Май, месяц перед экзаменами - Криштоф Елена Георгиевна. Страница 28

В том-то и беда, что Антонов действительно имел случай и составил мнение. Людмила Ильинична видит, как меняется лицо Антонова, только что приветливо и с любопытством придвинутое к ней. Глаза Антонова, заплыв ледком, ничего не выражают, кроме готовности терпеливо выслушать до конца эту глупую, какую-то просто детскую историю, в которую влетела самостоятельная как будто женщина, завуч второй Первомайской школы; как бы ей объяснить популярнее, что в такие истории не влетают или, но крайней мере, не оставляют следов…

Людмила Ильинична сама отлично знает — не влетают и не оставляют.

Людмила Ильинична смотрит в крепкое, моложавое лицо Антонова, появившееся прямо перед ней из свежего утреннего воздуха. Она даже слышит голос Антонова, рассуждающий не злобно, нет, скорее мягко и назидательно на тему: почему не имела она права ставить Виктора и Милочку в исключительные условия. Сегодня, когда никому не дано ставить одних в исключительные условия перед другими. Сегодня, когда… Воображаемый Антонов перечисляет преимущества сегодняшнего дня и прихлопывает рукой по столу, закрепляя сказанное. Людмила Ильинична, сама не заметив, награждает его своим жестом, своей манерой высказываться, отбивая одну четко высказанную мысль от другой. До таких ли мелочей, как манеры, Людмиле Ильиничне сейчас! Еще несколько минут лежит она, прислушиваясь к непривычному оцепенению, охватившему все ее существо и диктующему покорность, с которой она слушает хотя бы и воображаемого Антонова.

Хватит! Тем более, что за Антоновым Людмила Ильинична видит целую вереницу тех, кто хочет высказаться. Когда-то Людмила Ильинична уже представляла себе скандал, который может разразиться, если…

Хватит! Еще перед Антоновым она может кудахтать. Но ни перед Зинаидой Григорьевной, ни перед Аркадием Борисовичем, ни перед другими она не собирается этого делать!

Людмила Ильинична резким толчком отбрасывает одеяло. Откуда появилась эта мысль — бежать к Антонову и разливаться перед ним, обгоняя события?

Как же! Пробьешь Антонова кудахтаньем! Тут не без удовольствия Людмила Ильинична соображает, что и ее саму не пробьешь кудахтаньем. Ее вообще не так-то легко чем-нибудь пробить, выбить из колеи, заставить биться головой об стенку.

Подумаешь, не видела она врагов, что так заметалась перед этим сопляком, перед этим щенком, перед дружком Нинки Рыжовой…

Людмила Ильинична легко вскакивает с кровати, легко открывает окно, обе створки сразу. Людмила Ильинична старается чувствовать себя так, будто с плеч ее свалился не только груз нынешних забот, но и еще, по крайней мере, десять — пятнадцать лет жизни. Людмила Ильинична даже напевает какой-то веселенький, прямо бравурный мотивчик, какой-то пошлый, вязнущий в ушах — век бы она его не слыхала! — мотивчик.

Надо двигаться, надо говорить с Милочкой голосом, исключающим всякие воспоминания о вчерашнем. Надо поторопиться — накрыть стол ничуть не менее нарядно и празднично, чем накрывали ради того сопляка.

— Милка! — кричит Людмила Ильинична от стола в соседнюю комнату. — Милка, уж не собираешься ли ты проспать, дочь? — Вопрос Людмилы Ильиничны звенит, режет воздух, все не глохнет никак. Хотя уже очевидно, задан он зря. На пороге своей комнаты стоит Милочка, одетая, причесанная, хоть сейчас — на школьный бал. Но неважно, как она одета. Важно, какое у нее лицо. И вот с этим своим лицом стоит она на пороге комнаты и говорит:

— Мама… Мама! — кричит она так, что Людмиле Ильиничне кажется, будто темные волны уже сошлись над Милочкиной головой. — Мама, я не хочу, чтоб он уходил!

Людмила Ильинична кидается к Милочке, ударившись об угол стола, добегает до ее ожидающих глаз, до ее жалко распущенных губ.

— Я не хочу, чтоб он уходил к Рыжовой. Как ты не понимаешь, он уходит к Рыжовой! — кричит в это время Милочка, и эта названная, вернее, так неожиданно вылетевшая фамилия отрезвляет их обеих. Или не в фамилии дело? А в том, что вообще не следовало так, хотя бы и только друг перед другом, обнажать свои чувства?

Во всяком случае, Людмила Ильинична останавливается где-то посреди своего разбега. И подходит к дочери так, как подходит к ней каждое утро, оглядеть всю с головы до ног, поправить прическу, одернуть платье.

— От таких, как ты, не уходят, — говорит Людмила Ильинична и жестким белым пальцем проводит по Милочкиному лбу, разглаживает какую-то морщинку, что ли… Делает она это так, будто вполне в ее власти смахнуть вместе с морщинкой любое огорчение, любую беду. — От таких, как ты, не уходят, — еще раз повторяет Людмила Ильинична, чуть дольше, чем всегда, задерживаясь внимательным взглядом на лице Милочки.

— Конечно, нет, — неестественно смеется Милочка. — В особенности вчерашний вечер нас убедил…

Нельзя сказать, что это звучит в обычном Милочкином тоне: снисходительно, насмешливо, легко и даже ласково. Это звучит горько.

Глаза Милочки беспокойно бегают, не встречаясь с глазами матери и все-таки ожидая от нее какого-то решения, какой-то помощи. Губы девочки тоже пока не собрались в небрежную гримаску, но еще минута-другая — и соберутся. Еще чуть-чуть — и ни за что нельзя будет заподозрить, будто только что дело доходило до крика, до отчаяния.

Людмила Ильинична притягивает к себе дочь и целует в висок, там, где начинаются туго натянутые золотые толстые волосы.

— И все-таки от таких, как ты, не уходят. Запомни это для начала.

— Прямо толпами бегают-бегают вслед, спотыкаются. — В Милочкином голосе теперь явный упрек. Будто мать могла, но не сумела обеспечить эти толпы. Просто не проявила расторопности в нужный момент, и все. Или, может, наоборот — проявила в ненужный?

— А тебе не кажется… — говорит между тем Людмила Ильинична, и руки ее опять разглаживают что-то на Милочкином лице. — А тебе не кажется: здесь и нет того, кто бы мог составить эти толпы. Уж не о Медведеве ли ты жалеешь, дочь? Надеюсь, нет?

Мельком они обмениваются взглядами и улыбаются обе одинаково, сгоняя улыбку куда-то в сторону, за плечо, что ли. Колю Медведева просто смешно представить рядом с Милочкой. Приземистого, с простецким выражением не только лица — всей фигуры. Оно, наверное, так с ним и останется, это выражение, на всю жизнь.

— Вот поедешь в большой город… — начинает Людмила Ильинична, но Милочка перебивает ее, зло поднимая губку над белыми ровными зубами.

— У нас уже и билет куплен? — спрашивает она и дышит, как будто чуть запыхавшись. Что-то, очевидно, так и кипит, так и клокочет в ней и ищет выхода наружу.

— Еще совсем недавно ты верила в такую поездку.

Милочка ничего не говорит, только еще раз показывает зубки, улыбаясь.

— Послушай, Мила… — говорит Людмила Ильинична и прихлопывает рукой по столу, чтоб Милочка не вздумала пропустить сказанное матерью мимо ушей. — Послушай, Мила, вчера ничего не кончилось и ничего не началось. Я надеюсь, ты не настолько глупа, чтоб предположить, что он действительно решил кому-нибудь из них доложиться. Остыл еще на нашем пороге, я тебе говорю.

Людмила Ильинична делает ударение на этом «я». Правда, она уже не стучит ладонью по столу для большей убедительности. Она теперь стоит, прислонившись к подоконнику, скрестив руки на груди, и смотрит на Милочку презрительно. Большая ли неприятность свалялась на эту девочку, ее дочь, и уже, потеряв голову, та готова наброситься на родную мать, кричит так, что на улице слышно: «Я не хочу, чтобы он уходил!»

— И не позорься, пусть люди думают: очень хочется, чтоб ушел. Прямо дождаться не чаяла, пока отцепится. А к Рыжовой переметнулся по старой памяти: много позволяла. Здесь не на такую напал.

Людмила Ильинична говорит так и чувствует, будто кто-то плеснул горячим ей в лицо. Даже глаза щиплет от этой внезапно поднявшейся жары. Даже шее становится невыносимо тесно в узком воротнике строгой блузки. Людмила Ильинична вертит головой вправо, влево, Людмила Ильинична только что не позволяет себе застонать вслух или захрустеть подряд сразу всеми своими белыми пальцами.