Кошмар с далекой планеты - Веркин Эдуард. Страница 4
– Ну, я не такой специалист, – сказала Аврора то ли с презрением, то ли с восхищением.
И немножечко прибавила скорости. Так, что меня по потолку чуть не размазало. С трудом успел пристегнуться.
– Автопилот активируй! – крикнул я Авроре. – Развалимся!
Но, видимо, слава капитана Тича не давала Авроре покоя, «Черничная Чайка» валилась на планету уже практически по баллистической траектории. К счастью, автопилот все-таки активировался самостоятельно. Дикое падение сменилось сладеньким парением, от встряски неожиданно заработали инерционные стабилизаторы, и на грунт мы встали мягко, как в перину ухнули.
– Осторожно с палисадом, – изрек Заскок. – Он не подлежит восстановлению.
– Напомни мне, Аврора, про бороду, – сказал я.
– Какую еще бороду?
– Какую-какую, черную. Подарю тебе к дню рождения. На резинке. Будешь совсем как Эдвард Тич, он тоже лихачом был известным…
– А я тебе подгузники подарю. Специально для случаев старта и посадки…
– А я тебе губозакаточную машину.
Аврора обалдела. Все-таки хорошо быть специалистом по реконструкции! Знатоком древних идиом и сленгов! Ценителем слога проф. Мессера! Разве в наше время такие роскошные выражения встретишь?! Что, что наше время может противопоставить губозакаточной машине?
Ничего. Вот и Аврора захлебнулась. А она между тем не совсем безнадежна.
– Ладно, я с тобой потом разберусь… – Аврора кивнула на экран. – Вчера. Что-то у них тут странное…
В порту действительно происходило нечто необычное. Корабли располагались в беспорядке, кое-как, будто их рассыпали сверху, как бирюльки, и все были маломерными, максимум на пять человек, художники никогда стадами не путешествовали. По периметру стартового поля тянулась длинная унылая очередь. Творцы. В большинстве своем тощие мужчины беспорядочной внешности, под мышкой этюдник, за плечом тубус с творениями. У одного собака беспородной породы, у другого карликовый бегемот.
Имелась пара скульпторов с грузовыми тележками, забитыми бесформенными камнями, и еще тележка со ржавым железом, обмотанным ржавой же колючей проволокой. Я хихикнул, а Аврора пояснила, что это вовсе не камни, а произведение в стиле неодадаизма, название какое-то японское. А ржавое железо – это известная работа «Сердце» художника Шварцвайса, лауреата премии Родена Второй степени, что я ничего не понимаю, что нет в моей душе искры…
И так далее.
Очередь продвигалась довольно быстро, работники порта сбивали художников по три-пять человек и направляли к кораблям, художники грузились и с ревом уходили на орбиту.
Эвакуация, однако. Очень похоже на наше цунами…
У меня по загривку прошла неприятная мурашечная волна, я украдкой взглянул на Аврору.
Аврора сидела хмурая.
– Нет, если ты хочешь, мы можем улететь, – сказал я. – Тут, видимо, что-то опасное происходит…
– Тем лучше. Мир рушится, а джентльмены удачи непреклонно шагают сквозь хаос! Вот!
Аврора ткнула пальцем в экран.
– Вот, это наша стихия! Хаос, паника, всеобщий трепет! И джентльмены…
– Один джентльмен и одна джентльменка, – усмехнулся я.
Мы немного поспорили – может ли быть слово «джентльмен» женского рода. Я утверждал, что нет, Аврора же указывала на то, что за прошедшие века правила могли и измениться. И нечего придерживаться отживших догм, надо стремиться шагать новыми путями…
Ну и так далее. Если хочет, пусть будет джентльменкой, я не против. Пусть джентльменит, капитан Аврора Тич.
– Ну, тогда на выход, – сказал я. – Только не забудь задать корма дельфину, твоя очередь.
Аврора ругнулась, то ли по-японски, то ли по-корейски, и отправилась в мою каюту – вкалывать витамины в дельфиний язык. Старик Заскок ни с того ни с сего тоже было потянулся к выходу, однако я зыркнул на него и рявкнул, и бот спрятался в рундук. Ума-разума набирается помаленьку, голова картофельная.
Едва мы выбрались наружу – суровые и решительные, – как подбежала к нам девушка. Такая, лет двадцати, в малиновом комбинезоне и красивая, у меня даже сердце возрадовалось, давно ничего красивого не видел, к Авроре я привык уже, как к старому валенку.
На лице у красавицы читалась озабоченность. Даже серьезная озабоченность. Когда я вижу такую серьезную озабоченность, я включаю «петровский штиль». Казенно-куртуазный. Красавиц в малиновых комбинезонах это повергает в тотальный шок, и они делаются еще красивее. Трепещут мелко, а я трепещущих красавиц, как говорил классик, серьезный ценитель, люблю их почти как пиявок.
Я спрыгнул на грунт, улыбнулся, галантно поклонился и сказал:
– Сударыня, как рад я вас видеть, вы просто не представляете! Сюрприз! Что в переводе с древнефранцузского означает необычайный подарок!
Девушка собралась что-то сказать, но я уже нанес второй удар:
– В прошлом году на Бирюзе вы были просто обворожительны! Вы помните тот бостон? До сих пор в голове завитушки, будто наяву грежу!
– Я не была…
– Победительница конкурса красоты «Девушки Бирюзы», – я галантно поклонился еще раз. – Как можно вас забыть?!
Я поймал красавицину ручку и чмокнул ее, как какой-нибудь барон Румпельштицхен фон Рейтердамм из Нидерзаксена.
Красавица одеревенела.
– Сударыня, я вижу, вы нам совсем не рады?! Что так?! Неужели вы позабыли те вечера?
Степень одеревенения возросла.
– Биологи говорят, у нас… – Она обвела своими прекрасными очами стартовое поле. – У нас…
– Эпидемия, – закончил я. – Эпидемия поцелуев! Помните тот поцелуй, что вы подарили Спасоевицкому?! О, коварная!
Я сдвинул брови.
– Нет, просто…
– Я буду биться с ним на любом оружии! И низвергну… Так что там говорят биологи?
– Биологи говорят… – девушка обернулась. – Биологи говорят, что они не ожидали…
– Они не ожидали, а мы страдай?! – обиженно спросила Аврора.
Аврора появилась у меня из-за спины, мрачная и озлобленная. «Плакса» на плече, борода болтается, лысый череп блистает. Эдвардина Тич, точно ведь.
– Но я…
– И действительно, – подхватил я. – Я и так в жизни много страдал. Прямо как Стрыгин-Гималайский. Мы целый год готовились, тренировались, хотели ознакомиться с творчеством Деревянского…
– В конкурсах участвовали, – добавила Аврора.
– Да, – подтвердил я, – не просто участвовали – побеждали! Мы знатоки творчества Деревянского, и нас направили сюда для встречи с мастером. А вы говорите – биологи! Теперь как мы рефераты напишем?
– Рефераты?!
– Рефераты, – кивнул я сурово. – Потом мы будем их обсуждать на коллоквиуме.
– И на симпозиуме, – добавила Аврора.
– Но у нас…
– А кстати, что тут у вас произошло? – вопросила Аврора с интонацией агента Карантинной Службы. – Тут у вас, я смотрю…
– Легкая паника, – закончил я.
– Да, у нас эвакуация… Большинство обитателей уже здесь, но некоторые еще в джунглях. Мы, конечно, послали за ними, но это же художники…
Афродита развела руками.
– Так что же все-таки случилось? – Аврора перевесила «плаксу» из-за плеча под мышку.
Красавица вздохнула.
Все было очень плохо.
Просто ужасно.
Гоген был милой планеткой. И мирной планеткой. Ни одной опасной формы жизни, и вообще с фауной небогато, в основном флора. Несколько видов бегемотов – карликовых и не очень, какие-то ящерки, птицы. Гигантские фруктоядные змеи, гигантские фруктоядные рыбы, крокодилы – поедатели водорослей. Одним словом, все лопают финики и греются на солнышке. И даже комаров нет.
Зато виды, напротив, чудесные.
Поэтому планету художники и облюбовали. И все шло бы хорошо. Если бы…
Красавица оглянулась на художников.
– Никто ничего не знает! – сказала она. – Но все очень напуганы. Приближается нечто ужасное! Первые случаи…
Первые случаи были зафиксированы около недели назад. График Штольц Штукер на выставке своих работ на Монмартре…
– Это такой тут у нас поселок, – пояснила девушка.
Так вот, график Штольц Штукер набросился на критика Зелинского за то, что тот сравнил триптих «Пангея» с продукцией дешевых кирпичных артелей. Ну, ладно, набросился и набросился – чего не бывает, художник, что с него взять, но Штукер пошел дальше – он Зелинского еще и искусал. Ну ладно бы куснул раз, куснул другой, художник ведь, но нет, он нанес сорок три покуса, в результате чего оба были госпитализированы…