивала нужные строки в ней.

Я начал издалека, спросив, что делать с моим несварением. Мама отложила книгу и сняла очки. В свете ночника, что горел на столе, она показалась мне очень красивой. За последними событиями я совсем перестал замечать людей, особенно близких.

Она говорила всякую ерунду, и ни один её совет ко мне не подходил. Я не мог пробовать понемногу и увеличивать дозы, но всё равно тянул разговор, как кота за хвост, потому что мне было хорошо рядом с любимым человеком. И вдруг я предлагаю: а пошли посидим на крыше.

Мама лукаво улыбнулась и согласилась. Мы поднялись с ней по кривенькой лестнице на моём балконе и сели на черепицу спиной к Каштану. Я был уверен, что моя мама должна услышать Природу. Ведь это она меня родила! Значит и у неё должен быть этот талант.

На крыше темно, хоть глаз выколи, а мама обнимает меня, запуская под полушалок, и я чувствую её тепло и её родной запах.

— У тебя сейчас очень сложный период, Никита, — говорит она. — Поэтому, не стоит тебе замыкаться. Ты же знаешь, что я пойму тебя и поддержу. Рассказывай всё, что тебя беспокоит.

Я долго мнусь, а потом представляю, как мои слова начнут волновать маму, как она начнёт задавать вопросы, и весь волшебный вечер будет испорчен. Поэтому как дурак вскидываю палец и говорю:

— А это Большая Медведица.

Мама улыбается и смотрит на созвездие. В нашей местности, где почти нет огней, с крыши звёзды кажутся яркими, огромными, словно до них можно дотянуться рукой.

— А ещё какие созвездия ты видишь? — спрашивает мама.

И мы начинаем называть их по очереди. В перерывах я мысленно умоляю Каштана:

Ну поговори с ней! Ну скажи хоть что-нибудь!

Но дерево лишь отвечает:

Она не услышит.

Однако от Каштана исходит необъятная атмосфера любви. Он смотрит на нас и будто улыбается, абудто — плачет. Но он любит меня. Любит мою маму.

Когда созвездия иссякают, мы просто молчим. Я прижимаюсь к маме и ведь чувствую её. Как чувствую Володьку. Её сущность тоже переполнена любовью. Она держит меня в объятиях как единственного значимого для неё человека. Она думает, что я часть её, и за меня готова перечеркнуть весь остальной мир. И даже умереть сама, ей-богу. Раньше я не понимал этих чувств, но сейчас впустил их в себя.

Ветерок шептал нам: прироооода, прироооооода.

Правды в тот вечер маме я не сказал.

На этой неделе я узнал, почему умер мой отец. И сказал мне об этом Каштан. Могучий Каштан, который всё обо всех знает. Ни мать и никто другой родственник не рассказывал мне причину смерти, считая, что я слишком мал для ужасов страшных болезней. И вот от дерева я узнаю, что у моего папы сгнили кости. Они проедали себя изнутри и разрушали его скелет. Человеческие названия болезней он не знал, но мне хватило описания. В тот вечер я снова немного ссорюсь с Каштаном, обвиняя Природу в несовершенстве и целый день не разговаривая с ним. Как ни странно, я испытываю противоречивые чувства к Дереву. С одной стороны, я безумно полюбил его, но другая сущность, видимо, моя самая первая, человеческая, утверждала: это же просто дерево.

Дед то и дело задаёт мне один и тот же вопрос: как ты?

Я отвечаю, что пока стараюсь понять свою новую сущность, но не конкретизирую. Дедушка и бабушка в полной мере не понимают, что со мной происходит. И это единственные члены семьи, которые поверят в мою правду, но как раз им я не могу рассказать все подробности. Что-то меня сдерживает. Маме, и только маме!

Вопросы дед задаёт всё реже и реже, а жизнь возвращается в прежнее русло: дед охотится, бабушка кормит кур, иногда приготавливая из какой-нибудь суп. Я не могу им запретить делать столь жуткие действия, ведь это их жизнь. Странно, до кораблекрушения я был столь упрямым, что просил всегда делать только по-моему, а сейчас мог бы стерпеть, даже если Игорь, мой одноклассник, назовёт меня ублюдком.

Наверное.

Только одну аномалию, происходящую со мной, я не мог объяснить. Часто, по ночам, а порою уже и днём я продолжал испытывать выпады из реальности. Когда лежишь и кажется, будто ты не в своём теле, и вверх улететь не можешь, и назад под кровать провалиться боишься, ибо там дышит тьма. Стоит перевернуться на бок, как явление исчезает.

Но Володька вскоре рассказывает мне суть странного явления. Уже прошла неделя после того, как мы с ним познакомились. Каждый день мы ездили с ним то к реке, на которой обязательно купались, то к склону, то к долине. Я смог поговорить даже с Травой. Володька научил меня общаться сразу с совокупностью природных объектов и с каждым отдельно. Например, можно было поговорить с Васильком, с Лопухом и в то же время поговорить со всем Полем. У Поля своё мнение, хоть оно и состоит из совокупности всех травинок. Я заметил, что чем массивнее природный объект, тем он мудрее. Что Чертополох? Он думает только о воде, да ещё предупреждает об осторожности, если к нему подходишь, чтобы колючками не поцарапаться. Я могу спросить его про своего отца, но вряд ли он поддержит диалог. А например, Подорожник ещё примитивнее. Только и знает что молить: не затопчите меня. А если с ним заговорить про отца, то каждую мелочь объяснять придётся, ибо отдельно взятая травинка туповата. Зато Поле, о даааа, от него исходила сила, наверное, больше, чем от Моря. Поле говорило мудро, иногда даже я его не понимал. Володька сказал, что Лес ещё мудрее, потому что каждое древнее дерево мудро, а Лес — это их совокупность. И я даже пытался поговорить с Лесом, но не услышал его. Видимо, не достаточно я ещё силён. Володька не уточняет, умеет ли он сам разговаривать с Лесом, потому что не хочет, чтобы я чувствовал себя ущербным. Но я чувствую его сущность, и в ней чёрным по белому читается: Володька способен на разговор с Лесом. Потом начинает оправдываться, дескать, на склоне очень редкий Лес, поэтому я не уловлю его целостность и что мне надо в густой Бор. А ещё Володька говорит, что можно даже поговорить с самой Природой. Со всей планетой. И честно признаётся, что не может этого сделать, и почти никто не может. И порою это мешает, ведь только сама Природа в силах сказать, чего ей надо, а Море, Лес, Поле, и особенно каждое отдельное Дерево, иной раз заблуждаются, потому что у каждого из них своя цель. Например, Море, которое поначалу хотело меня убить. Оно просто ещё не поняло, что я стал зелёным. И только когда акулы чуть не стали меня есть, Море услышало голос Природы. Так я узнаю, что универсальна лишь Природа, а её отдельные компоненты могут часто заблуждаться.