Каллокаин - Бойе Карин. Страница 25

— Если разрешите, я хотел бы узнать, проводилось ли следствие по делу того пожилого человека? — спросил я на другой день Риссена.

— Да, сегодня, — сухо ответил он.

— Ну и как? Выяснилось что-нибудь противозаконное?

— Его приговорили к каторжным работам.

— За что?

— Нашли, что он настроен враждебно к Империи.

Больше ничего я от него добиться но смог. Но можно было еще прочесть протокол допроса.

— А вот этого я не могу ни позволить, ни запретить, — сказал Риссен. — Это дело полиции.

Я позвонил Карреку, и он тут же разрешил. В первый свободный вечер я отправился к полицейское управление, где меня уже ждал Риссен с ключами от сейфа. Он вручил мне протокол, который пел кто-то из курсантов (полицейский протокол хранился в другом месте). Но и этот протокол, как я заметил, был достаточно подробен. Я понял, что должен прочитать его здесь же. Риссен с какой-то работой по-прежнему сидел поблизости, и я догадался, что он намеревается давать мне пояснения, которых я вовсе не хотел слушать.

Однако, начав читать, я передумал. Раз уж он все равно тут, отчего бы не расспросить его.

— Кое-что мне не совсем попятно, — начал я. — Вот, например, “испытуемый начал воспроизводить странные песни”. Что это значит? Почему их сочли странными?

— Странные, и все тут, — ответил Риссен. — Я никогда не слышал ничего подобного. Какие-то неясные слова, одни сравнения, картины… а уж мелодии… не представляю, как под них можно маршировать. Но они произвели на меня такое впечатление, такое… как ничто в мире.

Голос Риссена задрожал, и внезапно я почувствовал, что захватившее его чувство как бы передалось мне. Я ни за что не должен был приходить сюда! Я уже получил первое предупреждение, когда услышал проникновенный голос женщины, говорившей о мертвом и живом, — голос, который до сих пор звучал для меня как воплощение гармонии и покоя. II сейчас я опять слоты бы наяву услыхал его. и одна мысль поразила меля. Какая чудовищная несправедливость, какое дьявольское коварство таится в том, что разъедающая душу зараза распространяется не только сама по себе, но и через третье лицо — ведь я не слышал, как пел тот чужой человек, но его мелодии, эхом прозвучав в голосе Риссена, подействовали и на меня.

— А вы не можете дать мне хоть какое-нибудь представление о его песнях? — допытывался я. — Не можете их повторить?

Он покачал головой.

— Нет, они для нас слишком чужды. Они просто ошеломили меня.

Прочитав еще несколько страниц, я все-таки сделал попытку избавиться от ненавистного влияния.

— Вы сами должны признать, что здесь есть преступные мотивы, — сказал я Риссену. — Насколько я знаю, распространение любых сведений и даже слухов, связанных с информацией географического характера, карается по закону. А вот посмотрите: разрушенный город в недоступном месте! Неизвестный город в пустыне! Насколько я понимаю, испытуемый не смог уточнить его местонахождения, но говорить вслух даже такие вещи!..

— Кто знает, существует ли он на самом деле, этот город в пустыне, — отозвался Риссен. — Если верить испытуемому, он известен лишь избранным, некоторые из них якобы жили среди руин. Может быть, это только легенда.

— Ну тогда это вредная легенда, потому что в ней содержатся географические сведения! Если такой город действительно существует и ведет начало со времен, предшествовавших великой войне и возникновению Мировой Империи, если все его население на самом деле погибло от бомб, газа и бактерий, как же может кто бы то ни было жить там, даже сумасшедшие? Если бы это место было пригодно для жилья, Империя давно завладела бы им!

— А вы читайте дальше, — ответил Риссен. — Там сказано, что в этом городе и вокруг полно опасностей: от песка и камней поднимаются ядовитые испарения, в расщелинах живут колонии бактерий — словом, буквально каждый шаг грозит опасностью. Но зато там встречаются чистые родники, там сохранилась и нетронутая почва, где можно возделывать съедобные растения. Немногочисленным жителям известны безопасные дороги и убежища, эти люди не знают раздоров и помогают друг другу.

— Вижу, вижу. Жалкая жизнь, полная неуверенности и страха. Но эта легенда весьма поучительна. Только такой, в постоянной тревоге и опасности, может быть жизнь людей, которые уходят из-под влияния великой связующей силы — Империи.

Он ничего не ответил. Я продолжал читать и в одном месте невольно вздохнул и покачал головой.

— Опять легенда. Опять история о том, чего нет на свете. Остатки мертвой культуры! В этой отравленной газами дыре они якобы сохранили остатки культуры от времени еще до великой войны. Но ведь никакой такой культуры не существует!

Риссен резко повернулся ко мне.

— Почему вы так уверены в этом? — спросил он.

Я удивленно взглянул на него.

— Это мы учили еще в детстве. То, что мы называем культурой, не могло существовать в цивильно-индивидуалистическую эпоху. Вспомните, что характерно для того периода; борьба одиночек и отдельных общественных групп друг против друга. Могучие силы, умелые руки, замечательные умы вдруг по чьему-то произволу выключаются из работы и общественной жизни. Противник лишает их всего, и они погибают, неиспользованные, без смысла… О какой культуре тут может идти речь? Это же просто джунгли.

— Согласен, — серьезно ответил Риссен. — И все-таки, все-таки… Разве нельзя себе представить, что где-то, пусть даже в джунглях, сохранился подземный источник, иссякающий, никому не известный, но чистый?

— Культура — это государственная жизнь, — ответил я кратко.

Но слова Риссена разожгли мою фантазию. Раньше я воображал, что буду читать этот протокол глазами критика, своего рода контролера, а получилось совсем иначе. Я жадно вчитывался в каждое слово, пытаясь понять, войти в неведомый мне мир. Но понять так и не удавалось.

Одно место в протоколе буквально заставило меня вздрогнуть. Это снова легенда — о том, что какое-то племя в соседней стране якобы состоит в родстве с населением одного из пограничных районов Мировой Империи.

Я отодвинул протокол в сторону.

— Ну вот, это уж с слишком! — мой голос дрожал от справедливого негодования. — Это и аморально, и антинаучно.

— Антинаучно? — рассеянно повторил Риссен.

— Да, именно антинаучно! Разве вам неизвестно, мой шеф, что наши биологи сейчас полностью установили истину: народы Мировой Империи и племена, живущие по ту сторону границы, принадлежат к совершенно разным расам. Они отличаются друг от друга, как день от ночи, так что еще неизвестно, можно ли вообще называть жителей соседней страны людьми.

— Я не биолог, — уклончиво ответил Риссен. — Мне об этом не приходилось слышать.

— Ну так я рад случаю сообщить вам это. А то, что вся эта история аморальна, ясно и так. Кстати, не исключена возможность того, что появление этой секты помешанных со всеми их преданиями, обычаями и мировоззрением — лишь очередная попытка соседнего государства подорвать нашу безопасность. Может быть, это только маленькая частица той сети шпионажа, которой они, безусловно, опутывают нас.

Риссен долго молчал. Потом сказал:

— Его осудили в основном за эту историю.

— Меня удивляет, почему его не приговорили к смерти.

— Он был крупным специалистом по производству красок, А в этой отрасли людей всегда не хватает.

Я не ответил. Я прекрасно понимал, что его симпатии на стороне преступника. Но не смог удержаться от небольшой колкости:

— Скажите, мой шеф, разве вы недовольны тем, что мы, наконец, добрались до сути дела и знаем теперь, что представляет собой наша любимая секта?

— Я полагаю, что быть довольным есть долг каждого честного солдата, — ответил он с иронией, которая, возможно, и не предназначалась для меня. — И позвольте задать вам встречный вопрос, соратник Калль: вы вполне уверены в том, что в душе не завидуете жителям этого отравленного газом города в пустыне?

— Которого не существует, — ответил я со смехом.

Может быть, Риссен вовсе не так уж умен? Если с его стороны это шутка, то весьма скверная.