От клубка до праздничного марша (сборник) - Клюев Евгений Васильевич. Страница 6

– А я опять нарисую.

– А я опять сотру.

– А я опять нарисую!

Понятно, что из такого положения выйти уже довольно трудно.

– А Вы только попробуйте!

– И попробую…

Тут Карандаш вскочил и проворно заскользил по листу бумаги – получилась тонкая линия, линия горизонта. Кому ж непонятно, что почти все рисунки начинаются с линии горизонта? Но, не успев даже полюбоваться тонкой этой линией, Карандаш увидел, как Ластик, пыхтя, ползёт по ней. И линия горизонта – ис-че-за-ет…

– Ах вот Вы какой! – рассвирепел Карандаш. – Ну, держитесь тогда!

И он помчался наперерез Ластику, оставляя за собой острый зигзаг: это Карандаш молнию рисовал.

Едва лишь остриё молнии дотянулось до Ластика, тот пополз вверх и стёр молнию.

Карандаш круто повернул влево и сломался. Его сразу же заточили – и он опять понёсся навстречу Ластику, чертя неровным сколом грифеля две параллельные прямые – лыжню. А Ластик – вы только подумайте! – тут же улёгся на эту лыжню резиновым своим брюхом, поёрзал – и не стало лыжни.

– Вы вредитель! – крикнул Карандаш.

– А Вы пачкун! – крикнул Ластик.

Понятно, что выйти из такого положения было и вовсе уж невозможно.

Война продолжалась.

Вскоре от Ластика остался совсем тонкий резиновый лепесток, а от Карандаша – лишь коротенький огрызок. Однако – где наша не пропадала! – огрызок этот снова во весь опор понёсся по бумаге.

– Прекратите, вы с ума сошли! – нервно лязгнули Ножницы, с омерзением глядя на грязное и бугристое поле боя.

– Пусть, пусть попробует нарисовать свой рисунок! – верещал Ластик.

– Это он пусть попробует стереть мой рисунок! – отвечал Карандаш.

– Как-то даже не очень понятно, о чём вы, – пожали серебряными плечиками Ножницы. – Ведь нет же никакого рисунка… есть только листок бумаги, причём весь измусоленный.

Карандаш и Ластик испуганно осмотрелись, потом с ужасом взглянули друг на друга и – опомнились.

– Сейчас будет рисунок! – пообещали они Ножницам.

Но увы и ах… Карандаш успел поставить только точку и тут же сошёл на нет, а Ластику удалось лишь доползти до этой точки – двигаться дальше у него не было сил.

…Погибли, погибли дворцы с высоченными шпилями и прихотливыми балкончиками и сады с причудливыми фонтанами и ажурными беседками… Погибли, погибли сердитые короли в коронах и горностаевых мантиях и капризные принцессы в золотых туфельках… Погибли, погибли печальные шуты в колпаках с бубенчиками и весёлые слуги в расписных ливреях… Всё погибло – из-за нелепой ссоры тех, от кого всего-то и требовалось, что улыбнуться друг другу и начать рисовать!

Поведя серебряными своими плечиками, Ножницы долго смотрели на точку и потом огорчённо спросили:

– Это и есть ваш рисунок? Ну-ну…

– Это и есть Ваша «История рисунка»? – огорчённо спрашиваете вы меня и спустя некоторое время добавляете: – Ну-ну…

А мне вам, в общем-то, и ответить нечего. Ведь для того, чтобы написать «Историю рисунка», необходимо, чтобы был рисунок. Если же рисунка нет… откуда тогда взяться истории?

Майский жук, который изобрел улыбку

Майский Жук висел вверх ногами на дереве и думал – для майских жуков это занятие самое обыкновенное. Очень серьёзные они существа, майские жуки. И если их хоть немножечко потревожить, они сразу начинают жутко гудеть и улетают куда-нибудь далеко, чтобы там продолжать думать.

Между тем понятно, что думать вверх ногами не слишком удобно. Иногда вверх ногами до такого додумаешься, что потом целая академия не разберётся. Вот и наш Майский Жук додумался. А додумавшись, громко сказал – так, чтобы мог услышать каждый желающий (потому что тот, кто не желает услышать, – он и не услышит, хоть кричи ему в самое ухо!):

– Я изобрёл улыбку.

Вот, значит, как он сказал.

Пролетавшая мимо Муха прямо-таки остолбенела в воздухе:

– Что за улыбку, простите? Особенную какую-нибудь или же… всеобщую?

– Всеобщую, – заявил Майский Жук и, чтобы совсем было понятно, сообщил подробности: – Сейчас, вися вверх ногами на дереве, я изобрёл всеобщую улыбку.

– По-моему, – Муха поскребла лапкой затылок, – всеобщую улыбку изобрели задолго до Вас… извините, так сказать, за выражение.

– Кто именно её изобрел? – Майский Жук строго посмотрел на Муху – и та, предварительно уже остолбеневши, ещё и оторопела.

– Я не знаю точно, кто именно это сделал, но убеждена, что… давно, – пролепетала она.

– Она «убеждена»! – передразнил Муху Майский Жук. – Конечно, это самое важное – то, что Вы, Муха, убеждены!

– Можете издеваться надо мной сколько угодно, а я Вам всё равно не верю, – взбунтовалась Муха.

– Меня не интересует, верите Вы мне или нет. Сейчас я полечу в Академию Наук, где мне выдадут соответствующий документ, – Майский Жук набычился и загудел, принимаясь лететь.

– Документ о чём? – крикнула вслед Муха, но Майского Жука и след простыл.

«А в общем-то, мне всё равно, кто изобрёл улыбку! Чего это я вдруг так разволновалась?» – удивилась себе Муха и тоже улетела по делам.

Что же касается Майского Жука, то он благополучно прибыл в Академию Наук и сделал там следующее заявление:

– Я изобрёл улыбку. Прошу выдать документ, удостоверяющий это.

– С какой стати? – удивились академики.

– Вы прямо как мухи! – удивился Майский Жук. – Никто до меня не заявлял о своём праве на изобретение улыбки. Улыбка существовала, так сказать, бесхозно. Значит, право на её изобретение никому не принадлежит. То есть оно принадлежит мне, потому что я первый сказал об этом.

Поражённые академики примолкли: они не знали, что отвечать. А потом ответили так:

– В мире, глубокоуважаемый Майский Жук, существует великое множество вещей, о которых неизвестно, кто их изобрёл. Неизвестно, например, кто изобрёл колесо. Или, скажем, хлеб. Или вот… форточку.

– Ага-а-а! – загудел Майский Жук. – Значит, и на всё это право никому не принадлежит! Тогда я сделаю ещё одно заявление!

И Майский Жук действительно сделал ещё одно заявление:

– Заявляю, что я, Майский Жук, изобрёл колесо, хлеб и форточку. И прошу вас выдать мне документы, удостоверяющие это.

– Не многовато ли документов у Вас будет? – поинтересовались академики и, посовещавшись, добавили: – Небо, кстати, тоже ни на кого не записано. И земля не записана. И вода.

– На меня, на меня запишите! – взревел Майский Жук. – Это я тут всё у вас изобрёл – и небо, и землю, и воду!

Академики опять посовещались и спросили:

– А чем, глубокоуважаемый Майский Жук, Вы можете это доказать?

– Чего ж доказывать, если всё существует? И улыбка существует, и… что там ещё – колесо, хлеб, форточка, небо, земля, вода! – Майский Жук развалился в кресле и свысока поглядывал на академиков. – Вот захочу – и отменю улыбку. И колесо отменю, и хлеб. Голодными будете. И форточку отменю, чтоб вы все тут задохнулись! И вы все тут задохнётесь.

– Нам кажется, – заключили академики после некоторого раздумья, – что Вы, глубокоуважаемый Майский Жук, просто обнаглели. Может быть, Вы считаете, что Вы – Бог?

– Конечно, Бог, а чего же? – простодушно согласился Майский Жук. – Отныне называйте меня не Майский Жук, а Майский Бог.

Тут один из академиков не выдержал, подошёл и легонько щёлкнул Майского Бога по носу. От этого щелчка Майский Бог вылетел через открытую форточку, которую он изобрёл, в небо, которое он изобрёл, и потом упал на землю, которую он изобрёл…

А академики облегчённо вздохнули в своей Академии Наук и снова вернулись к повседневным заботам. Может быть, по отношению к Майскому Жуку они поступили немножко сурово, но посудите сами: кому ж приятно, если всё, что есть в мире, будет зависеть от… майского жука?