Зойка и Пакетик - Басова Людмила. Страница 6

- Ну, в какой-то степени…

- Узнала от матери о наших делах? Осуждаешь? Оправдываться я перед тобой не собираюсь, но раз уж ты в курсе, скажу: я сделала выбор, и он был для меня нелегкий. У отца другая женщина, которую он любит, он нас с ней познакомил, но жениться обещал не раньше, чем кончит школу Руслан. Что же касается матери, мне ее жалко, но поверь, как личность она просто ничтожна. В конце концов, стирать и готовить я уже умею сама. Да, кстати, тут Радик собирается меня воспитывать с помощью общественного мнения. Скажи, пусть не будет идиотом, он тебя послушает.

Вечером Зоя никуда не пошла. Мамы, как всегда, допоздна не было, папа уехал выгуливать Альфу - так у него это называлось. Другая женщина… Однажды Зойка попросила знакомого парня с машиной поехать за ним следом, туда, на берег Клязьмы, чтобы посмотреть на пассию отца. Они остановились поодаль, Зойка видела в сумерках два силуэта, резвящуюся собаку. Но едва открыла дверцу, чтобы подойти поближе, прячась за кустарником, как Альфа тут же застыла на месте, навострив уши, а потом с радостным лаем кинулась в ее сторону. Пришлось срочно ретироваться…

Как всегда легко справившись с домашним заданием, она забралась с ногами в кресло, включила торшер и стала читать.

“27 ноября. Я не люблю смотреть на себя в зеркало, потому что сразу расстраиваюсь и начинаю думать: почему я такая некрасивая. Безногий парень, его зовут Вася, сказал, что у меня “анютины глазки”. Это правда. Зато все остальное… Нос длинный, подбородок торчит, фигура нескладная. Если бы не высокий рост, никто не поверил, что мне уже шестнадцатый. Какая-то недоразвитая. Вчера в госпитале всех насмешила. Молодая раздатчица Тася - она вдова с двумя детишками - нравится всем больным. Когда во дворе устраивают под патефон танцы для выздоравливающих, ее всегда приглашают нарасхват. Меня тоже приглашают, потому что раненых много, но это уже когда всех других пригласят. Эта Тася время от времени начинает чего-то бояться и говорит: “Ну все, попалась я, пропала теперь”. А через несколько дней радостно объявляет, что все обошлось. Вот и вчера при тете Нине, Юлии Михайловне и мне стала причитать: “Ну все, девки, теперь уж точно. Точно попалась!” И, расстроенная, побежала за обедом. А я спросила: “Она что, ворует продукты?” Тетя Нина с Юлией Михайловной уставились на меня, а потом как стали хохотать, я еще ни разу не видела, чтоб они так хохотали. Тогда до меня дошло, чего Тася боится, и мне стало так стыдно. Конечно, если бы они знали, что у меня даже ничего нет, хотя у других девчонок бывает даже в 12 лет, они бы так не смеялись. Мама говорит, что это от плохого питания. Но это она меня успокаивает, питаемся не так уж плохо. У мамы карточка рабочая и на меня иждивенческая. А меня еще в госпитале подкармливают. Правда, это все равно не так, как до войны, но если честно - я уже не помню, как было до войны, а мама, конечно же, помнит”,

Зойка читала быстро. Ей и вечера одного много, чтобы прочесть эту тетрадь. Но залпом читать дневник Анюты почему-то не хочется. Она опять так же бережно кладет его в верхний ящик стола. Потом, закрыв глаза, пытается представить себе эту Анюту. Мешает имя - сразу возникает в воображении хорошенькая синеглазка в светлых кудряшках, с розовым, пухлым ртом. Но ведь там ясно сказано: длинноносая и нескладная. Интересно, какие ассоциации вызывает имя “Зоя”? Ей оно не нравилось. С какой стати мама так назвала ее?

А что касается дневника… нет, Зойка никогда не доверилась бы бумаге, никогда не позволила себе быть такой откровенной. При одной мысли, что кто-то, пусть случайно, мог заглянуть бы и прочесть, ее кидало в жар. Интересно, как бы она смогла описать тот вечер, когда, сидя на полу в полуразрушенном бараке, она обкурилась анаши? А вспоминала об этом Зойка часто.

Сначала воспоминания были смутными. Дикий смех, который овладел всеми, Бомбейка танцевала и кривлялась, все прямо катались по полу. Даже Пакетик, которому анаши не дали, заразился безумным весельем. Наиль в десятый раз пытался рассказать про то, как угнал мотоцикл, и не мог, давился смехом. Потом на всех напал голод. Пакетика послали за хлебом, он притащил четыре буханки, их съели тут же, отламывая большими кусками, давясь от жадности.

Потом вроде как провал. Следующее воспоминание - уже на улице, на пустыре, пытаются перепрыгнуть через маленькую, заполненную водой рытвину, которая кажется целым озером. Пакетик прыгает туда - сюда, зовет сестру. Та поднимает ногу, но вдруг визжит, отскакивает назад, все хохочут. И опять провал… Потому что сообразить, как Зойка оказалась в медпункте на железнодорожном вокзале, зачем вообще понесло ее на вокзал, она не может до сих пор.

Молодой парень в белом халате осторожно вытирает ей лицо белой салфеткой. По запаху Зойка догадывается, что ее рвало. Взявшись за плечи врача, старается сесть. Голова кружится, внутри все дрожит. Лицо парня кажется знакомым. Где-то уже видела она эти темные глаза, эту мягкую улыбку. Почему-то вспоминается Новый год. Ну да, Новый год. Зойка в гостях с папой и мамой. И он, этот доктор… Нет, еще не доктор. Высокий интеллигентный мальчик снимает с елки золотой шар и протягивает ей.

С трудом разнимает слипшиеся губы:

- Ты меня знаешь?

Он кивает.

- Ты понял, что со мной?

Опять кивает.

На лицо его, секунду назад такое ясное, ложится тень.

- Ты не скажешь маме?

- Не скажу, если ты все расскажешь сама и пообещаешь…

- Обещаю.

Зойка наконец-то вспомнила. Это Игорь. Их родители раньше дружили семьями. И Новый год, золотой шар - все это было на самом деле. Зойку трясет все сильнее и сильнее, она вдруг заходится в плаче. Игорь наливает в стопочку микстуру, вливает ей в рот, зубы дробно стучат о стекло.

- Я думала, вы уехали. Я никогда тебя больше не видела…

- Мы действительно уехали в Москву, там я окончил мединститут и вот видишь, вернулся в родной город.

Он заглядывает ей в глаза, трясет за плечи.

- Зоя, зачем ты с ними? Ты же умница. Какие взрослые, хорошие стихи ты читала тогда у елки!

- Мне так трудно, Игорь, так плохо…

- А с ними лучше?

- Не лучше. Но интереснее, раскованнее.

- Не может тебе быть интересно с ними, не придумывай.

- Можно, я буду приходить к тебе?

- Конечно. Обязательно приходи. Только я здесь не каждый день. Вернее, ночь. А теперь пойдем, а то поздно. Проводить я тебя не могу, но на такси посажу.

Ну как такое доверить дневнику? Нет, Зойка никогда бы не рискнула.

Вечером следующего дня она долго сидела над докладом, который должна была сделать на факультативе по биологии. Убрала квартиру. Мама спросила:

- Что-то ты стала домоседкой?

Папа собирался гулять с собакой, и Зойка неожиданно предложила:

- А вот ты бы, мамочка, бросила все свои дела да поехала с папой покататься. Там знаешь как хорошо, у речки? Хоть бы воздухом подышала.

- Да, - переминаясь с ноги на ногу, неуверенно поддержал папа. - Может, действительно?

- С какой стати! - возмутилась мама. - У меня еще …

Зойка не дослушала, что там у нее еще, ушла к себе в комнату.

“5 ноября. Рассорилась с мамой, и так нехорошо теперь на душе. Маме отоварили карточку - дали хлеба, селедку и бутылку водки. Водка нам не нужна, и мы решили с соседкой Соней, которой тоже дали бутылку водки, пойти к кирпичному заводу, где все на се меняют.

Она зашла за мной и при маме спросила, пишет ли с фронта отец. Я сказала: пишет, недавно прислал письмо. Мама так на меня глянула, что я и домой возвращаться не хотела. Хотя обменяли мы очень хорошо - каждую бутылку на четыре брикета сухого борща. И конечно, только я вошла, мама стала кричать: “Не смей ничего придумывать! Если отец пропал без вести, это не значит, что у тебя есть причина его стыдиться!”

Ах мама, мама! Я-то ее понимаю, а вот она меня понять не может. Да разве я могу стыдиться отца? Я-то знаю, что он с семнадцати лет был отважным красным командиром, что когда-нибудь все объяснится и, бог даст, папа вернется домой весь в орденах. Мне очень хочется в это верить, но дело в том, что в классе только и разговоров, где чей отец воюет, какие получил награды. А многим уже пришли похоронки. И меня так и подмывает тоже что-нибудь рассказать о папе.