Ася находит семью - Лойко Наталия Всеволодовна. Страница 18

Правда, поскольку теперь равноправие, здесь появились хулиганы мальчишки, но от них надо держаться подальше, — так они с Варькой решили. А Варька-то! Словно обрадовалась, что сбывает Асю с рук. Привела ее чуть свет в гостиницу «Апеннины» — и бегом на фабрику. Там получен срочный заказ, такой срочный, что Варя и не обещала навестить Асю в ближайшие дни. Будет от зари до зари шить шелковое белье, мужское и женское. Работницам разъяснили, что на скользящем материале не удерживается ни один тифозный паразит, поэтому для персонала лазаретов и сыпнотифозных поездов спешно готовится особое обмундирование. Ася услышала про это вчера и не могла успокоиться. Если бы раньше знать секрет и иметь деньги, чтобы купить маме шелковое белье!

Ася не разрешает себе спорить с господом богом, но вчера она такое про него подумала, что потом долго повторяла молитвы, замаливая грех.

Замолила и стала просить, чтобы он, милосердный, не забывал про Анненский институт, если она в нем останется. Чтобы тепло было, чтобы хлеб был насущный, и воспитатели добрые, и мальчишки не озорные. И еще, чтобы кончились все эти войны и вернулся Андрей и забрал ее поскорее домой. Господи, ведь без твоей воли ни один волос не упадет с головы…

В последнюю ночь думалось о многом: например, о том, что придется следить за руками, не растопыривать пальцы, не делать новых расчесов. На уроках в ее классе многие потихоньку терли между пальцами, там, где особенно густо сидят мелкие, водяные пузырики. Школьный врач предупреждал: нельзя расчесывать, этим разносишь по коже чесоточного клеща, производишь новое заражение; но, когда класс протапливали и от тепла зуд становился сильнее, невозможно было удержаться. Своих-то ребят Ася не стеснялась, а здесь?..

— Ася! — окликает ее Шурик. — У тебя же были косы.

— Ну и что?

— Я знаю, почему ты их отрезала.

Ася пугается:

— Почему?

— Чтобы мальчишки не дергали.

— Верно.

Никто, кроме Аси и Вари, не должен знать, что Варя, срезав ее косы, долго орудовала частым гребнем, чтобы не было стыдно за волосы, которые редко мылись в эту зиму.

— Все тут, наверное, дразнятся, — вздохнул Шурик.

— Пусть, — ответила Ася.

Погрустнев, она стала загадывать, прозовут ли ее Цыганкой или будут кричать вдогонку, что глаза у нее как сковородки?

На лестнице, наконец, показалась Татьяна Филипповна. Ее обогнала Ксения, первой сбежала к детям. С ней Ася уже была знакома, уже успела поцапаться в актовом зале Наркомпроса из-за того, можно ли называть советский детдом приютом.

Воспитательница!.. А похожа на воспитанницу. Совсем была бы девчонкой, если бы не взрослая куртка. Сразу видно: надела для храбрости, чтобы детьми командовать. Ясно, такой воспитательнице мальчик со звездой милее, чем девочка в бархатном капоре.

Татьяна Филипповна шутливо поворачивает Асю к себе:

— Спиной к обществу стоять не полагается. Знаешь, куда тебя сейчас поведут? В столовую.

В столовую? Вот здорово! Не успели прийти, как на них уже выписан паек. Варя не зря говорила:

«Теперь государство взялось о тебе заботиться, ты уж пользуйся!»

— Завтракать! — торопит Ксения и пробует, не слишком ли тяжела для Аси ее корзина. — Вещи пока оставите у меня.

Над лестничной площадкой висело два красных полотнища. Верхнее вмещало известную всем строку:

Нижняя надпись уже не первый раз смущала Ксению:

Она и сейчас хотела спросить Дедусенко: «Не пахнет поповщиной, на ваш взгляд?» — но та не смотрела на Ксению, а склонилась к ребятам, обняла обоих. Обняла и сказала:

— Ну, храбрецы, вступаем в неведомую страну!

В комнате Ксении стоял большой рояль, на нем фарфоровый мопс и статуэтка: пастух и пастушка. Выше красовался плакат:

— Поверите, товарищ Дедусенко, днем к себе и не заглядываю… — Ксения поспешила сдвинуть безделушки в дальний угол рояля, на пыльной поверхности которого сразу обозначились ярко-черные полосы. — Руки не доходят повыкинуть это мещанство. — Она ударила ладонью об ладонь, отряхивая пыль. — Досталась мне обстановочка от параллельной дамочки…

Ася оживилась. Она не преминула щегольнуть перед Шуркой своими познаниями:

— Параллельные дамы — это, например, французская и немецкая. Разговаривают с институтками каждая на своем языке.

Татьяна Филипповна сказала:

— Так пойдемте, Ксения!

— Пошли! Только, товарищ Дедусенко, если можете, зовите меня при всех Ксенией Петровной.

— А меня… Меня, мама, не Шуриком, а Шуркой.

— Слушаюсь, — улыбнулась Татьяна, поняв, что с этой минуты она сама для всего мира больше не Татьяна, а Татьяна Филипповна.

Столовая, расположенная в первом этаже, напоминала трапезную монастыря. Толстые стены, глубокие проемы окон, длинные столы и скамьи. На столах в ожидании едоков стояли, сгрудившись, жестяные кружки и стопки таких же тарелок. Там, где дети уже примчались к завтраку, воспитатели накладывали из кастрюль на тарелки жидковатое картофельное пюре, разливали из объемистых медных чайников темный, не заправленный молоком кофе. Из кружек поднимался белый, густой на холоде пар. Был виден и парок дыхания. Не дожидаясь горячего, ребята жадно расправлялись с хлебом.

Ксения подвела Асю и Шурика к пустому столу.

— Потерпите. Пойду добывать вашу долю. — Прежде чем отойти, она указала Татьяне Филипповне на длинноволосого молодого человека, выходившего из кухни: — Бывший латинист. Нанялся воспитателем…

Длинноволосый воспитатель, оставшийся не у дел с тех пор, как в гимназиях упразднили латынь, видно, чувствовал себя в новой роли прескверно. Напряженно вытянув перед собой руки, он нес поднос с хлебом. Подойдя к столу, по которому его подопечные нетерпеливо колотили ложками, он быстро поставил на середину поднос и отскочил, словно от горячей плиты. Дети — и мальчики и девочки — бросились к хлебу. Кто был сильнее и обладал наметанным глазом, хватал кусок получше. Из-за одной горбушки просто передрались.

Шуркина шершавая рука непроизвольно отыскала Асину, вцепившуюся в край скамьи.

— Гляди, чудища…

Облик детдомовцев и впрямь был устрашающим. Локти и колени мальчишек выглядывали из прорех. Зеленые камлотовые платья девочек, рассчитанные на пелеринки и накрахмаленные нарукавники, оставляли руки голыми. На плечи накидывалось что попало: платок так платок, полотенце так полотенце.

«Белые пелеринки!» — подумала Ася и принялась сводить про себя счеты с Варькой.

Шум за столом латиниста утих, все наслаждались хлебом. В столовой появился новый табун детей. Приведшая их пожилая воспитательница в длинном старомодном платье с зачесанными вверх — валиком — седыми волосами, со странно испуганным лицом поспешила в кухню, а ее питомцы расселись вокруг стола, стоявшего в центре, и принялись по нему барабанить.

«Порядочек», — не без ехидства покосилась Ася в сторону Татьяны Филипповны, всю дорогу воздававшей хвалу разумному режиму детских учреждений.

Из кухни с подносом, нагруженным хлебом, вышла седовласая воспитательница.

— Господа, не будем дикарями! — еще издали взмолилась она.

Но «господа» повскакали со своих мест и потянулись к хлебу.

С грохотом опрокинулась скамья. Татьяна Филипповна метнулась в самую свалку.

— Может быть, действительно не будем дикарями? — прогремела она, не соображаясь с акустикой помещения. — Не смейте трогать!

От неожиданности дети прекратили возню, уставились на незнакомую им женщину, вдруг овладевшую подносом, поднявшую его над головой.

— Все по местам! — потребовала Татьяна Филипповна.

В опыте ее собственного полуголодного детства имелся испытанный способ дележки. Один из ребят закрывает глаза, другой, ткнув пальцем в любую из порций, спрашивает: «Кому?»