Ася находит семью - Лойко Наталия Всеволодовна. Страница 37

Первою мыслью Аси была мысль о том, в какой мере детдомовцы позволят себе нарушить пункт конституции, обязывающий «не дразниться и не обзываться». Утаивать причину и место ночевки ей было не по нутру. Ася презирала врунишек и собиралась выложить все начистоту. Пусть обзывают мученицей науки или того обидней…

Хотя… Что значит «начистоту»? А Ксения, а ее тайна? Бывает святая ложь? Бывает! Ради себя? Нет, ради других.

Никогда, никому (может быть, только Кате, умеющей хранить тайны) Ася не проболтается, где провела ночь. Никогда! Яков Абрамович с Ксенией могут быть спокойны, их не подслушивали. Если что случайно услышано, то забыто… Сейчас, пока еще все спят, Ася проберется к себе в дортуар, уляжется как ни в чем не бывало.

Приняв решение, девочка сложила скомканные простыни, босая, на цыпочках, вышла из изолятора. Час был ранний, все шло благополучно, и вдруг, за поворотом коридора… Ксения! Ксения, которой никак нельзя было знать, что Ася провела ночь в изоляторе. Ася метнулась туда-сюда и помчалась в сторону кухни.

Ни седенький Нистратов, ни Татьяна Филипповна, никто из взрослых не сумел бы догнать Асю. Но Ксения бегала не хуже любой девчонки, она настигла беглянку, ухватилась за простыни и, переведя дыхание, спросила:

— Откуда? Говори, где ты была?

— Нигде… — растерялась Ася.

— Не хочешь сказать?

— Не скажу; я не обманщица, но я ничего не скажу, — произнесла Ася. Следуя словам великого Бетховена, которые любил приводить Нистратов, она решила поступить достойно и благородно. Выпрямилась, встала так, как, по ее представлению, должен был стоять Джордано Бруно, сжигаемый на костре.

Однако и Ксения умела быть непреклонной.

— Немедленно объясни! — требует она.

Тем временем Ася пытается незаметно большим пальцем ноги пододвинуть к себе валяющуюся на полу зажигалку, которая, вероятно, выскочила из кармашка, когда Ксения дернула за простыни. Ася подозревает, что сейчас, в гневе, Ксения способна отобрать и подарок Андрея.

И верно, заметив тайные усилия Аси, Ксения ловко овладела зажигалкой.

— Так… Сухаревская штучка! Продукт спекуляции и обмена.

Ася могла бы объяснить, откуда у нее взялся столь презренный продукт, но обида лишила ее дара речи.

С Асей так постоянно! Решила поступить достойно и благородно, а приходится чуть не в драку лезть. Вчера, можно сказать, совсем растаяла, глядя, как радостно Ксения собирает ребят в колонию, а сегодня и глядеть на эту Ксению не желает.

Пусть прежде Асе хотелось стать на нее похожей, чтобы, как и она, не страшиться никакого дела, думать всегда о других, а о себе совсем забывать. Но теперь кончено. Кто же захочет подражать такой вредной? И, главное, хватает чужие зажигалки…

— Отдайте! Не имеете права! Я отнесу ее Варе.

— Шашкиной? — Ксения пожала плечами. — Понятно! Кому же, как не Шашкиной?

— Отдайте! — Ася вырвала из рук Ксении подарок Андрея. — Насовсем ей отнесу!

Если бы у Аси был сундук с сокровищами, она бы сейчас и его оттащила Варе. Бедная Варька, обиженная вчера Асей. Бедная… Ей-то никто не шептал: «Милая, милая Варенька», никто не просил перед разлукой: «Выслушайте меня».

— Все ей снесу!

— Все? И простыни?

— Какие простыни? Вот, пожалуйста… Отдайте их Татьяне Филипповне. Скажите, что к отъезду вернусь…

Ася запнулась, вспомнив, что Ксения была не прочь выкинуть ее из списка отъезжающих, но об этом заикнуться нельзя, ведь Ася это подслушала. Однако Ксения сама сказала:

— Ну знаешь… С отъездом еще подумаем. Нуждающихся и без тебя довольно, а в чужом месте особенно важна чистота коллектива.

Ася больше не стояла с гордо поднятой головой. Она обмерла от мысли, что Ксения, вполне возможно, соберет после завтрака детдомовцев и гудящее, взволнованное собрание потребует от Аси объяснений. А что она скажет? Правду нельзя, врать не станешь…

И начнут говорить об Асе, как о Люсе Бородкиной. Когда Люську исключали, тоже говорили о чистоте коллектива…

Ксения деловито пересчитала простыни:

— Уже? Успела сплавить?! Где шестая?

«Где? — ужаснулась Ася. — В лазарете, наверное!» — и пробормотала:

— Нет простыни… и искать негде.

— Негде? Немедленно в дортуар! К Шашкиной и не думай. Запрещаю! — Голос Ксении дрожит от обиды. — Вот попробуй перевоспитай таких…

Ася поднялась на третий этаж и тихонько спустилась обратно. Надо было проскользнуть в лазарет, а затем швырнуть Ксении эту дурацкую буржуйскую простыню.

Простыня белела на полу у входа в изолятор. Схватив ее, Ася помчалась по коридору мимо опечатанной домовой церкви, мимо кухни, откуда уже доносился съестной дух… Что это? Ксения в кухне! Чему она там поучает Лукерью?

— Будьте начеку! — говорит Ксения. — Ребята без еды погибнут в дороге. Белье-то мы проворонили.

— Белье? — вскрикивает стряпуха. — Украли?!

Сразу обессилев, Ася прислоняется к стене.

Конец! И не возразишь, не докажешь!.. Даже если вернешь простыню. Сама же запутала дело: «Нет ее. Негде искать». Подозрительно? Даже очень…

Что теперь делать? Бежать! Оставить простыню на видном месте и бежать. Когда-нибудь Ксения раскается.

Ася тихо крадется по коридору. Вот и вестибюль. Каравашкин стоит у окна, спиной к Асе. Федя безмятежно спит на большом неуклюжем тюке. Поблизости на полу лежит мелок, которым латинист делал пометки на багаже. Ася с грустью глядит на светловолосую, всклокоченную голову, удивляясь тому, каким добрым, притихшим может выглядеть Федя…

Она нагибается за мелком и, торопясь, выводит на каменном полу слова, которые должны потрясти ее друзей:

Федя прочтет первым, затем прибежит Катя. Неужели и для них Ася станет обманщицей, как Люська, как «добрая фея»? Неужели никто никогда не скажет, что она сделана из хорошего материала?

Прощай, детский дом! Сейчас Ася шмыгнет в дверь, выходящую в парк, оттуда калиткой выйдет в заросший травой переулок. Прощайте… Ася уходит. Уходит совсем. Навсегда.

25. Домой с букетом

Сонный покой улиц и улочек еще не нарушен шумом шагов рабочего и служилого люда. Шлепая босыми ногами по прохладным, остывшим за ночь каменным плитам тротуара, Ася одолевает долгий путь от калитки Анненского парка до подъезда дома, где прошло ее детство.

Наконец на фоне легких перистых облачков показались кресты Параскевы Пятницы. Вскоре за церковью завиднеется пятницкое полицейское управление, конечно, бывшее полицейское; следом — реквизированный дом бывшего князя Гагарина; а там и кирпичное здание с зелеными, то есть некогда зелеными, а теперь облезшими заржавленными водосточными трубами, крылечко, возле которого Ася столько раз прыгала через веревочку.

За ночь сарафан Аси измялся, волосы не причесаны, но цветы, которые она несет, то прижимая букет к себе, то выставляя вперед загорелую тонкую руку, придают ее фигурке почти торжественный вид. Душистый ярко-белый жасмин предназначен в дар Варе. Вчера Ася обошлась с ней самым бессовестным образом, сегодня воспылала небывалой нежностью.

Как ни торопилась Ася выбраться из Анненского парка, все же сумела отломить с кустов несколько цветущих, мокрых от росы веток. Отломила и без зазрения совести прихватила с собой. В трудное военное лето цветы ценились мало, не то что овощи. Наркомпросовцы, наблюдая за детским домом, вовсе не интересовались клумбами и цветущим кустарником, зато, не щадя своих наркомпросовских сил, раздобывали семена и рассаду для грядок, вскопанных артелями детей. Нарвать цветов в зарослях парка не значило нарушить конституцию.

Варя, как было известно Асе, страстно любила цветы. Когда Андрей, бог знает почему, однажды привез в лукошке с клюквой несколько пучков первых подснежников, Варя не могла на них наглядеться. Поэтому Ася и тащит ей через всю Москву пышный, пахучий букет. Пусть радуется!

Только будет ли Варя рада самой Асе, когда узнает, что та пришла навсегда, свалилась ей, можно сказать, на голову?