Меньшой потешный - Авенариус Василий Петрович. Страница 5

— Так что же? — настаивала Софья, видя, что брат кусает губу и медлит ответом. — Прослышав про пустую затею, я тотчас отрядила к тебе нарочного…

Со смиренным поклоном выступил теперь вперед второй учитель юного царя, старик Нестеров.

— Не погневись, государыня царевна, на смелом слове! Дозволь рабу твоему всенижайше доложить: затея сия не совсем пустая, а хитрая заморская штука, при коей, как изволишь сама видеть, свой особый огнестрельный мастер…

Недоброжелательный взгляд сверкнул на заморского мастера из темных глаз царевны.

— Ума за морем не купишь, коли его дома нет! — сухо произнесла она. — Мы, люди русские, даст Бог и своим умом проживем.

— Да, ум хорошо, а два лучше! — не выдержав уже, подхватил Петр. — Заморская наука для русского человека — находка, а находку клади в карман: на что-нибудь пригодится.

С неприступным высокомерием слушала отрока-брата царевна-правительница, не удостаивая его даже взглядом. Обернувшись в сторону родной своей Москвы, она, казалось, любовалась расстилавшеюся внизу живописной панорамой первопрестольной столицы с ее пышными зелеными рощами и садами, с ее златоглавыми церквами, над которыми выше всех возносился к лазурному небу Иван Великий. Не так ли точно и она, Софья, самодержавно высилась теперь над всею Русскою Землею?

— Кабы Иван Великий был малость поменьше, — сказала она, и по тонким губам ее скользнула тень улыбки, — так и его бы, поди ты в карман положил?

— Погоди, подрасту — авось, положу! — нашелся ей тотчас меткий ответ.

Царевна через плечо пристально, почти враждебно оглядела брата. Точно впервые в жизни с удивлением заметила она, что перед нею уже не неосмысленный малыш, а полный сил отрок, чуть не юноша. Но сам он не смел знать этого, не смел!

— Ты забываешься, мальчик! — коротко отрезала она. — Выше лба уши не растут. А ты-то чего дожидаешься? — отнеслась она к Симону Зоммеру. — Пали!

И с величественным видом она отошла со свитою в сторону, чтобы не мешать пальбе.

Зоммер давно справился со своими пушками и был рад случаю прекратить тяжелую для всех присутствующих сцену между молодым царем и царевной. По мановению его руки пушкари одновременно поднесли зажженные фитили к запалам всех десяти орудий — и воздух огласился таким громовым раскатом, что одно только присутствие правительницы удержало многих из ее приближенных от слишком явного проявления обуявшего их смертельного испуга. Сама Софья сохранила прежний величаво-хладнокровный вид, — будто оглушительный залп вовсе не коснулся ее слуха.

— На сегодня будет! — промолвила она спокойным, не допускавшим возражения тоном.

Едва простясь с братом, милостиво кивнув окружающей черни, она двинулась обратно к своей колымаге и, немного погодя, только удаляющийся смутный шум поезда напоминал еще о бывшей сейчас сцене.

— Красна ягодка, да на вкус горька! — донесся сзади Алексашки говор народный.

VI

Подавляющее присутствие самоуправной сестры-правительницы, по-видимому, ошеломило и Петра. Теперь он будто пришел в себя и обратился по-немецки к огнестрельному мастеру:

— Зарядите-ка снова!

Симон Зоммер был, однако, так благоразумен, что не решился поступить вопреки прямому запрету самодержавной царевны. Он с сожалением пожал плечами и заявил, что после вторичной пальбы орудия не в меру нагрелись, чтобы можно было исполнить волю его царского величества.

— Так что же теперь: неужто и всему конец? — с видом разочарования спросил Петр.

— Не всему еще, — отвечал немец и поманил пальцем маленького пирожника. — Поди-ка ты теперь сюда.

Давно уже ждал Алексашка этой знаменательной для него минуты. Мигом подскочил он со своим лотком, преклонил перед молодым государем колено и раскрыл свой товар.

— Не побрезгай, милостивец, отведай! Есть с капустой, есть с вязигой и яйцами, есть и со всяким медовым вареньицем: с малиной, с вишеньем, с черной смородинкой. Сама Фадемрехтова для твоей царской милости испекла.

Сумрачные черты Петра слегка прояснились.

— Фадемрехтова? — переспросил он. — Пирожница немецкая? Едал уже ее печений.

Он наклонился к лотку и взял румяный, крупный пирожок.

— Этот с чем?

— С вишеньем, государь!

Петр откусил разом половину пирожка и причмокнул.

— А что, ведь превкусный! Даже не совсем еще остыл. Что же, мингер Зоммер? Угощайтесь. Никита Мосеич! Афанасий Алексеич! Прошу по-походному. И вы все, братцы мингеры…

Зоммер, Зотов, Нестеров, а за ними и вельможные товарищи-«ребятки» Петра взяли каждый по пирожку; сам Петр, справясь с первым, не замедлил приняться за второй, а там и за третий. Не прошло и пяти минут, как грузный лоток маленького пирожника был очищен, как ладонь. Питомец Елены Фадемрехт подвернулся, как говорится, под счастливый стих; он очень кстати рассеял накопившуюся по уходе царевны Софьи грозовую атмосферу. Радуясь за своего молодого государя, все закусывающие наперерыв старались расхваливать пекарное искусство «мадам Фадемрехтовой». Сам Петр, совсем уже просветлев, удостоил пирожника ласкового опроса:

— Ты, братец, что же, — сын Фадемрехтовой?

— Никак нет, государь, сызмалетства только ею в дом взят.

— Приемыш?

— Да… и блинами вот ее, печеньями немецкими промышляю.

— Да и говорит тоже бойко по-нашему, по-немецки, — одобрительно вмешался Симон Зоммер. — Вообще, ваше величество, у русского человека, надо признать, великий дар на чужие языки.

— Не на одни языки — на что угодно! — с ударением сказал Петр, ярким взглядом окидывая окружающих. — Рассчитайтесь-ка за пироги, Мосеич, — приказал он Зотову. — А ты, малый… Как тебя звать-то?

— Зовут Алексашкой, а крещен Александром, по изотчеству Данилыч, по прозванью Меншиков.

— Меншиков! — повторил молодой государь, вдумчиво всматриваясь в живое и смышленое лицо стоявшего еще на одном колене перед ним пирожника. — Твои, Меншиков, пироги пришлись нам по вкусу, и напредки ты можешь поставлять их нам в Преображенское.

Юркие глаза Алексашки радостно заблистали.

— Ты жалуешь меня, государь, своим придворным пирожником? Господь воздай тебе сторицей!

Он ударил в землю челом и крепко обнял ноги молодого государя. Тот смущенно усмехнулся.

— Ловкий малый: поймал на слове! Но от слова своего я не отступлюсь: быть тебе нашим лейб-пирожником.

На обратном пути ко дворцу на Петра нашло как будто раздумье. На вопрос одного из приближенных он вместо ответа пророчески заметил:

— У меня все на уме этот Меншиков. Даром, что простой пирожник, а сдается мне — далеко пойдет! Имя Меншикова Александра Данилыча будет знать, может стать, еще вся Земля Русская.

VII

— Ну, Александр, умница же ты, как погляжу, — говорила своему богоданному сыну скупая вообще на похвалы мадам Фадемрехт, пересчитывая принесенную им обильную выручку. — Лейб-пирожник царский — легко сказать! Смотри же, будь вперед еще угодливей с придворными боярами, а паче того с самим молодым государем: пусть думает, что ты ему всей душою предан.

— Да нешто я ему не предан? — воскликнул Алексашка. — Я за него сейчас хоть в огонь и в воду!

Чаще чем когда-либо захаживал теперь пирожник наш в Коломенское, вертелся там около хором отрока-царя, от которого на всех словно исходила какая-то животворная сила. С самым искренним сочувствием ловил Алексашка из неисчерпаемых рассказов придворной челяди всякие, мелкие сами по себе черточки из жизни Петра: из черточек этих складывались первые легкие очертания будущего могучего, лучезарного образа преобразователя России.

Красивое, смышленое лицо приемыша «мадам Фадемрехтовой», глядевшее всегда так бодро и весело, скоро так же настолько примелькалось Петру, что тот издали уже, бывало, приятельски окликал его:

— А! Лейб-пирожник наш! Что, по добру, по здорову ли твоя мадам-то?

Недолго спустя патронша Алексашки в Немецкой Слободе удостоилась даже личного посещения его царского величества. Петр сказал ей по-немецки несколько лестных слов о ее отменных печеньях, и после этого чистокровная немка Helene Fademrecht сама чуть не бредила молодым Русским царем.