Белая западинка. Судьба степного орла - Колесников Гавриил Семенович. Страница 23

Путь был дальний, и, хотя олени мчали нас быстро, а старик вёл упряжку уверенно и умело, мы прибыли в селение под вечер и… с опозданием. Часа за два до нашего приезда здесь побывал самолёт, взял на борт больную внучку якута и улетел.

Новое якутское селение напоминало мне чем?то родную среднерусскую деревню. Хорошие дома, срубленные в замок. Высокие заснеженные кровли, покрытые дранью. Большие застеклённые окна почему?то насквозь промороженные. Кирпичные трубы на крышах. Добрые дома…

Старик равнодушно ехал мимо этих отличных строений. Вот он свернул в какой?то переулок, и мы оказались позади рубленых домов, за которыми беспорядочно высились странные снежные конусы, курившиеся приятным смолистым дымком…

Да ведь это бревенчатые якутские юрты! Мне довелось видеть их осенью в одном из якутских селений. Строили их из брёвен, поставлен–ыых вертикально с небольшим уклоном к центру. Помнится, что на зиму эти юрты обмазывались глиной… Тёмные это были, чадные и неудобные для жилья строения. По именно в них?то и жили люди, а в новых домах они хранили сухую рыбу, мороженую оленину, охотничье снаряжение и припасы.

Как далеко ушло от нас это время! Вспомнишь — и самому не верится, что все это было ещё на твоей памяти.

Якуты — исконные скотоводы. Но водили они полудиких мохнатых лошадок да очень малопродуктивных коров. Олень, наиболее приспособленное к Северу домашнее животное, появился в хозяйственном обиходе якутов уже в наши дни.

Я провёл в селении целую неделю. Учил людей топить печи, жить в домах, спать на кроватях, есть за столом…

Не скажу, насколько прочно и стойко убедил я своих соседей в преимуществах жизни по–новому, но, когда уезжал к себе на разведку, смолистый дымок курился теперь над каждым новым домом и стекла в них заметно оттаяли. Провожали меня всем селением, как хорошего давнего друга.

Дома меня ждала радиограмма, из которой я узнал, что якутская девушка «Ольга Матушкина благополучно оперирована по поводу заворота кишок». Дальше мне поручалось сообщить об этом её родителям и деду — Василию Ивановичу Матушкину.

Я невольно улыбнулся. Видно, крёстной матерью Ольгиного прадеда оказалась какая?нибудь сердобольная попадья, и от неё пошла у этого якутского рода такая ласковая фамилия…

Месяца через три после первого посещения, уже на исходе зимы, к нам на разведку снова приехал Василий Иванович Матушкин.

Старик молча вошёл в избу, разделся, сел к столу.

Мы спросили гостя о здоровье Ольги. Он собрался сказать нам о чем?то большом и важном, но захлебнулся в потоке своих мыслей и только улыбнулся в ответ доброй стариковской улыбкой.

Попов согрел чай. Гость долго и с удовольствием пил крепкий горячий напиток, молча выкурил трубку, посидел ещё и наконец сказал:

— Однако, поеду.

— Ночь на дворе, ночуй, — пригласил Попов.

— Однако, поеду, — повторил Василий Иванович и ушёл, ни с кем не простившись.

Вскоре он вернулся, принёс изрядный кусок оленины и молча положил мясо на стол.

Я было достал деньги, но Попов удержал меня. Он поднял найденный нами бивень мамонта и взгромоздил его на стол рядом с олениной.

Стол у нас был могучий, как раз под мамонтовые клыки срубил его топором Попов. У Василия Ивановича загорелись глаза. Он торопливо ощупал желтоватую кость бивня, словно проверяя его твёрдость, и, восхищённый великолепием нашей находки, радостно чмокал губами.

— Хорош? — весело спросил Попов.

— Ой, хорош, ой, хорош! — поспешно заговорил старик.

— Ну так бери, если нужно. Нам он все равно без пользы, —сказал Попов. — Бери, если надо, бери!

Наш подарок очень обрадовал старика. Он попытался было взвалить его на плечо, но безуспешно. На нарты бивень помогал относить Попов. Василий Иванович ещё раз вернулся в избу, степенно пожал всем руки и уехал.

Так мы подружились с Василием Ивановичем Матушкиным. Он стал частым гостем на нашей разведке. Частым, разумеется, по нашим таёжным понятиям, применительно к северным расстояниям, отделявшим нас друг от–друга.

Василий Иванович оставался все таким же молчаливым и приветливым. Он любил подолгу и внимательно рассматривать «Огонёк» и газеты. Их нам довольно аккуратно сбрасывал почтовый самолёт.

Однажды прилёт аэроплана совпал с приездом к нам Василия Ивановича. Самолёт сбросил почту и, прощаясь, кружил над нашей разведкой.

Я никогда не забуду того восхищённого удивления, с которым смотрел на парящую в небе машину Василий Иванович.

Вид самолёта чем?то очень растрогал старика. Он попросил у нас газету со снимком Внуковского аэродрома, на котором стояла целая семья самолётов, так полюбившихся нашему гостю.

Я не придавал особого значения этому интересу Василия Ивановича к современным летательным машинам. Ну, не знал старый якут самолётов, и удивление его при виде этих аппаратов вполне естественно. На деле все оказалось гораздо сложнее и значительнее.

Работы наши подходили к концу, и мы готовились к переезду на другую базу. Василий Иванович приехал попрощаться с нами. Как и обычно, он молчаливо пил чай, перебрасываясь с Поповым односложными фразами. Вдоволь намолчавшись, Василий Иванович собрался уезжать. И вот тут произошло это знаменательное событие.

Старый якут торжественно развязал мешочек из телячьей кожи, осторожно достал из него что?то бережно завёрнутое в чистый белый платок. Движения Василия Ивановича были медлительны и важны, любопытство наше росло с каждым мгновением. Вот он осторожно протянул мне свёрток и сказал:

— Сам резал! Возьми.

Василий Иванович снял со стола руки, как бы говоря: «Теперь это уже не моё, ты хозяин!»

Я развернул платок и застыл от изумления, не в силах оторвать глаз от подарка старого якута.

Это была изумительная композиция, вдохновенно вырезанная старым мастером из той самой кости мамонта, что мы когда?то подарили ему.

…На ровной желтоватой, словно чуточку придымленной площадке приземляется самолёт. Он ещё весь в движении. Лыжи самолёта только–только коснулись чистого плотного снега. Замечательно удалось мастеру передать этот трепетный момент ещё летящей, но уже коснувшейся земли машины. А рядом незыблемо стоит белая рубленая избушка. Чёткими штрихами в ней оттенено каждое брёвнышко, каждое оконце, каждый кирпичик на махонькой трубе, Навстречу самолёту бежит группа якутов в меховых шапках, и на их маленьких круглых и плоских лицах выражены очень точно и очень верно тревога и надежда.

Сделал эту вещь Василий Иванович мастерски, одним дыханием, хотя и работал над ней несколько месяцев…

Нет, нелегка жизнь геолога–разведчика в тайге. Одних комаров вспомнишь — на душе тяжко становится. От них не спасали никакие накомарники. От холодов не спрячешься ни в какие меха. И все?таки стоило стать геологом, чтобы у тебя на письменном столе появилась эта чудесная костяная сказка, как добрая память о старом — друге Василии Ивановиче Матушкине!

«СЕВЕРЯНИН»

Меня всегда удивляло обилие всяческой растительной снеди на Колыме.

В урожайный год кедровый стланик чёрен от тугих маленьких шишек, густо набитых орешками. А они жирные, и кедровое масло отменно вкусное.

Московских бы грибников в колымскую тайгу: вот бы утешились! После дождя под каждым берёзовым кустом целые выводки крепких толстопузых коротышей. Все грибное царство прижилось и щедро распространилось по Колыме: и скользкие жирные маслята, и хмуровато–солидные подберёзовики, и все многочисленное и многоцветное семейство сыроежек; как одуванчики, желтеют моховики на красноватых тундровых просторах, ну и, конечно, царь грибов—толстенький, с массивной шляпкой, плотный белый гриб. Смешно вспомнить, но мне попадались под карликовой берёзой экземпляры грибов больше самих берёзовых кустов. И не поймёшь, что под чем растёт—гриб под берёзкой или берёзка под грибом.

Невообразимо обильны и очень красивы россыпи брусники по ягелю. Её яркие вечнозелёные листочки и пунцово–красные гроздья сплошь прошивают рыхлое беловато–серое поле нарядным узором — со вкусом одевается северная природа! Покрытая туманной сизой дымкой, голубица слишком нежна для грубого прикосновения пальцев. Попов соорудил нечто вроде лотка, расчленённого на конце наподобие растопыренных пальцев, и этим снарядом смаху «черпал» голубицу, набирая её вёдрами. А какая крупная и сочная морошка растёт на Колыме — объедение!