Бывают дети-зигзаги - Гроссман Давид. Страница 16

— А у нас есть «амбер пульман», — крикнул я Феликсу.

— О! Фантастический авто! Мотор в шесть цилиндров, а?

— Да! И такой же черный.

— «Амбер пульман» всегда черный! Только черный!

Вообще-то у нашего крылья с белыми полосами. Потому что его сделали в Англии во время Второй мировой войны. Для маскировки улицы были затемнены, поэтому машине и нарисовали эти полосы, чтобы прохожие могли различить ее в темноте.

— Отец нашел ее на свалке! Еще до того, как я родился.

— На свалке? Как «амбер» оказывался на свалке?

— Отец думает, он принадлежал британскому офицеру времен мандата, может, тот ехал пьяный и разбил его.

— Йес, сэр! Очень может быть! Британцы любили выпивать! Джонни всегда пьян!

— Мы с отцом чиним ее каждый вторник.

Тут я осекся. Чинили. Когда-то.

— Это да! Это важно! Такой авто надо чинить все время! Вы часто поезжаете на этом авто?

— Да… Но только по двору. До забора и обратно. Папа боится на ней выезжать.

Боялся. Ездили. Чинили. Все в прошедшем времени.

— Мы зовем ее Жемчужиной.

Звали. Отец звал. «Пойдем, Нуну, наводить блеск на нашу Жемчужину». И мы брали ведро, и тряпки, и особое мыло — детский шампунь и намывали ее до блеска. И целыми часами возимся с ней, изредка перекидываясь словом-другим, а потом заводим ее и вслушиваемся в урчание мотора, как в музыку. Как отец умеет играть на этом инструменте, как Жемчужина слушается его, мягко, будто колеса у нее из бархата, проезжая свои три метра до ворот и обратно! Как-нибудь мы не пожалеем денег и пригласим к ней Роджера из Нагарии, главного специалиста по старым машинам, пусть поменяет ей тормозные шланги.

От этих воспоминаний я опять раскис. Сколько мы в нее вложили! Однажды даже побывали в Тверии у коллекционера, чтобы купить ей специальные шины для езды по пустыне. Но теперь все это в прошлом. И по сей день меня терзает раскаяние. Отец, кажется, постарел на десять лет, когда ему пришлось с ней расстаться.

— Но почему вы не съездите на своем авто по улице? По дороге? — не мог взять в толк Феликс.

— Отец говорит, что негоже такой машине ездить по жалким иерусалимским улицам. Во дворе ей хорошо, там она под присмотром.

— О! — усмехнулся Феликс. — «Амбер» может ехать даже по пустыне! А Иерусалим, выходит, ему опасно?

— Не знаю.

Мне тоже иногда казалось странным, что наш «амбер» никогда не выезжает со двора. Во дворе он был будто в клетке. Маутнер вот не побоялся на нем выехать, хотя и не умел — в первый же раз, выбравшись за город, не справился с управлением и перевернулся. Соседям Маутнер рассказывал, что как только выехал на шоссе, машина взбунтовалась, как живая, неслась вперед, как он ни жал на тормоза, на этой машине лежит проклятие, уверял он, а отец только горько улыбался, будто заранее знал. Даже вспоминать больно. Маутнер продал Жемчужину торговцу подержанными автомобилями, и с тех пор мы ничего о ней не слышали. И между собой не говорили о ней. Умерла так умерла.

— А это «бугатти», — снова заговорил Феликс. — Ты не слыхивал про «бугатти»?

Пришлось признаться, что нет, не слышал.

— Во всем мире есть только шесть таковых машин, их делает один гений, творец, его зовут Этторе Бугатти, итальянец и француз. И каждый авто — его особый проект. Специаль!

Я молча оглядывал произведение искусства, в котором мне выпала честь оказаться.

— И он, Бугатти, сам решает, для кого продает каждый авто из шести. И он решал: «бугатти» подходит только для короля! И первый «бугатти» продавал королю Каролю из Румынии, и я еще видел, как он выезжал!

— А этот автомобиль? Он тоже какого-нибудь короля?

— Этот? Этот авто — короля Файерберга Второго! Специаль для Феликса этот авто доставляли в страну. Месяц он плыл на корабле в Израиль! Большой путь!

— Для меня? — растерялся я. — Ты привез эту машину для меня?

— Ну, ну, прошу извинения: это не в подарок. Это только для сегодня. Для того чтобы было прекрасно. Чтобы делать нашу экскурсию специаль!

— Ради одного дня ты привез сюда машину? Ради меня?

— Ну, подумаешь, дело. Кое-кто в Италии должен Феликсу долг чести. И еще один джентльмен во Франции, старый компаньон. Они уже думали, Феликс умер. Может, десять лет обо мне не слышали. И вдруг приходит звонок: тррррр! Скорей-скорей! Собираем всех старых друзей, идем тут, идем там, долг чести есть долг чести. И вот «бугатти» приезжает в Израиль для одной недели, а потом возвращается в музей, и никто не знает, что и почем, и слава Богу, бокер тов, шабат шалом [8]!

У меня аж губы пересохли. Наверно, надо возблагодарить Всевышнего, что дал мне дожить до этого дня. Жаль только, никто из моего класса не увидит, как я еду на «бугатти». Жаль, что весь сегодняшний день меня не сопровождала толпа кинооператоров. Допустим, мне поверят, что я сам управлял локомотивом, гудел в гудок и остановил поезд. Но в то, что специально для меня на корабле привезли королевский автомобиль с открывающимся люком, не поверит даже Миха! Ну и пусть не верят, подумал я со злостью. Почему я все время должен что-то кому-то доказывать? Короли ничего не доказывают! Ты король, и всё тут.

— А как он перепугался, машинист, — нервно хихикнул я. Каждый раз, когда я вспоминал о том, что произошло в поезде, колесо ужаса снова прокатывалось по мне.

Феликс пожал плечами:

— Это есть просто игрушечный пистолет.

Как же мне полегчало!

— Игрушечный? Правда?

Снова пожав плечами, Феликс вытащил из кармана пистолет и протянул мне. Маленький, но довольно тяжелый. Как настоящий. Рукоятка украшена перламутром. Однажды я видел такой, только настоящий, на выставке трофейного оружия. Отец задержался возле него надолго, разглядывал его, трогал, поглаживал, прицеливался, но когда я спросил, что его так заинтересовало, он тут же с пренебрежением вернул пистолет на место: «Женская игрушка».

Рассказывать об этом Феликсу я не стал.

Я начал надуваться от удовольствия, как воздушный шар. Я держал в руках игрушечный пистолетик, поглаживал. Уже второй пистолет за сегодня. Как все-таки однообразна жизнь.

Мы все еще ехали по узкой дороге. Я приподнялся и высунул голову в люк. Помахал рукой проехавшему навстречу пикапу, водитель пикапа помахал мне в ответ и с уважением посмотрел на нашу длинную черную машину. Для полноты картины мне не хватало только ковбойской шляпы. Я сказал про шляпу Феликсу, и он снова откинул голову, и захохотал, и подмигнул мне. На дикого зверя он похож, на барса. Хоть и старый и возле рта морщинки с двух сторон, а все-таки в голубых глазах хищные искры, и я, сам того не замечая, уже копирую его гримасы, его улыбку и эти опасные искорки. Я, наверно, рассказывал про это мое смешное свойство — примерять на себя выражение лица того, с кем говорю, составлять внутренний фоторобот, и по сей день я не знаю, чему приписать это — актерскому таланту или гибкости натуры. Как бы там ни было — Феликс это сразу заметил. Он видел меня насквозь. В одну секунду он понял про меня все, но меня это не волновало. Я видел, что он улыбается про себя, будто ему нравится, что я такой талантливый пародист. Он ведь и сам был чуточку актер — какой спектакль он устроил для машиниста, — и что-то в моем сердце потянулось к нему, проникаясь симпатией: как мы отлично сработались там, в локомотиве, а мы ведь даже не репетировали, я и так понял, чего он ждет от меня. Как у меня задрожала рука, а? Феликс нажал на газ, и «бугатти» понесся вперед, а Феликс подмигнул мне по-свойски, и оба мы почувствовали, что это начало великой дружбы между двумя актерами, двумя путешественниками, которые не знают страха. И тут Феликс взял у меня игрушечный пистолет, и высунул его в люк навстречу небесам, и крикнул: «Айда!», и нажал на курок.

И раздался гром средь ясного неба.

Меня затошнило и затрясло. Из дула пистолета поднимался дымок. Я прилег на шикарное сиденье. Все предвкушение приключений, вся радость новой дружбы уходили из меня, как воздух из проткнутого воздушного шарика.

вернуться

8

Бокер тов (ивр.) — доброе утро. Шабат шалом (ивр.) — традиционное субботнее приветствие.